— Ты разве здесь работаешь? — спросил Юра, все глядя на Бенедиктова.

— Лаборантом, — сказал Вова. — По науке пошел, понятно? Меня знаешь как уважают? Я тут кружок организовал, классической борьбы. Для научных работников, которые поздоровее. Хочешь, ходи на занятия.

— Слушай, дядя Вова, чем тут у вас Бенедиктов занимается? — понизив голос, спросил Юра.

— Бенедиктов? Научный работник он, по рыбной части. А еще я знаешь что делаю? — Вова расхвастался не на шутку. — Изобретаю, брат. Электросиломер делаю — во! — Он отогнул кверху большой палец.

Зарядив смолу, Юра кинулся к себе в институт. Он ворвался в лабораторию и заставил Николая оторваться от толстой подшивки трубных стандартов.

— Колька, новости есть!

Глотая в спешке слова, он рассказал о встрече с Бенедиктовым, и о ламповом генераторе, и о Вове.

— Высокая частота — и рыбы? — Николай провел ладонью по крутому лбу. — Непонятно. Опрятин ведь уровнем моря занимается…

— Вот бы спросить у этого Бенедиктова про ящички!

— Так он тебе и скажет!

— Не скажет, — согласился Юра. — Зело мрачный у него вид. Ну, я пошел. Пал Степанов ждет.

— Иди, иди, смолокур несчастный!..

— А ты? Знаешь, кто ты такой? Дикий кот.

— Почему? — удивился Николай.

— Есть такой тип ученых — дикие коты. Которые рассчитывают на случайность.

— Ладно, ладно, иди, — сердито сказал Николай. — Нахватался у Колтухова словечек!..

К Юре действительно быстро прилипали разные словечки. После знакомства с рукописью Матвеева он стал кстати и некстати вворачивать в свою речь старославянские словечки — все эти «зело», «сиречь» и «дондеже». С его легкой руки они разлетелись по институту. Теперь институтская молодежь называла чертежи не иначе, как «грунт-рисы» и «зейгер-рисы», а масштаб — «мачтапом».

Кроме того, Юра увлекся индийской гимнастикой фиксированных поз — «хатха-йога». Он донимал двух молодых инженеров из Бомбея, проходивших в институте практику, просьбами продемонстрировать «четыре дыхания» и был очень удивлен тем, что индийцы оказались малосведущими по этой части.

Он раздобыл затрепанную книгу индийского йога Рамачарака, изданную в 1910 году в Санкт-Петербурге. Книга пошла по рукам вместе с копиями, снятыми Юрой с фотографий в журнале «Физкультура и спорт», где изображались позы «хатха-йога». Многие увлеклись этой необычной гимнастикой. Но пока один только Юра освоил позу сидящего Будды — «лотос» или, иначе, «пад-масану», из которой он, опрокинувшись назад, упершись в пол теменем и держась руками за ступни скрещенных ног, переходил в великолепную «матсиасану».

А в последнее время Юру будто подменили. Он стал удивительно тихим и молчаливым. Он избегал разговоров и совершенно перестал улыбаться. Не подходил к телефону, когда его вызывала Валя, обеспокоенная затянувшейся размолвкой. Даже с Николаем он почти не разговаривал, а на вопросы отвечал междометиями или кивками.

Вернувшись после доклада в институт, Николай принялся изучать профили дна и сведения о грунтах порученного ему участка.

Звонок возвестил о перерыве. Лаборатория опустела. Но Николай не поднялся из-за стола. Он задумчиво рисовал какие-то завитки и кудряшки. Потом отрезал от края ватмана узкую полоску. Один конец ее прижал к столу, перекрутил второй на полоборота и склеил концы вместе.

Долго смотрел он на получившееся продолговатое звено с перекрученной стороной и думал.

Потом, взяв карандаш, Николай повел черту вдоль звена, пока черта не замкнулась. Она обошла обе стороны бумажной полоски, хотя карандаш не отрывался и ни разу не пересек ее ребро. Это бумажное звено было моделью математического парадокса, известного под названием «поверхность. Мёбиуса». С математической точки зрения, такое звено не имело толщины, а его поверхность не делилась ла наружную и внутреннюю. Это была поверхность — и только поверхность. Окно в область Неведомого, открытое математикой.

Если б Николай не перекрутил полоску, то получилось бы простое звено — вроде тех, которые клеят для елочных украшений. Оно имело бы внутреннюю и внешнюю поверхности, разъединенные толщиной бумаги.

Николай сделал второе звено с закруткой в ту же сторону, попробовал вложить его в первое. Это оказалось невозможным: ведь, вкладывая одно звено в другое, подобное, мы обращаем внутреннюю поверхность одного звена к внешней поверхности другого. Но если оба звена не имеют ни внешней, ни внутренней поверхности, то как их совместить?

Он взял ножницы и разрезал звено вдоль, но оно не распалось на два узких звена, как можно было ожидать, а просто стало вдвое длиннее, но зато потеряло «одно-поверхностные» свойства. Николай еще раз разрезал кольцо вдоль — теперь оно разделилось, но оба получившихся звена оказались продетыми друг в друга.

Бросив звенья, Николай подпер голову руками.

А что, если сделать такую «сукрутину»? Взять медную трубку прямоугольного сечения, нагреть ее, перекрутить на полоборота… А дальше? Включить в выходной контур генератора?

Николай встал. Где Юрка? Куда он делся?

Раньше Юра перед звонком на перерыв обычно вытаскивал бутылку кефира и торжественно объявлял: «Время звенеть бокалами». А теперь — просто исчезает.

Николай отправился на поиски.

В коридоре трое молодых техников разбирали хаггардовскую «Дочь Монтесумы».

— «Драв суорд, ю дог», — монотонно читал один из них. — Значит, э-э… «тащите меч, вы собака…»

— Зачем так буквально? — остановился возле них Николай. — Надо по смыслу: «Защищайся, собака!» Вы Костюкова не видели?

— На этом этаже — нет, — ответили ему. — Мы были и в австерии и в кружале.

Значит, в столовую и буфет можно не заглядывать. Николай поднялся этажом выше и вошел в бильярдную.

Игра шла на трех столах. Сухо постукивали шары. Ожидающие своей очереди подсказывали игрокам и издевались над неудачными ударами.

Юры здесь не было, но Николай ушел не сразу. Сам он играл неважно, но любил смотреть на эту тригонометрическую игру, требующую верного глаза и твердой руки.

Недаром более ста лет назад Гаспар де Кориолис подолгу наблюдал за игрой знаменитого Менго, автора книги «Благородная игра на бильярде», Менго. впервые снабдившего кий кожаной наклейкой, что позволило применять «крученые» шары. Понаблюдав, Кориолис написал «Математическую теорию бильярдной игры» — книгу, из-за которой до сих пор иные незадачливые студенты проклинают теорию удара упругих тел, поворотные ускорения, Кориолисовы силы инерции и самого Кориолиса с его бильярдом.

До конца перерыва оставалось двадцать минут. Николай махнул рукой на поиски. Купив в буфете бутерброд, он вышел во двор. В тенистом уголке между вибрационным стендом и айлантами, что росли вдоль стены, он вдруг увидел Юру.

Юра сидел на земле, скрестив босые ноги, но не по-турецки, а наоборот, уложив ступни на бедра, подошвами кверху. Ладони на коленях, глаза полузакрыты, голова опущена: это была «падмасана» — поза Будды.

Николай шагнул было к новоявленному йогу, но передумал и тихонько пошел назад. Ему повстречалась уборщица тетя Дуся.

— Что с дружком твоим случилось?

— А что?

— Вон глянь — сидит в том уголку не по-человечьему. Весь перерыв, цельный час, сидит — не шелохнется. Уже который день. Может, головой повредился?

— Может быть, — кивнул Николай и поспешил в лабораторию.

«Позвонить Вале? Вряд ли она что-нибудь знает: Юрка все еще не помирился с ней. Позвоню его матери», — решил он.

Юрина мать была встревожена. Оказывается, уже несколько дней, как Юра почти ничего не ест. Уходит на работу ни свет ни заря, а возвращается ночью. Вчера вовсе не ночевал дома. На вопросы не отвечает.

— Я сама хотела тебе позвонить, Коля. Что с ним творится?

Николай пообещал узнать, что творится, и положил трубку.

После работы он незаметно последовал за Юрой. Проследил за ним до пригородного вокзала электрички, сел в соседний вагон и на каждой остановке поглядывал, не выйдет ли он.

Юра вышел на маленькой станции около заброшенного, малопосещаемого пляжа. Николай в два прыжка подскочил к станционному ларьку и спрятался за ним. Кажется, Юрка не заметил. Он шагал по платформе не оборачиваясь. И походка у него какая-то другая стала — неторопливая, деревянная…