Кинрик два дня лежал в горячке, а на третье утро очнулся и заявил, что совершенно здоров. Агата, которая все это время ходила за ним, вздохнула с облегчением и вернулась к своим обязанностям, еще раз укрепившись в своем убеждении, что неуязвима. Когда в колледже появился бродячий торговец с грубо выструганными из дерева позолоченными львами, которые, как он уверял, должны были защитить от чумы, она взашей выгнала его с крепкой бранью, долго еще стоявшей у визитера в ушах.
Сборщики мертвых не приехали забрать Александра, и Агата с неохотной помощью Гилберта погрузила тело на одну из принадлежащих колледжу телег и сама отвезла его к чумной яме. До нее дошел слух, что Грегори Колет, раздавленный смертью Саймона Роупера и болезнью Бартоломью, прекратил навещать новых жертв чумы и больше не следил за тем, чтобы чумные ямы засыпали известью, а улицы убирали.
Почти все сборщики мертвых умирали, и стало почти невозможно найти им замену. Несколько монахов и каноников из больницы предложили свои услуги, но их было мало, и уже вскоре тела дожидались погребения в домах и на улицах по два-три дня.
Многие верили, что близится конец света, а чума — кара за людские грехи. Говорили, что вымерли целые деревни, а население городов сократилось больше чем наполовину. Торговля практически заглохла, в городах и селах вспыхивали волнения.
Бартоломью мало запомнил из тех дней, когда был болен. Наконец сознание у него прояснилось настолько, что он стал слышать приглушенные голоса и звон колокола, созывавшего членов коллегии к трапезе и на церковные службы. Нарывы на шее, под мышками и в паху причиняли ему острую боль, и, кроме нее, он почти ничего не ощущал.
Пять дней спустя он различил зыбкий огонек свечи на полке под окном. Какое-то время он смотрел на него, гадая, почему закрыты окна и горит свеча, когда он видит дневной свет, сочащийся в щель под дверью. Он попытался повернуть голову, и жгучая боль в шее немедленно напомнила ему обо всем. Он вспомнил, как возвратился после похода к чумной яме и обнаружил нахального студента спящим на своей кровати, и в памяти его встала встреча с Филиппой в хижине за монастырским садом.
— Филиппа! — позвал он; с его губ сорвался еле слышный шепот.
— Она жива, она беспокоится о вас, и ваша сестра тоже. — Появился студент и склонился над ним; под глазами его залегли темные тени, волосы были всклокочены еще больше, чем помнил Бартоломью.
— Что вы здесь делаете? — прохрипел Бартоломью.
— Тс-с, хозяин! Парнишка не отходил от вас ни днем, ни ночью. Проявите хоть каплю благодарности.
Бартоломью слабо ухмыльнулся.
— Кинрик! Слава богу! Я уж думал, тебе конец.
Он потянулся к руке Кинрика — убедиться, что все это не игра воображения.
Кинрик, глубоко растроганный, сказал грубовато:
— А ну лежите смирно, а не то разрезы снова начнут кровоточить.
— Какие разрезы? Что, приходил Грегори Колет?
— Мастер Колет удалился от мира и целыми днями простаивает на коленях вместе с монахами. Это юный Сэмюел ухаживал за вами.
Бартоломью испуганно поморщился, попытавшись пошевелить руками, чтобы пощупать те места, где должны были быть нарывы на шее.
— Такое ощущение, будто меня искусала собака, — пожаловался он. — Что он со мной сотворил?
— Он надрезал бубоны, чтобы выпустить гной. В точности так, как вы поступали с другими, мастер. Теперь вы знаете, каково это, — сказал Кинрик, потирая следы от ланцета на своей собственной шее.
Бартоломью взглянул на студента.
— Кто вы такой? — спросил он, недоумевая, с чего это вдруг здоровый молодой человек захотел заботиться о зачумленном, которого он и не знал толком.
— Сэмюел Грей, — немедленно ответствовал тот.
— Да, из пансиона Бенета. Но я не об этом. Что вам от меня нужно?
Грей уставился в пол.
— Я увязался за вами в Трампингтон, а потом по сугробам обратно. Когда вы вернулись от мельника, я пошел сюда, а вы отправились взглянуть на Кинрика. Я вас ждал-ждал, но вы не появлялись так долго, что я уснул. — Он поднял глаза и встретился взглядом с Бартоломью. — Я был студентом у мастера Роупера, но он умер, и я хотел бы учиться у вас.
Он закончил свою речь и попытался сделать вид, будто ему решительно все равно и ответ Бартоломью совсем ничего для него не значит. Но лицо его во время затянувшегося молчания было встревоженным, и он не сводил с Бартоломью глаз.
— Ясно.
Врач внезапно почувствовал огромную усталость; глаза у него неодолимо слипались. Его тряхнули, вырывая из дремы.
— Вы возьмете меня? — спросил настырный студент.
Бартоломью попытался вырваться из рук Грея, но был слабее котенка.
— Почему именно я? Чем я заслужил такую честь? — осведомился он тягучим от навалившейся сонливости голосом.
Грей пристально посмотрел на него, пытаясь определить, не скрыто ли в этом вопросе оскорбление.
— Не так-то много вас осталось, — сказал он грубо.
Бартоломью услышал, как расхохотался Кинрик.
Самого его затягивало в глубокий спокойный сон. Голос студента вновь заставил его пробудиться.
— Так вы возьмете меня? У меня хорошая степень, можете Хью Стэплтона спросить… Ой… — Он запнулся. Стэплтон был мертв. — Мастер Абиньи! — воскликнул он торжествующе. — Можете спросить его, он меня знает!
Он еще раз осторожно тряхнул Бартоломью.
Тот протянул руку и, ухватив Грея за край рубахи, потянул его вниз.
— Ты никогда не станешь хорошим врачом, если не усвоишь, когда надо оставить больного в покое, — прошептал он, — и никогда не станешь хорошим студентом, если не усвоишь, что нельзя так обращаться со своим учителем.
Отпустив Грея, он закрыл глаза и мгновенно уснул. Грей взглянул на Кинрика.
— Это было «да» или «нет»? — спросил он.
Кинрик все с той же улыбкой покачал головой и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Грей несколько минут стоял и смотрел на Бартоломью, потом поправил постель и задул свечу. Он улегся на тюфячок, которым снабдил его Кинрик, и уставился в темноту. Он знал, что теперь Бартоломью будет жить — как только отдохнет и восстановит силы.
Тот закашлялся во сне, и Грей приподнялся на локте, чтобы взглянуть на больного. Он полагал, что ничем не рискует, ухаживая за Бартоломью, поскольку слег с чумой одним из первых в Кембридже и остался в живых. Он считал, что во второй раз не заразится, и заработал немало денег, нанимаясь ходить за зачумленными в домах богатых купцов. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что он мог получить, ухаживая за Бартоломью. Он был наслышан об идеях и методах молодого врача и загорелся желанием учиться у него еще в самом начале учебы, но у Бартоломью и без него студентов было предостаточно.
Грей в точности знал, чего хочет от жизни. Он собирался стать хорошим врачом для очень состоятельных пациентов. Быть может, ему даже удастся заделаться личным лекарем какого-нибудь аристократа. В любом случае, он намерен был найти такое место, которое принесет ему благосостояние и достаточно свободного времени, чтобы этим благосостоянием наслаждаться. Он знал, что Бартоломью работает среди бедноты, но для Грея это означало одно: так он сможет получить гораздо больше опыта в лечении болезней, чем под руководством врача, имеющего дело только с богатыми. Он с радостью станет лечить бедняков, пока учится, но потом уедет и попытает счастья в Йорке или Бристоле, а то и в самом Лондоне.
Грей улыбнулся про себя и снова улегся, закинув руки за голову. Пять суток они с Кинриком неотлучно находились при Бартоломью, и несколько раз им начинало казаться, что все их усилия тщетны. Брат Майкл уже соборовал Бартоломью, но жар вдруг спал.
* * *
После того как Бартоломью почти сутки проспал беспробудным сном, он стремительно пошел на поправку. Через день он встал с постели и на нетвердых ногах выбрался во двор, а через три — снова приступил к работе. Майкл, Кинрик и Грей уговаривали его отдохнуть побольше, но Бартоломью утверждал, что, ворочаясь с боку на бок в постели, устает сильнее чем от работы. Он решил собрать всех больных в колледже в одну комнату, чтобы они находились под постоянным присмотром. Бывшую спальню коммонеров превратили в лазарет, а нескольких оставшихся в живых ее обитателей переселили в другие помещения. Соседи Майкла, бенедиктинцы, с готовностью предложили свои услуги, и Бартоломью надеялся, что эта мера поможет снизить риск для остальных.