Солженицын излагает в качестве резюме своего видения еврейской роли в русской революции: «Итак, большевики позвали евреев с первых же дней своей власти, кого на руководящую, кого на исполнительную работу в советский аппарат. И? — И многие, очень многие пошли — и пошли сразу» (2002, ч. П, с. 79). Но в действительности — никто никого не звал, и никто никуда не шел, и не было еврейской экспансии в революцию, и не было еврейского наплыва в большевистскую власть, — во всяком случав, не в тех пропорциях и масштабах, на основе которых Солженицын видит во всем этом аномальное явление в русской истории. Необходимо только согласиться с Н. А. Бердяевым в том, что русская революция есть «неотвратимая судьба России», и вдуматься в его суждение: "Самый интернационализм русской коммунистической революции — чисто русский, национальный, Я склонен думать, что даже активное участие евреев в русском коммунизме очень характерно для России и для русского народа. Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму " (1990, с. 94). И выявляется догма русского духовного воззрения: все три русские революции вылупились из доморощенных яиц, русское общество выпестовало свои революционные потрясения, в которых никто иной, как русский народ был такой же жертвой, как и виновником. И во всех этих катаклизмах русское еврейство, сращенное предыдущим историческим ходом с русской интеллектуальностью и «поселенное» в русскую культуру, не могло иметь и не имело каких-либо противостоящих русским интересов, чаяний и побуждений. (Требуется только вникнуть в духовную логику культурной сублимации: евреи могут обогатить русскую культуру только одним — своим еврейским качеством, а для этого им необходимо приложиться к своим, и никаким другим, историческим корням. Такова мораль сионизма и она полезна для русской культуры и русской идеи. Но здесь взыграло ретивое хозяина-собственника, в силу чего сионизм должен быть отвергнут, ибо он суть не что иное, как утечка ценных слуг. И только характерно еврейский способ самовыражения и особенности реализации еврейского таланта, темперамента и активности, делал само явление аномалией. А бурное вхождение евреев в русскую революцию в инициативно-динамическом разрезе вовсе не было чем-то необычным, — прецедент случался и ранее, в период, когда еврейские массы России, избавившись от гнета талмудистского кагала, устремились в русскую культуру, русское просвещение, русское образование. «Глубинные еврейские симпатии» неизбежно преломлялись через призму «психологии русских людей», — Солженицын неправильно формулировал свои претензии к евреям, придав им форму категорических императивов. )

Но самая жестокая ошибка А. И. Солженицына состоит в представлении о том, что в революции принимают участие par excellence (no преимуществу) отщепенцы, как в еврейском, так и русском лагерях. Сохранение государственного единства при революционном обрушении есть забота любого духовного деятеля и Бердяев называл себя «суровым государственником», государственником может назвать себя и Солженицын, но только не бердяевского типа. Ибо Н. А. Бердяев смотрел на «интересы государственной России» с позиции индивидуальной личности, хотя здесь он допускал некоторые отклонения от общепринятого в русской духовной школе понятия личности, тогда как А. И. Солженицын воспринимал эти «интересы» в неразделимой народнической форме, требуя для этого «чувствовать себя без остатка русскими по духу». А потому губителями этой коллективно-народной нормы могут быть только еретики и отщепенцы. Именно коллективистская специализация солженицынского мирообозрения, вне зависимости от адреса приложения — русского или еврейского, пробудила к жизни динамический принцип исследования по типу «или-или» и технику предвзятого фактопочитания, — у Солженицына одно «или» выражено в изречении: «В Россиинародный антисемитизм во многом связан с тем, что русский народ видит в евреях причину всего, что с ним сделала революция» (Дан Левин, в журнале «22», 1978, No1), а другое «или» дано в высказывании: «Если… с высоты птичьего полета посмотреть на советскую историю, то она вся представляется как последовательное перемалывание и уничтожение евреев» (Ф. Колкер, в журнале «22», 1983 No31). Опорой для Солженицына служит, естественно, первое «или», которое ложится в основание суждения: «Только забыто то, что русских-то подлинных — выбили, вырезали и угнетали, а остальных оморочили, озлобили и довели — большевицкие головорезы, и не без ретивого участия отцов сегодняшних молодых еврейских интеллигентов» (2002, ч. II, с. 4б4-465). Однако доказано, что любое решение, полученное при посредстве принципа «или-или», заведомо ложно и этот способ порочен по самой своей природе, что непроизвольно доказывает и сам Солженицын, представляя в противовес своему суждению еще один вывод: «Так мало оставалось в разгромленной России деятельных русских сил — а вот дружеские, сочувственные еврейские приливали к ним в поддержку» (2002, ч. П, с. 472). На русской стороне, в полном согласии с логикой фактопочитания, факты, подобные последним, Солженицын подвергает только эмпирической фиксации, а умозаключения делаются им на основе первых.

Можно было бы упрекнуть Солженицына в слабой философской подготовке, ибо порочность принципа «или-или» доказал еще Г. Гегель (Сноска. Ссылка на Гегеле была дана в моем изложении ранее и с совершенно аналогичным упреком в адрес однобокой израильской критики солженицынского произведения, и данная аналогия не случайна, а весьма показательна. ), и философия показала несостоятельность коллективного фактора и в славянофильстве, и в русском народничестве, но Солженицын все же писатель, а не философ, хотя все крупные русские писатели были философами, и этим славна русская эстетическая сфера. Сквозным рефреном в сочинении Солженицына проходит тема раскаяния евреев за участие в российском революционном ужасе, а точнее, необходимости такого покаяния, ибо в современном еврействе Солженицын не может найти «хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения», в этом же русле проходит тема ответственности. О несостоятельности этого последнего в рассуждениях Солженицына уже говорилось, и аналогично недостаточно им понято, что вся эта процедура будет действенна в случае, когда раскаяние будет поставлено и рассмотрено как философема, а это означает, что прежде, чем будет звучать покаяние участников, должна быть безоговорочно осуждена идеология русского коммунизма. В настоящее время коммунизм обличен как общественная практика, только в известной мере, неосознанно и стихийно, а коммунизм в качестве философской системы пребывает в неприкосновенности, и задача сознательного ниспровержения коммунистического учения стоит в порядке философемы. На этом субстрате может эффективно развернуться процедура раскаяния, но лишь в плане всеобщей операции, только всех участников-революционеров, а не только еврейских, только всего народа. Еврейское покаяние в участии в революционном бедствии России должно иметь особый вид завершающей стадии всероссийского очищения, ибо вина евреев в этом совершенно специфична и духовно показательна. Если в вине русского революционера, втянутого в русское беснование, есть что-то от злоупотребления разбойничьей удалью, корни которой можно найти во глубине русской духовности, то еврей-большевик, поставив себя, по канонам коммунистической морали, общественно обезличенной личностью, обесценивает главную еврейскую ценность -человеческую душу и ее еврейские адекваты: Бога и пророков. Без всестороннего обсуждения советского феномена истории России, взятого в форме всеобщей гражданской операции в психологическом, историческом, нравственном и философском планах, склонение и принуждение евреев-революционеров к покаянию не только безосновательно, но и несостоятельно, ибо праведники-русские и грешники-евреи не способны сосуществовать в одном доме «ВМЕСТЕ». Но это не вина, а беда Солженицына, как беда тех деятелей русской изящной словесности, которые вкупе с духовными корнями великой культуры унаследовали иллюзию народа-гегемона и народа-богоносца. Ошибка Солженицына располагается в другом секторе: утверждая верховенство, — в любом виде и любом качестве, — коллективной субстанции, Солженицын принижает, а нередко и вовсе исключает, личностно-индивидуальную константу, и потому он, как мыслитель и духовный деятель, не может принадлежать к гильдии русских духовников, которая была основана А. С. Пушкиным и П. Я. Чаадаевым. В этом его принципиальная разница от государственника Бердяева и в ущемлении статуса личности на русской стороне обретается корень ошибки Солженицына. Именно русская сторона образует колоссальное CONTRA Александра Солженицына в еврейском вопросе.