Сторонники Мирзы Ядгара вели свои дела очень ловка Тетка Мирзы Ядгара, влиятельная Пайенде Султан-бегам, по совету эмира Ферид-ад-дина Барласа и других веков, переехала из своего загородного жилища в Герат. Подкупив видных людей столицы — беков и чиновников, — она объявила своего племянника государем Хорасана. На крепостных валах играла торжественная музыка. Султан-бегим даже приказала упоминать имя Мирзы Ядгара как правителя Хора-сака в мечетях во время молитвы — хутбы.[59] Мирзе Ядгар, находившийся в области Туса, стремительно двинулся в Герат.

Народ, не видавший от государей добра и привыкший к частой смене правителей, относился к этим событиям равнодушно. Что же касается вельмож и знатных граждан Герата, то они благосклонно взирали на молодого государя и с нетерпением ожидали его прибытия, рассчитывая на новые назначения и наделы землей. Наконец, разодевшись в шелка и бархат, они выехали на породистых конях встречать Мирзу Ядгара. Поклонившись девять раз, вельможи облобызали стремя молодого царевича. После торжественной молитвы дождавшись благоприятного часа, указанного звездочетами, новый государь въехал в Герат и остановился в Баг-и-Загане.

Мирза Ядгар ничего не понимал в управлении государством да и не стремился чему-либо научиться. Беспечный царевич не задумывался над тем, где теперь его враг Хусейн Байкара и что он собирается делать, Баг-н-Загаи наполнился красивыми девушками, пиршества и попойки не прекращались.

Пайенде-Султан-бегим заправлял делами государства. Энергично действуя в пользу племянника, она, разумеется, старалась поднять свой престиж и как будто достигая цели. Её считали разумной, деловой женщиной; Ала-ад-дин Мешхеди и некоторые другие поэты писали в ее честь касыды. Однако Пайенде-Султан-бегим не в силах, была сломить гордость и своеволие туркменских военачальников. Царице приходилось с ними ладить. Ведь военная, сила была в их руках. Они возвели Мирзу Ядгара на вершину власти они же должны были защищать его от соперников Туркменские военачальники злоупотребляли своим положением. В Герате и в окрестностях города усиливав лись бесчинства. Народ подвергался насилиям и притеснениям.

В эти тревожные дни Султанмурад почти не выходил на улицу. За высокими каменными стенами медресе, словно в неприступной крепости, проводил он дни и ночи за чтением в своей тесной, полутемной худжре Иногда Зейн-ад-дин приносил ему свежие новости Слушая его, молодой ученый проклинал бунтовщиков нарушивших спокойствие в стране.

Однажды вечером, через два дня после торжествен ного въезда Мирзы Ядгара в столицу, Султанмурад печально сидел один у мерцающей свечи. Голоса людей, гулко разносившиеся под высокими сводами мед ресе, затихли, всюду царило безмолвие. Студенты ушли на торжественный праздник в честь молодого царевича.

В комнату ощупью пробираясь в темноте, вошел Ала-ад-дин Мешхеди. Он, предложил Султанмураду пойти с ним к Туганбеку. Султанмурад извинился — он не может оторваться от работы.

— Я видел в нашем городе людей, которые так много читали, что сошли с ума, — недовольно сказал Ала-ад-дин. — Лишиться ума, желая развить ум, — хуже беды нет. Пойдем, проводи меня.

— Книги — мое утешение, — грустно ответил Султанмурад. — Не будь их, я бы, наверное, помешался от всего того, что делается в стране.

— Горевать не к чему. Жизнь — это старый хамелеон. Пользуйся минутой, старайся провести день по» веселей. Туганбек, наверное, развлечет нас. В послед нее время его звезда взошла высоко.

— Как так? — заинтересовался Султанмурад.

— А ты не знаешь? Туганбек — один из героев времени Мирзы Ядгара, — с гордостью ответил Ала ад-дин Мешхеди.

Султанмурад пожелал узнать подробности последнях событий. Не сомневаясь, что Навои на стороне Хусейна Байкары, он особенно интересовался положением дел султана. Он решил поговорить с Туганбеком и раздобыть у него кое-какие сведения. К удивлению Ала-ад-дина Мешхеди, он неожиданно поднялся с места.

— Идем, только ненадолго.

На улицах было темно и пусто. Несмотря на ранний вечер, прохожие попадались лишь изредка. Только конные нукеры, как мрачный вихрь, ежеминутно про летали мимо.

Ала-ад-дин Мешхеди то и дело спотыкался, так что Султанмураду приходилось идти очень медленно. У ворот дома Маджд-ад-дина их встретил старый Нурбобо. Он сказал, что Туганбек не, возвращался домой со вчерашнего дня. Султанмурад повернулся, чтобы уйти, но Ала-ад-дин Мешхеди схватил его за руку:

— Отдохнем немного, — может быть Туганбек и подойдет, — сказал он и приказал рабу отпереть комнату для гостей.

Нурбобо отпер дверь, зажег свечу и ввел молодых людей в дом. Они распахнули окна. В душное помещение ворвалась свежесть вечера. Султанмурад хмурился, жалея, что пришел. Ала-ад-дин Мешхеди заговорил о поэзии. Он пытался опровергнуть мнение Навои о богатстве и красоте тюркского языка. Это все больше раздражало Султанмурада. Чтобы заткнуть рот болтуну, ему пришлось заговорить самому. Он очень легко доказал, что девять десятых современных поэтов Герата, пишущих по-персидски, — жалкие рифмоплеты, а остальные — слабые подражатели великих древних стихотворцев. Ала-ад-дин Мешхеди, по обыкновению, произнес несколько ядовитых слов, потом закрыл глаза и умолк. Когда Нурбобо разостлал дастархан и принес фрукты, поэт немного оживился. Непрерывно щелкая миндаль и фисташки, он усердно расхваливал природу и воздух Бадгиса.[60] Дастархан убрали, и Султанмурад предложил Ала-ад-дину уйти. Вдруг у ворот послышался топот коней. Обрадованный Ала-ад-дин снова усадил Султанмурада. В комнату вошел Туганбек. Глаза его пьяно поблескивали. Увидев гостей, он обрадовался и тотчас же приказал Нурбобо подать кушанья и напитки. Наполнив чаши до краев, он протянул их гостям. Ала-ад-дин Мешхеди опьянел от первой же чаши и принялся бессвязно болтать. После второй он порылся в кармане и, вынув длинную касыду в честь Пайенде-Султан-бегим, начал читать ее вслух. Он поручил Туганбеку передать «Сокровищу эпохи»— так прозвали эту женщину—посвященное ей произведение.

— Что вы думаете об уме и проницательности этой женщины? — спросил Туганбека Султанмурад.

— Все считают ее сокровищницей ума, — лукаво улыбаясь, ответил Туганбек. — Она удивительно красива, но я до сих пор не заметил у нее даже признака разума.

Ала-ад-дин Мешхеди стал горячо возражать, но Туганбек не пожелал даже ответить ему и заговорил о другом. Султанмурад спросил его, какое он сейчас занимает положение и насколько велики силы Хусейна Байкары. Насчет своей должности Туганбек ответил кратко: «Состою при молодом царевиче», — и сообщил, что положение Хусейна Байкары тяжелое. Его джигиты перебегают к Мирзе Ядгару. В заключение он убежденно сказал:

— Однако при Хусейне находится Алишер Навои. Мирза Ядгар должен больше всего опасаться этого человека.

— Можно ли так преувеличивать! — рассердился Ала-ад-дин Мешхеди. — Алишер — совсем смирный человек. Вы его совершенно не знаете.

— Нет, Навои — большая сила. Он прекрасный политик. Это человек большого ума, и в народе его уважают. Верно, я с ним незнаком. Может быть, мне даже придется от него прятаться. Но «искусство ткача видно по сделанной им ткани»; человека узнают по его делам. Не будь ваши касыды так красивы, никто не назвал бы вас поэтом.

Султанмурад кивком головы подтверждал слова Туганбека.

— Мы надеемся, — сказал он, — что Навои в скором времени избавит страну от опасностей я бедствий, Туганбек мрачно потупился.

— Стране не грозит никакая опасность, — медленно сказал он. — В жилах Мирзы Ядгара тоже течет кровь Тимура. Он добивается своих прав.

Считая излишним спорить с Туганбеком, Султанмурад промолчал.

Туганбек пил много. Ала-ад-дин, не желая от него отставать, выпил еще несколько чаш и в конце концов растянулся на полу. Султанмурад" был навеселе. Оставив Ала-ад-дина отсыпаться, он поднялся, намереваясь уйти. Туганбек пошел проводить его до ворот. Большой, усаженный деревьями двор мирно спал, залитый лунным светом.