Майор не дал ему договорить, оборвав фразу резким ударом в нос:

— Заткнись, падла!

В дверном проеме показалась потная физиономия Столбенко.

— Товарищ майор, молчит, — посетовал он.

В голосе Столбенко прозвучало такое неподдельное уныние, что старший решил ему помочь.

— Пойдем разговорим, — отозвался он, отходя от поверженного Сергея.

Забившись в угол и беспрестанно отплевываясь кровью, Володя с ненавистью посмотрел на майора.

Тот, не замечая его взгляда, взял парня за подбородок и приподнял голову, собираясь нанести ему удар в лицо.

В этот момент в комнату вошел Вася Доктор.

— Хватит, Плошка, оставь пацанов в покое, — жестко распорядился он, обращаясь к майору.

На этот раз Володя Шпырин обалдел по-настоящему. В вошедшем можно было бы узнать кого угодно, но никак не работника милиции. Татуированные пальцы Доктора подсказали ему ответ: перед ним тот, кого в милицейских протоколах характеризуют как «уголовный авторитет».

— Отведите его в ванную, приведите в божеский вид, — продолжал распоряжаться Корин. — Не забудьте снять браслеты.

На этот раз бывшие «оперативники» улыбались искренне; видимо, им самим разыгравшаяся сцена была не очень-то приятна.

Спустя несколько минут оба приятеля сидели перед Доктором, а бывший «майором» прикурил им по сигарете.

— Толковые пацаны, без гнилинки, — сказал он.

— Значит, Писарь не ошибся, — констатировал Василий Григорьевич, мальцы, вы на меня зла не держите, не забавы ради вам вывески немного попортили. Просто в своих людях нужно быть уверенным. Более подробно побеседуем с вами завтра. А пока Плошка свозит вас в баньку, — он обернулся в сторону «майора». — Приведешь врача, попаришь косточки, можешь побаловать телками и пивком. А завтра они должны быть у меня.

Растоптав окурок, Доктор не торопясь вышел.

У подъезда его ждал Никитин.

— Ну как? — поинтересовался Сергей, пытаясь по его глазам прочесть ответ.

Тот откашлялся.

— Честные фраера.

— И что дальше?

— А дальше смотреть будем.

— Не перестарались твои «быки»?

— Все в норме. Могло бы быть и хуже, — честно признался Вася.

— Ну что, Григорьич, тогда встретимся после «бундеса»? — вместо прощания сказал Писарь и двинулся в сторону своего автомобиля.

В самый последний момент Доктор окликнул его.

— Ты… это… Береги себя — понял?

Никитин в ответ только улыбнулся.

Когда все поданное секретаршей Валей было съедено без остатка, Император протер тарелку хлебной горбушкой и, понюхав ее, отправил в беззубый рот.

— Зоновская привычка, — пояснил он Самиду, который недоумевающе смотрел, как он ест. — Я как с зоны откинулся, потом три года тюремной пайкой отрыгивался…

Звездинский, выпив несколько рюмок дорогого шнапса, порядком захмелел. Он то и дело посматривал на дешевые гонконговские часы, словно боясь куда-то опоздать, и этот характерный жест не укрылся от внимания наблюдательного Мирзоева.

— Что такое? Спешишь?

— Да там хавчик халявн… — начал было пидар, но тут же осекся. Извини, дорогой, у нас, у воров, каждая минута на учете.

Само собой, обзови себя пидар вором где-нибудь в Бутырке — его бы как минимум убили. Но тут, с «этими лохами», можно было бы позволить себе и не такое.

А чем плохо?

Сиди королем — жратвы, выпивона на дармовщинку до отвала, куражься, сколько хочешь, и за это еще денег дадут.

Хорошо быть при понятиях!

Правда, Пантелей немного переживал из-за того, что не успевал к бесплатной раздаче ужина, организуемой благотворительным обществом для бродяг и бездомных, однако разносолы хозяина-лоха говорили в пользу того, что сегодня можно и не спешить.

— Так что, брателло, чем тебе помочь? — дружелюбно подмигнул Звездинский Мирзоеву.

Тот откашлялся.

— Мне бы татуировочку…

— Ха! Делов-то!

И тут слово взял Тахир.

Он еще раз повторил, что Самид — очень уважаемый человек, но чтобы быть уважаемым еще больше, хочет нанести себе несколько татуировочек — сродни тем, какими наколот блатной гость.

Неожиданно пьяно икнув, Император произнес:

— Такие — не надо!

И потянулся к бутылке со шнапсом.

Пока гость наливал себе полный стакан водки, Мирза тихо сказал Тахиру:

— Ну, сука, смотри, наверняка очень уважаемый вор… Не хочет меня колоть теми же, что и у него.

Жадный…

— Ничего, — Тахир сделал успокаивающий жест. — Воры — они ведь тоже деньги любят!

— А какие у тебя татуировки есть? — поинтересовался Самид.

Пантелей с готовностью стащил с себя рубашку, цветом и запахом более напоминавшую половую тряпку в общественном туалете.

— Вот!

Да, Самид был поражен, восхищен и обескуражен одновременно.

— Что это значит? — азербайджанец ткнул толстым пальцем в изображение женщины с гигиенической надписью «Чистота — залог здоровья».

— На преступление толкнула женщина, — не моргнув глазом, ответил пидар.

— А это? — волосатый палец уперся в изображение бубнового короля.

— Король всех мастей…

— Ва! Авторитетно! — присвистнул азербайджанец. — А мне можешь такую нарисовать?

— Нет вопроса!

Спустя полчаса они уже договорились обо всем или почти обо всем…

— Значит, так, — в руках Звездинского появился калькулятор, также наверняка подобранный на помойке, — «Бубновый король» — тысяча марок, «Чистота — залог здоровья» — семьсот марок, «Перстни» — по сто за палец… его грязные ногти стучали по потертым кнопкам калькулятора. — Ну а черта, так и быть, бесплатно нарисую… Да, чуть не забыл: «один в четырех стенах»… Триста марок.

И тут Мирзоев кстати или некстати вспомнил разговор с бакинским родственником и статью в «Московском комсомольце» о том, что «коронацию на вора» якобы можно купить за деньги.

— Послушай, а если ты меня так наколешь…

Получается, что я как бы и вор?

— Для настоящего, патентованного вора нужно еще и купола нарисовать, авторитетно заявил Пантелей.

— Хрен с тобой, гулять так гулять! — воскликнул Самид. — Рисуй, братан…

Одесский вокзал знаменит многим. Любитель одесско-еврейского фольклора сразу же вспомнит известный шлягер «Семь-сорок»; репатриант, проживающий ныне в каком-нибудь кибуце под Хайфой, — толпы страждущих уехать на Землю Обетованную, которые стояли тут в семидесятые годы, а обыватели и воры — как лихо исчезают тут сумки, чемоданы и баулы.

Скрипнули тормоза; проводница, пройдясь по купе, объявила на каком-то жутком диалекте:

— Кгаджане, Одесса-мама подошла до перрона…

Выходьте.

Вещей у Анатолия Сопко было немного: закинув на плечо спортивную сумку, он привычно огляделся по сторонам. Вроде бы все нормально — никакой опасности.

А навстречу ему уже шел Соловей — он широко улыбался, глядя на Лысого.

Рядом с Владимиром Юрьевичем следовали три «торпеды», нагло тесня от пахана встречных прохожих.

— Привет, как доехал? — Соловьев действительно был рад Толику.

— Вашими молитвами, — последовал ответ.

— Как Крытый?

— Велел кланяться.

На этом процедура встречи была закончена: Толика усадили в роскошную «БМВ», и автомобиль, описав правильный полукруг, помчался в сторону Пушкинской.

Особняк Соловья стоял в двух кварталах от всемирно известного оперного театра. Яркое южное солнце отражалось в лужицах воды — не в пример Москве, в Одессе-маме регулярно мыли мостовые. Радужная бензиновая пленка поигрывала на поверхности луж, и у Лысого от всего этого поднялось настроение.

Оглядев придирчивым взглядом жилище одесского авторитета, Толик удовлетворенно присвистнул.

— Губа не дура…

Явно польщенный такой оценкой Соловей, как и подобает людям его ранга, скромно опустил глаза:

— Не мое.

— Как это?

— Взял в аренду… Ненадолго, только на пятьдесят лет.

— А чего это у вас власти такие жадные? Взял бы сразу Оперный театр и памятник гражданину Ришелье в придачу…