Тютчев — самый философичный поэт XIX века. Его космизм всеобъемлющ и вместе с тем не носит какого-то назидательного характера, порой он просто читается между строк или просвечивает в ненавязчивых вопросах. Тютчев с понятным сожалением лирика-философа писал о тех, кому недоступно понимание живой души природы, кому недоступны «языки неземные», на которых говорит одушевленный и неодушевленный мир. Поэт достигает удивительного эффекта проникновения в душу Вселенной именно потому, что видит ее отражение, более того, — частицу в собственной душе.
С одухотворенностью природных стихий сливаются и смятение, и волнение, и восторг Тютчева — отчего оживают явления природы и звучат их невидимые голоса. Ночной ветер превращается в страстного собеседника, устремленного к «миру души ночной» в его двойственном выражении: как души поэта, так и души ночи. И та, и другая — «с беспредельным жаждет слиться». И тотчас же раздается космистское предостережение поэта:
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!
И роль собеседника делает его равным любым природным стихиям — от огневых зарниц, которые «как демоны глухонемые, ведут беседу меж собой», до беспредельного мира «в его минуты роковые». Тютчев всегда находит такие образы и словесные пути, которые превращают лирического героя в соучастника мировых свершений и приближают душу читателя — через видение поэта — к звездным высотам:
Душа хотела б быть звездой,
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —
Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.
Более того, Тютчев именует человека родовым наследником, по существу потомком «ночной и неразгаданной бездны». По Тютчеву, природа и история неразделимы, и первая объемлет и поглощает вторую вместе с людьми. Раздумья у курганов, которые лишь и сохранились «от жизни той, что бушевала здесь», приводят поэта к пессимистическому выводу:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Последняя строка бездонна по своей философской глубине! Воистину платоновский или неоплатонистский образ! Мы, живые люди, со всеми нашими страстями и страстишками, — всего лишь тени, сны, грезы Матери-природы. Природа во всем ее многообразии — «не бездушный лик», она одушевлена:
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Такой подход вполне вписывается в общую линию развития русского космизма. Те же, кто не понимают этой простой истины, — «живут в сем мире, как впотьмах»:
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!
В философской лирике Тютчева одушевленная природа во всей ее беспредельности и неисчерпаемых проявлениях наделяется воистину человеческими страстями. Человеческие черты проступают и у ночной космической бездны, распахнутой перед каждым из нас:
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
Подобно человеку, природа диалектически соединяет в себе взаимоисключающие качества — добро и зло, правду и ложь, угрозу и доброту. И как в человеческой душе, в природе верх стараются взять разумные светлые силы. Так Солнце преодолевает («деля — соединяет») кажущуюся вражду запада и востока. Подобным же образом соединены на основе единого творческого начала разумные потенции души и природы (естества). В любом случае беспредельная космическая бездна природы первична по отношению к человеку, она — альфа и омега его существования:
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Тютчевская Вселенная не просто бестелесно одухотворена — она имеет сердце, очи, голос. И все это «там» — в беспредельных просторах Космоса немедленно отзывается «тут» — в сердце самого поэта. Иначе его философия просто немыслима. «Всеобъемлющее море» безличной природы, симфония красок, теней и света, озарения души и сердца — все это различные ипостаси некой единой реальности, и одно немыслимо без другого. Поэтому даже интимнейшие стихи, связанные с тайной и последней любовью поэта, написаны в «космической кодировке» — на языке света:
«…» Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, любви вечерней!
Полнеба охватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Без Тютчева золотой век русской поэзии был бы не столь золотым. Золото неизбежно оказалось бы более тусклым…
86. ТУРГЕНЕВ
«ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО»
Почему избрано именно это произведение? Да потому что этот роман — самый тургеневский. Необыкновенно чистый роман. Если есть в мире книги, очищающие и возвышающие душу, то «Дворянское гнездо» к ним относится в первую очередь.
И сейчас, как и 150 лет назад, люди страстно хотят счастья. Ну, если не всеобщего, то хотя бы своего индивидуального счастья. А оно (счастье) все чаще и чаще ускользает, и не помогают при этом ни деньги, ни удовольствия, ни путешествия, ни красивые и модные вещи. Как говорится, «все есть, кроме счастья». Между тем все уже давно знают умом (да и подсознательно тоже), что счастье — в человеческих отношениях. Неужели так просто?
Нет, если хотите, отношения между людьми — самое сложное во Вселенной. Печальнее всего то, что этому надо учиться, и учеба эта очень тяжелая. Не все могут решиться на труд, а многие сходят с дистанции. Как же учиться «воспитанию чувств»? Читать умные, нелегкие книги. Ни кинофильм, ни дружеские беседы, ни лекции — ничто не заменяет отобранную (из пяти тысяч — одну) книгу Кто экономит время на чтении, тот экономит на своей жизни.
Роман о Лизе Калитиной и Федоре Ивановиче Лаврецком — это повествование о сияющей чистоте отношений, благородстве помыслов, соединенных с раздумьями о служении России — своей Отчизне. Но роман реалистический — здесь есть и несимпатичные автору персонажи, есть непоследовательность действий — как в самой жизни.
Незабываемо описано возникновение и восхождение глубочайшего чувства двух одинаково мыслящих существ. Летняя звездная ночь, усадьба, музыка… Нет, не стоит это все переписывать за Ивана Сергеевича. И такой печальный, полный безысходности финал. То, что «Дворянское гнездо» — шедевр из шедевров — видели все — и русская читающая публика второй половины века, и Европа, и Америка — Генри Джеймс, например.
