В диване его как всегда, встретили два главных везира — Ходжа Афзаль и Низам-аль-Мульк. Люто ненавидевшие друг друга, они на людях прикидывались задушевными друзьями.

Маджд-ад-дин не любил ни того, ни другого Ходжу Афзаля он считал правой рукой Навои, а на Низам-аль-Мулька смотрел, как на змею, каждую минуту готовую его ужалить.

После официальные приветствий везиры вступил в беседу. Как обычно, их разговор, вначале казавшийся сладким, в конце стал похожим на горькое лекарство.

Вошел Хусейн Байкара и опустился на большую шитую золотом подушку. В его лазах, в морщинах рано состарившегося лица явственно видны были следы пьянства, бессонных ночей и беспутства.

Приказав парваначи послать несколько распоряжений в различные области страны, он обратился к везирам:

— Приготовьте нам два тумана денег.

Ходжа Афзаль бегло взглянул на Низам-аль-Мулька. Величественный, степенный везир молчал, спустив голову. Ходжа Афзаль почувствовал себя неловко. Не осмеливаясь заговорить об истинном положении дел. Ходжа Афзаль хранил молчание.

— Почему у вас язык прилип к нёбу? — недоуменно посмотрел на везиров Хусейн Байкара.

Ходжа Афзаль ответил, что такой суммы в казне сейчас нет, но что, если будет дана отсрочка, можно найти способ ее достать. Хусейн Байкара побледнел, глаза его засверкали.

— В казне повелителя Хорасана не найдется двух туманов! — гневно сказал он, отворачиваясь от везиров.

В диване воцарилось тягостное, гнетущее молчание. Парваначи перестал писать и вытянул шею, словно торжествующий боевой петух. Он многозначительно смотрел на султана, с грустным видом покачивая головой.

Везиры не могли обещать, что немедленно найдут деньги. Султан, любивший роскошь и пышность, быстро опорожнял свою казну. Пребывать под гневными взорами султана было тяжело; испросив разрешения удалиться, везиры, опустив головы, словно преступники, вышли из комнаты.

Хусейн Байкара начал жаловаться на беспомощных начальников. Парваначи понял, что настала подходящая минута для осуществления его планов. Особое внимание, которое за последнее время оказывал ему государь, придало Маджд-ад-дину смелости. Он принялся выкладывать накипевшие в сердце обиды. Все недостатки, наблюдаемые в управлении страной, он приписывая Навои и его людям, выдумывал все новые и новые упущения, доказывал, что причиной отсутствия денег казне являются затраты на бесчисленные постройки, проводимые под руководством Навои. Султан внимательно слушал.

Наконец Маджд-ад-дин с убеждением и гордость» богатыря, который в ж трудную минуту обеспечивает своим вмешательством победу, произнес:

— Убежище мира! Вашу казну можно наполнить несметным множеством золота и серебра. Я, например, могу обещать, что с величайшей легкостью достану не только два тумана, но и две тысячи туманов.

— А этому можно верить? — недоверчиво спросил султан.

— Сомнениям нет места, — решительно ответил Маджд-ад-дин. — Но для этого хакан должен предоставить своему покорнейшему слуге соответствующие пост в государстве, необходимые права и возможностей.

Хусейн Байкара ничего не ответил. Поглаживая начинавшую седеть бороду, он задумался.

Султан Хусейн считал Маджд-ад-дина одним на самых верных людей, был убежден в его способностях к государственной деятельности. Хадича-бегим также при всяком удобном случае расхваливала парваначи. Султан знал, что Маджд-ад-дин давно уже стремится занять высокое положение, что многие беки и царедворцы на его стороне. Однако парваначи всегда, и тайно явно, высказывал неодобрение политике и мероприятвям Навои. Поэтому султан был вынужден положить предел его возвышению и участию в управлении государством.

Теперь положение изменилось. Былое доверие к Навои уступило место сомнениям и подозрениям. Навои упрекает его в жестокости, в деспотизме, не одобряет его политики, призывает покровительствовать простому народу, а не аристократам и богачам, «цвету государства».

Поэтому султан пришел к мысли, что Навои задумал недоброе.

Парваначи, обещавший без труда достать две тысячи туманов, сразу вырос в глазах султана. Но Навои, наверное, будет противодействовать возведению парваначи на вершину власти. Как поступить? Устало закрыв глаза, Хусейн Байкара размышлял. Он решил; удовлетворить требования царедворцев и высших чиновников, которые уже давно звучали в его ушах.

— Маджд-ад-дин Мухаммед. — торжественно обратился султан Хусейн к парваначи, — вы займете выспим пост в государстве. Приступайте сейчас же к изысканию средств, необходимых для исправления вашей высокой должности.

Парваначи рассыпался в благодарностях и призывал на государя благословение аллаха.

На следующий день Хусейн Байкара пригласил к себе Навои и принял его наедине,

— Мы позвали вас, — сказал султан с холодным и официальным видом, — чтобы высказать вам одно соображение, которое пришло нам в голову. Помолчав немного, он продолжал:

— Мы пришли к мысли назначить вас на новую должность. Уверен, что вы, как можно скорей и от чистого сердца, примете это назначение.

— Какая же это должность? — тревожно спросил Навои, предчувствуя недоброе.

— Мы назначили вас правителем Астрабада. Вам нужно готовиться к отъезду.

Эта новость была для Навои совершенно неожиданной. Глаза его смотрели скорбно, между бровями углубилась складка.

— Откройте вашему покорному слуге, каков смысл принятого вами решения. Я не в состоянии его постигнуть, — сказал Навои и пристально посмотрел на государя, как будто стараясь проникнуть в его помыслы.

Хусейн Байкара неуверенно заговорил о пользе народа и государства. Видя, что Навои этим не удовлетворяется, он весьма гуманно и неопределенно упомянул о каких-то других целях.

— Надо было сразу говорить откровенно, — сказал Навоя с насмешливой улыбкой. — Ведь я вижу ваши пели так же ясно, как огонь в фонаре. Если я не ошибаюсь, вы хотите удалить меня из столицы, чтобы открыть дорогу некоторым другим лицам? Не знаю, насколько это решение правильно. Если оно окажется полезным для народа и государства, ваш покорный слуга будет рад. Боюсь, однако, что это приведет к плохим последствиям.

Хусейн Байкара молчал. Лицо его нервно подергивалось. Он чувствовал себя неловко — его тайные намерения оказались разгаданными. Отбросив недомолвки, он прямо указал теперь на необходимость принять меры, чтобы удовлетворить желание нескольких вельмож государства и пополнить казну.

— Подле вас есть беки и военачальники с возвышенными помыслами, есть благородные, знающие дело слуги, — продолжал Навои, — но есть и такие люди, которые стремятся, подобно смертоносному вихрю, сорвать цветы с дерева государства. Все они устремили взоры на города и области; сердца их полны не любовью и преданностью народу, а страстью к золоту и серебру. Им недостаточно шитой золотом одежды, золотой и серебряной посуды — им нужно, чтобы и подковы на сапогах у них тоже были из золота. Деньги нужны государству, как кровь телу. Но если с одной стороны вкладывать, а с другой разбрасывать деньги, казны не наполнишь. Надо уметь быть щедрым, как Хатам Тайский, но ветер, срывающий листья с дерева, не следует принимать за Хатама. Облако, которое поливает дождем не высохший сад, а высокую гору, нельзя считать щедрым. Сокровища следует расходовать прежде всего на благо народа. Когда урожай наполнит амбар земледельца, ваша казна тоже наполнится золотом. Всякому ясно, что наполнять казну иным способом — неразумно.

Хусейн Байкара выслушал Навои спокойно и равнодушно. Потом, потирая обеими руками болевшую поясницу, он медленно поднялся. Навои тоже встал.

— Я счел необходимым послать вас в Астрабад, — сказал султан, повысив голос. — Не ищите отговорок, я не изменю своего решения.

— Не изгоняйте меня из Герата, позвольте мне жить в обществе моих книг и друзей. Я много раз заявлял вашему величеству, что не жажду никаких официальных должностей. Может быть, — вы это припомните?

— Другого выхода нет, — покачивая головой, сказал Хусейн Байкара.