Бартоломью немного посидел у постели больного, потом отправился на поиски Грея. Студента он обнаружил в зале в окружении слушателей, которым тот вдохновенно рассказывал какую-то байку о том, как он продал одному торговцу индульгенциями подкрашенную воду в качестве средства от желудочных колик и как неделю спустя торговец разыскал его и сообщил, что чудодейственное средство помогло.

Бартоломью уселся на край скамьи рядом с Барвеллом. Тот вопросительно поднял брови.

— Пока еще рано что-то говорить, — сказал Бартоломью. — К ночи будет видно.

Барвелл отвел глаза.

— Мы потеряли пятерых магистров и двенадцать студентов, — сказал он. — А как обстоят дела в Майкл-хаузе?

— Шестнадцать студентов, трое коммонеров и двое профессоров. Сегодня ночью умер мастер.

— Уилсон? — ахнул Барвелл. — Я думал, он заперся у себя в комнате, чтобы не заразиться.

— Он так и поступил, — сказал Бартоломью. — Но чума добралась до него.

Мэттью ломал голову, как бы перевести разговор на Абиньи, чтобы это не показалось слишком очевидным, когда Барвелл сам заговорил о нем.

— Мы слышали о Жиле Абиньи, — сказал он. — Стивен Стэнмор рассказал, что он скрывался на чердаке у вашей сестры, а потом сбежал вместе с лошадью Стэнмора.

— Вы догадываетесь, где Жиль может находиться? — спросил Бартоломью.

Барвелл покачал головой.

— Я никогда не понимал, что творится у этого малого в голове. Странная смесь невероятной ограниченности и поразительной учености. Я не знаю, где он может быть.

— Когда вы в последний раз его видели? — спросил Бартоломью.

Барвелл глубоко задумался.

— Смерть Хью очень его потрясла. После нее он словно с цепи сорвался: старался выжать каждую унцию удовольствия из жизни, которая, как он думал, может кончиться не сегодня-завтра. В таком духе он продолжал, наверное, неделю. Потом, казалось, немного угомонился, и мы стали реже его видеть. Недели две назад, вернувшись из «Королевской головы», он ошарашил нас жуткой историей о том, как он сплутовал в кости и ободрал как липку половину замкового гарнизона. При нем оказалась уйма денег, так что, возможно, в его словах была доля правды. Ушел он тогда от нас довольно поздно, и больше я его не видел.

Бартоломью попытался скрыть разочарование. Рассказ о событиях двухнедельной давности не слишком ему помог. Он поднялся, чтобы уходить, и махнул рукой Грею.

— Пожалуйста, пошлите кого-нибудь за мной в Майкл-хауз, если я смогу еще чем-то помочь Седрику, — сказал он Барвеллу. — И спасибо вам еще раз за рассказ о Жиле.

Барвелл снова улыбнулся и проводил гостей до двери. Он смотрел, как они идут по Бенет-стрит, и улыбка медленно сползала с его лица. Он поманил к себе студента и что-то прошептал ему на ухо. Через несколько секунд студент вышел из пансиона и торопливо зашагал к Милн-стрит, кутаясь в плащ от зимнего холода.

Бартоломью и Грей потеряли еще два часа, расспрашивая об Абиньи в городских тавернах. Им не удалось разузнать больше ничего, кроме того, что уже рассказал Барвелл, если не считать открытия, что привычки Абиньи, оказывается, хорошо известны горожанам.

Бартоломью уже готов был сдаться и отправиться спать, когда Грей в приступе бурной активности, заставившей его наставника задуматься, не он ли побывал в кладовке с лекарствами, предложил прогуляться до Трампингтона и заглянуть в «Смеющегося поросенка».

— Лучше всего зайти туда ночью, — сказал он. — Там будет больше народу, они успеют накачаться элем, и языки у них развяжутся.

И они отправились в Трампингтон. Хотя путь до селения составлял всего две мили, у Бартоломью было ощущение, будто он идет на край света. Пронзительный ветер хлестал прямо в лицо, пробивался сквозь одежду. Ночь стояла ясная, и они слышали хруст и потрескивание воды, замерзающей в колдобинах и лужах на дороге по мере того, как холодало все больше.

Когда показался «Смеющийся поросенок», Бартоломью вздохнул с облегчением. Через несколько минут они уже сидели в большом зале с белеными стенами, и перед каждым в большой кружке пенился эль. В таверне толпились люди, в очаге посреди комнаты потрескивал огонь, наполняя ее не только теплом, но и дымом. Пол был земляной: так поддерживать его в чистоте было легче, чем постоянно менять тростник.

Бартоломью в Трампингтоне хорошо знали, и несколько человек дружески кивнули ему. Он завязал разговор с румяным здоровяком, который весной ловил угрей, а все остальное время пас коров у Стэнмора. Тот немедленно принялся пересказывать слухи об исчезновении Филиппы. Бартоломью был обеспокоен, но не удивлен тем, что ее бегство стало предметом деревенских сплетен — вне всякого сомнения, не без участия компании конюхов Стэнмора, которые пытались догнать сбежавшего Абиньи.

Расслышав, о чем идет речь, к разговору присоединились еще несколько человек, включая и здешнюю служанку — ту самую, в которую Абиньи, по его уверениям, был влюблен летом. Девушка присела на краешек стола и поминутно бросала боязливые взгляды через плечо, чтобы хозяин не застукал ее за праздными посиделками.

— Как вы думаете, долго Жиль Абиньи изображал свою сестру? — небрежно спросил Бартоломью в одно из редких мгновений затишья.

Все разом загомонили, противореча друг другу. У каждого имелись на этот счет собственные соображения и теории. Но Бартоломью уже понял, что теориями все и ограничивается. Он перестал слушать и отхлебнул кислого эля.

— Жиль уже давно был какой-то странный, — шепнула служанка, оказавшаяся, как Абиньи и говорил, очень хорошенькой. Она взглянула на соседний стол, который обслуживал сам хозяин, и сделала вид, что вытирает стол рядом с Бартоломью. — В последний раз я его встретила в церкви в позапрошлую пятницу. Он прятался за колонной. Я решила, что он дурачится, и цапнула его сзади, а он так перепугался! Выскочил на улицу, и больше я его не видала.

В позапрошлую пятницу. Это было через три дня после того, как Филиппа заболела. Значит, Абиньи заменил ее не раньше пятницы.

— Вы не знаете, куда он убежал? — спросил Бартоломью.

Служанка покачала головой.

— Я побежала за ним, но не догнала.

Хозяин прикрикнул на нее, чтобы занялась другими посетителями, и девушка отошла. Бартоломью задумался над тем, что она рассказала: Абиньи прятался в церкви в Трампингтоне и был чем-то напуган.

Он попытался навести разговор на то, какие причины прятаться могли быть у Абиньи, но предположения звучали совершенно дико, и он понял, что серьезных фактов нет ни у кого. Бартоломью с Греем еще немного потолковали с местными и решили переночевать у Эдит. Быть может, завтра утром им больше повезет в поисках.

Когда Бартоломью проснулся, Грей был уже на ногах и любовался лошадьми в конюшне Стэнмора. Врач открыл ставни и стал смотреть на деревенскую церковь за аккуратными огородами. На паперти стоял гилбертинский каноник и беседовал с ранними пташками, которые пришли к заутрене. Светило бессильное зимнее солнце, его лучи искрились на инее, который укрыл все вокруг белым газовым покрывалом. Бартоломью полной грудью вдохнул чистый свежий воздух. Он понимал, почему Стэнмор не хотел жить в своем доме на Милн-стрит, рядом с вонючими рвами и канавами Кембриджа.

Он подошел к умывальному столику и сломал корочку льда в тазу с водой. Дрожа и ругаясь себе под нос, он поспешно умылся и побрился, после чего позаимствовал одну из чистых рубашек Стэнмора из стопки на полке в углу. Потом спустился в кухню, где пылал огонь, и вместе с Эдит, усевшись на скамейку, принялся обсуждать исчезновение Филиппы. Похоже, в «Поросенка» он мог и не ходить — его сестра все это время по крупицам выведывала, что известно ее соседям.

Она тоже разговаривала со служанкой из таверны, а еще расспросила каноника. Тот рассказал ей, что после появления Филиппы Абиньи зачастил в церковь. Вид у него был тревожный и взволнованный, а один раз он сильно испугался каноника, внезапно поднявшегося со своего места у алтаря, где он молился. Абиньи так побледнел, что добрый каноник искренне обеспокоился его здоровьем. Через день молодой человек пропал. Каноник предполагал, что Абиньи приходил сюда, пока Филиппа болела, а когда она выздоровела, вернулся в Майкл-хауз.