— Зачем?

— Вместо Махмуда, штобы убить нескольких биснесменов. Мирса хотел стравить мешту собой украинских авторитетов.

— Где они остановятся? — вмешался в допрос Анатолий.

— У меня, — Паллад назвал адрес, а затем, заискивающе заглядывая в глаза Никитину, взмолился:

— Только не говорите никому, што я раскололся.

Мирсоев убьет всю мою семью.

— Не дрейфь, черножопый, он не успеет, — пообещал Сергей.

Друзья направились к выходу, не обращая внимание на крики азербайджанца о том, чтобы они не оставляли его с Горбатым.

Выйдя на улицу, Сопко спросил:

— Что будем с ним делать?

— Ну не лечить же его, — грубо бросил Никитин и добавил, зло глядя другу в глаза:

— Они бы нас не отпустили. Это война.

— Не базарь со мной, как с сопливой телкой, — огрызнулся Лысый, — я спросил — ты ответил. Все замяли. Под лед суку.

— Завтра сделаем засаду на квартире у черного, — переходя на другую тему, задумчиво произнес Сергей, — хотя нового ничего не узнаем.

— Может, ты отдохнешь, а мы сами справимся, — предложил Анатолий, можно сегодня в баньку сходить, я девочкам позвоню.

— Нет, Лысый, ты уж извини, — отказался он, — меня в Москве такая девочка ждет, что все остальные просто фуфель.

— Понятно, любовь, — протянул Сопко, — честно говоря г я думал, что ты никогда не женишься.

Скупой ты на чувства.

Сергей ухмыльнулся:

— Я и сам всегда так думал. Но вот она, пруха.

Знаешь, друг, если, даст Бог, все будет хорошо, то Мирза — это моя последняя жертва. Завяжу.

— Ого, оказывается, я тебя совсем не знал, — присвистнул от удивления Лысый и с провокационной интонацией спросил:

— Слово?

— Слово, — твердо закончил Никитин. — Слово пацана!

Во время этого диалога к ним подошел Поликарп.

— Ну, чего мнешься? — спросил его Сопко.

— Азер скопытился, — ответил Карпуха, при этом его лицо исказила такая гримаса, будто в этом виноват исключительно он.

— Ну и хрен с ним, — констатировал Лысый, — камень ему на шею и в Днепр.

Выслушав указания, Карпуха повернулся и ушел.

Минут через тридцать в комнату, где сидел Сергей, вошел Ваня Барсучок:

— А Толяна нет?

Никитин отрицательно покачал головой:

— Что случилось?

— Мы черного с моста сбросили, — ровным, ничего не выражающим голосом сообщил Иван.

— Молодцы, — Сергей явно был занят своими мыслями и скорее отмахнулся, чем ответил, — пойди Толику скажи.

Барсучок вышел и закрыл за собой дверь, оставив Никитина в раздумье…

Да, Тахир сдержал свое слово — он действительно разыскал русского кольщика, — судя по обилию синевы не теле, явно с уголовным прошлым.

Телохранитель Мирзы искал его долго: он облазил все бесплатные раздаточные пункты для немецких бездомных, все сомнительные пивные для эмигрантов, все крупные станции метро, где в немецкой столице собираются разного рода подозрительные типы…

Император, — именно так представился грязный субъект, — был найден на станции метро «Хауфбанхоф». Невысокий, сутулый, с синевой под глазами, с проплешиной на нечесаной грязной голове, с выбитыми передними зубами, он являл собой законченный тип классического бродяги.

Тахир, едва взглянув на его татуированные руки, сразу же понял — это то, что надо.

— Иди-ка сюда, — поманил пальцем Тахир, не считая нужным повторить то же самое по-немецки.

— Что, герр? — насупившись, поинтересовался татуированный.

— Ты из России?

— Ну да… Из Калуги.

— А тут что делаешь?

Гордо выпятив грудь, бич произнес со значением:

— Я — политический эмигрант.

— Понятно, — Тахир поджал губы, брезгливо оглядывая тщедушную фигуру бродяги. — Ты что — сидел?

Бич втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Так давно это было… — неуверенно произнес он, пряча руки за спину. — Я двадцать лет по зонам, по пересылкам, по тюрьмам… А потом по турпутевке приехал и сдался. И не жалею — цивилизованные люди, хоть и фашисты. А вы кто, дядя? — с опаской поинтересовался бич.

— Не бойся, — успокоил его Тахир. — Мне надобно с тобой побазарить.

— О тюрьме?

— И о тюрьме тоже, — многозначительно произнес азербайджанец. — Пошли в машину, потолкуем…

Разговор в роскошном кожаном салоне «БМВ» был недолгим, но очень насыщенным.

Император, он же Пантелей Звездинский, как представился бродяга (паспорт у него никто не проверял, так что звучная эстрадная фамилия осталась на его совести), действительно сидел.

— Пострадал я по политической, — честно признался он и без разрешения взял из тахировской пачки «Мальборо» сигарету.

— Кури, кури, — приободрил его телохранитель, — а за что сидел-то?

— Да я еще и на «малолетке» отмотал, — принялся хвастаться Звездинский.

Тахир прищурился.

— По политической?

— Да. Мы с пацанами киоск газетный грабанули, — вздохнул Пантелей, лишили жителей нашего Советского района удовольствия прочесть материалы последнего Пленума партии… Нам товарищ судья так и сказала: «Политические вы диверсанты, вот кто!..» И мы загремели на три года.

Тахир внимательно слушал собеседника, не перебивал. Разумеется, как человек неискушенный, телохранитель Самида не мог определить, что перед ним не просто пидар, а «петушиный» авторитет. Ни один уважающий себя настоящий авторитет никогда бы не стал носить такую вычурную и претенциозную кличку (хотя ее сам себе и не выбираешь). «Император», «Царь-Жопа», «Королева красоты», «Мисс зона» — такие клички давались только «петухам», и притом авторитетным в своей мерзкой среде.

— Твоя кликуха — Император? Наверное, большим человеком был?

Пантелей гордо выпятил грудь.

— Это еще с «малолетки» пошло…

Чистые берлинские мостовые, стекло и бетон торгового дома «Центрум», аккуратненькие автомобильчики — все это никак не гармонировало ни с рассказом, ни с обликом Императора.

Звездинский вальяжно развалился на кожаном сиденье.

— Да я, бля, такой шалман пас… — произнес он и сглотнул слюну.

Тахир отпрянул.

— Да ну?

— Бывало, благодарность от главшпана получал…

— От кого?

— От главшпана. Ну, на «малолетке» это вроде как главный пахан.

— И за что благодарность?

— За то, что пас… Меня за это Императором и назвали. Я даже подарочки получал… На Восьмое марта.

— Не понял? — удивился Тахир.

— Ой, оговорился, — Пантелей стряхнул пепел. — Хотел сказать — на Двадцать третье февраля. Да чего — две недели разницы! А шалман у меня был одна другой краше!

Не желая вдаваться в подробности хитрого слова «шалман», запутавшись вконец с хронологией и терминологией, Тахир спросил:

— Наверное, у человека с таким богатым жизненным опытом много татуировок?

— Да, бля, — с этими словами Пантелей рванул на себе рубаху. — Эрмитаж по сравнению с этим — фонарь голимый!

Тахир уважительно посмотрел на грязную волосатую грудь «пахана».

На животе Пантелея азербайджанец различил изображение голой женщины, изо рта и влагалища которой торчали концы скрученного полотенца с подписью: «Чистота — залог здоровья».

Под левым соском красовался забавный чертик с длинным, словно из веревки свитым хвостом. Под правым: бубновый король с вензелями многочисленные завитушки, виньетки, едва ли не кружева.

Такую татуировку обычно наносят только пидарам, или «козлинам», или «чувакам», или «петухам», и свидетельствует она о том незавидном положении, которое сексуальное меньшинство занимает в местах лишения свободы.

— А у меня еще и на руке есть, — насладившись реакцией Тахира, продолжал Пантелей.

— Да ну?

И впрямь: на левой кисти Императора было наколото пять точек.

— А что это означает? — осторожно поинтересовался мирзоевский телохранитель.

— «Один в четырех стенах», наносится только уважаемым ворам, — соврал Пантелей без зазрения совести.

Тахир не знал и не мог знать: такая татуировка, может наноситься каждому, побывавшему в местах лишения свободы.