— Хорошим намерениям и великим целям не может воспрепятствовать ничто, господин.

— Говорить легко, но устранить препятствие невозможно. У вашего покорного слуги и сегодня много должностей, а завтра-послезавтра у него, вероятно, возникнут еще новые обязанности. Возражать великому везиру, разумеется, невозможно. Похоже, что жизнь пройдет, а мои произведения так и не порадуют вселенную.

Тут Шихаб-ад-дин взглянул на Султанмурада и умоляющим тоном продолжал:

— Брат мой, настоящий человек не считает позором признание в своих недостатках. От вас не останется скрытой ни одна моя тайна. Истина в том, что, хотя мои знания достигли степени совершенства, по недостатку опыта писать для меня затруднительно: перо не хочет переводить на бумагу мысли, переполняющие мою грудь. Вот у вас перо бегает, как быстрый конь. Если вы постараетесь, вы в несколько месяцев извлечете из сокровищницы вашего ума необыкновенное произведение. Напишите-ка для меня какую-нибудь книгу. Я собственными руками поднесу эту книгу султану, украшу ее благословенным именем его величества Кроме меня, да вас, да великого аллаха никто не узнает об этом. За ваши труды и знания вы будете получать от меня, пока я жив, неисчислимые награды. Согласны, брат мой? Слово едино, аллах един!

Султанмурад побледнел. Он встал и отряхнул полы Халата.

— Господин, чтобы прославиться ученостью, не обязательно писать книги, — сказал он дрожащим голосом. — Каждый человек должен знать себе цену. Неужели вы так низко пали? Я не торгую наукой, господин!

Шихаб-ад-дин, дрожа всем телом, пробормотал заплетающимся языком:

— Ай-ай, брат мой!

Султанмурад, не оборачиваясь, бросился к воротам.

После вечерней молитвы, проводив гератских баев, Маджд-ад-дин остался один. Он долго ходил по мягкому ковру, похожему при свете свечей на сверкающую лужайку, и тихонько напевал случайно вспомнившуюся старую песню.

Везир предоставил баям определенные льготы в отношении пошлин и некоторых необходимых правительству работ. Что из этого вышло? Убыток для государственной казны… Но зато си получил, в подарок от баев жемчуга и рубины в дивных шкатулках и ларцах из слоновой кости и редкие китайские, египетские и индийские ткани, владельцу которых позавидовал бы сам государь. Какая польза заботиться о ремесленниках и дехканах? Ровно никакой. А каждый из этих баев, если понадобится, будет для него надежной защитой. Вот краеугольный камень устойчивой политики.

Внезапно он вспомнил о девушке, которую ему сегодня предложили в подарок..

«Беда, а не девушка! Едва я ее увидел, кровь закипела у меня в жилах».

Маджд-ад-дин нетерпеливо повернулся. У двери послышался топот множества ног. Вошел Туганбек с группой живших при дворе высших чиновников и бездельников в шитых золотом халатах. Как только они уселись, Маджд-ад-дин приказал Шихаб-ад-дину запе реть двери и окна. Оглядев присутствующих, он таинственно заговорил:

— Друзья мои, между нами нет тайн. Наши цели и стремления едины. Я хотел бы предложить вам на обсуждение один вопрос.

Все одновременно наклонились вперед, Туганбек, сопя, придвинулся поближе. Словно шайка воров, собравшихся на последнее совещание перед «делом», заговорщики в таинственном молчании навострили уши.

— Наш враг до сих пор не сложил оружия. Он зубами и ногтями роет нам яму. Поистине, это умный, расчетливый враг! Он очень, опасен. Правда, государь оказывает нам великое внимание и, — милость, его вера в нашу преданность непоколебима. Однако не будем забывать, что государь и Алишер — друзья детства. В последнее время Алишер шлет государю письма одно за другим; с содержанием некоторых из них мне удалось ознакомиться. Алишер указывает на причины оскудения страны и, объясняя их по-своему, советует изменить все порядки в государстве. По последним сведениям, он намерен прибыть в столицу. Если бы он мог, то, наверное, прилетел бы в город.

— На время? — испуганно спросил Шихаб-ад-дин.

— Он хочет умереть в родном" городе, — насмешливо продолжал Маджд-ад-дин. — Если, не дай бог ему разрешат жить в Герате, он на следующий же день все здесь перевернет.

Маджд-ад-дин помолчал, желая выяснить настроение собравшихся. Один из молодых беков снял кунью шапку и почесал затылок. Он напомнил, что влияние Навои в городе возрастает с каждым днем, что ученые и поэты всей страны, вплоть до святейшего Джами; питают к нему глубокую любовь. Султан не сможет противостоять желаниям таких людей, и в конце концов его отношения с Алишером должны улучшиться. Поэтому следует принять решительные меры.

— Следует всячески чернить Навои перед государем, чтобы порвались узы прежней дружбы, — предложил Шихаб-ад-дин.

Туганбек возразил, что не стоит полагаться на это старое средство.

— Да у нас и нет новых доводов, могущих опорочить Навои, — медленно подбирая слова, сказал он, — Слова — не кожа башмачника, которую можно без конца мочить и растягивать…. Я пробыл месяц на охоте с его величеством. Вместе ездили, вместе пировали. Всем известно, какое он мне оказал внимание. За беседой я все время старался очернить Алишера. Не могу, однако, сказать, что мне удалось убедить государя. Читать в сердце его величества хакана — нелегко. Насколько я понимаю, шахиншах колеблется. Поэтому самое надежное средство — раз и навсегда убрать Алишера из этого мира.

Присутствующие подняли головы. Наступило тягостное молчание. Маджд-ад-дин, взглянув на своих сообщников, почувствовал, что в сердце их происходит борьба.

— Путь, предложенный Туганбеком, — самый верный путь, — решительно сказал Маджд-ад-дин. — Бес-страшный Туганбек высказал то, что я сам хотел предложить. Моя единственная просьба — не подвергать это предложение обсуждению. Все мы ищем средств в борьбе с врагом, а существует ли средство сильнее смерти?

— Это не шуточное дело. Каким образом его осуществить? — беспокойно проговорил старый враг На вой Ходжа Хатыб.

— Всесторонне обдумав и взвесив все, я решил, что нам следует послать в Астрабад одного из лучших дворцовых поваров, — откликнулся Маджд-ад-дин. — Он будет готовить для Алишера вкусные кушанья.

Этот способ всем показался приемлемым и единственно правильным. Никто ни слова не возразил и но предложил ничего другого.

Когда собравшиеся разошлись, Шихаб-ад-дин не столько задержался. Он обратился к Маджд-ад-дину с просьбой немедленно заключить Султанмурада в тюрьму или изгнать его из Хорасанской земли. Торопясь к своей красавице, везир раздраженно бросил:

— Не прыгайте выше головы, господин. Вы клевещете на Султанмурада.

— Он вольнодумец, вольнодумец! — пробормотал Шихаб-ад-дин, напуганный грубым обхождением везира.

— Обстановка не подходящая, — сказал Маджд-ад-дин, — заключение ученого в тюрьму может вызвать много недовольства. Если этот ученый вам насолил, мы запретим ему преподавать в медресе. Ладно?

Шихаб-ад-дин побледнел.

— Нет, пусть будет моя душа за вас жертвой, высокочтимый господин, — умоляюще сказал он. — Действительно, я прыгаю выше головы. Простите меня, я не обладаю государственной мудростью. Вы правильно говорите — обстановка тяжелая. И запрещать ему читать лекции тоже не надо. Талантливый юноша… Я уверен, что он послушается моих советов и вступит на правильный путь. Мы, наверное, даже переманим его на свою сторону. Прошу вас, господин, оставьте его в покое.

— У вас голова не в порядке. В ваших мыслях нет устойчивости. — Маджд-ад-дин направился к двери.

— Эти дни я действительно не в себе, — пробормотал ему вслед Шихаб-ад-дин.

После недавней встречи с Султанмурадом он и вправду потерял голову. Ведь Султанмурад, если пожелает, может опорочить его, сделать посмешищем, отравить ему жизнь.

Шихаб-ад-дин очень досадовал на себя за глупую поспешность в разговоре с молодым ученым. Ему следовало прежде всего улучшить отношения с Султанмурадом и хорошенько испытать его, ни в коем случае не открывая своих истинных намерений. От этих поздних сожалений страдания Шихаб-ад-дина стали невыносимыми.