Машина неслась дальше, спустя несколько минут Фридрихштрассе с его исторической застройкой осталась позади. Слева медленно проплыл серый купол Рейхстага, вскоре показались Браденбургские ворота и остатки знаменитой Берлинской стены, по кусочкам разбираемой туристами.

— Приедем в офис — поговорим о более серьезных вещах, — нахмурился Самид Мирзоев, когда «линкольн» поворачивал на Курфюрстендамм.

— Об Украине?

— Вот-вот…

Фамилия «Мирзоев» вызывала если не отвращение, то, как минимум, стойкую неприязнь у любого, кто с ним сталкивался, — этот человек обладал редкостной способностью настраивать против себя любого более или менее порядочного человека.

Это началось еще давно — в шестидесятые годы отец Мирзоева, известный в Баку партийный функционер районного масштаба, отправил отпрыска в престижный «Артек», предел мечтаний многих сверстников Самида. Будучи прежде всего не столько партфункционером, сколько кавказским мужчиной, отец сунул своему отпрыску сумку с гостиницами — в основном с фруктами.

Разумеется, Самид ни словом не обмолвился об этом обстоятельстве своим новым приятелям и после отбоя, набив финиками, урюком и сушеной хурмой полные карманы, прокрался в туалет — пожирать гостинец. За этим занятием его и застукали пацаны…

Подростковый возраст, как известно, не знает пощады. И Самид, вместо того чтобы с речевками и пионерскими песнями маршировать к пляжу, был вынужден неделю ходить в рубахе с длинными рукавами: тело мальчика, покрытое ссадинами, обильно смазанными зеленкой, вызвало бы у тех, кто не был свидетелем туалетного пожирания плодов щедрой азербайджанской земли, нездоровое любопытство.

Самид, конечно, тут же настучал на обидчиков, и некоторым из них, несмотря на высокие ранги родителей, пришлось отправляться домой…

Эти два качества — мелочная жадность и трусость — были, наверное, определяющими в его натуре. Став небедным человеком Востока и Запада, крупным бизнесменом, Мирзоев по существу не изменился.

Свой капитал он добывал обманом и хитростью, вынуждая многих коммерсантов согласиться на убытки, лишь бы не контактировать больше с этим человеком, и не один из них затаил на него злобу, мечтая при случае отомстить проходимцу.

Наверно, именно по этой причине азербайджанец окружил себя телохранителями. И хотя его жизни пока не угрожала опасность, он ездил исключительно в сопровождении охраны, никогда не «светился» в многолюдных местах — особенно там, где мог встретиться со своими земляками. Даже приходя в ресторан, он приступал к еде только после того, как верный Тахир пробовал принесенное блюдо…

Мирзоев, в отличие от Сергея Никитина, никогда не задавался вопросами «а если бы…» Он просто брал от жизни все, что мог, и даже чуть-чуть больше.

А сейчас он думал только об одном — на сколько десятков марок увеличить плату за «абонемент» польской шкуре Ванде Сверубской…

Сергей, отправленный стараниями Лены на Пальма-де-Майорку, не имел желания напрягать извилины, в его расплавленной от южного солнца голове не оставалось места философским размышлениям над извечным вопросом «а если бы».

Описанный в рекламном проспекте испанский курорт превзошел все его ожидания. Наверное, таким, думал он, и был библейский райский сад, откуда Бог Саваоф изгнал Адама и Еву за то, что те по наущению Змия вкусили запретный плод. После дождя, слякоти и грязи серых московских улиц — яркая зелень, обилие настоящего тропического солнца, аккуратно подстриженные газоны, каскады светящейся рекламы в сочетании с блеском дорогих отелей могли и более искушенного человека, нежели он, свести на какой-то миг с ума.

Всему разнообразию всевозможных развлечений Сергей предпочитал дни напролет проводить в шезлонге у гостиничного бассейна. С невольной усмешкой наблюдая за фланировавшими примадоннами местного масштаба, он пытался определить их примерный возраст и национальность. Эта игра с самим собой от души забавляла Сергея, если с первым дело обстояло довольно просто, так как приблизительный возраст девушек колебался от восемнадцати до двадцати восьми, то со вторым было несколько сложнее.

Ровный, устойчивый загар праздно шатающихся дам, стройность ног и пышные формы делали их похожими друг на друга. Иногда ему казалось, что, проведи он ночь с одной из этих красоток, наутро мог бы не узнать, кто из них дарил ему свои ласки.

С наступлением вечера московский гость направлялся в близлежащие питейные заведения. Ему хотелось за эти подаренные провидением две недели обойти как можно больше баров, пивных, ресторанов и ночных клубов — будет что вспомнить, будет о чем рассказать: в один и тот же день Сергей мог составить персональную карту вин, начиная от дешевого «хереса» и кончая самымэд дорогими и изысканными испанскими винами.

В один из таких дней Сергей по обыкновению нежился под щедрыми лучами солнца, время от времени ныряя в бассейн с прозрачной морской водой, и внимательно рассматривал недавно появившуюся стройную брюнетку в белом манящем бикини.

От этого бесцельного занятия его оторвала услышанная русская речь. Он обернулся и увидел высокого, с намечающейся лысиной толстяка, грудь и плечи которого щедро покрывали замысловатые узоры татуировки.

— Писарь, не может быть! — толстяк, слегка запрокинув голову назад и театрально разведя руки в стороны, с громким возгласом направился к Сергею вот так встреча!

— Злодей! Здорово!

Приятели бросились друг другу в объятия.

Олег Викторович Злобин в прошлом был известным авторитетом по кличке Злодей. С ним Никитин столкнулся еще на зоне. Нельзя сказать, чтобы Злобин питал к Сергею такое же уважение, как Вася Доктор, но, во всяком случае, приязнь его к Никитину была искренней.

— А я еще вчера тебя приметил, — радостно вещал нежданно объявившийся приятель. — Гляжу, кто это почтил своим присутствием эту землю… Наколка она и в Африке наколка, и на Канарах…

— Ты-то здесь каким ветром, — перебил его Сергей, — один?

— Кабы один, ни в жизнь бы не выбрался, — ответил Злодей.

— Кто ж тебя сюда притащил?

— Жена, — сказал приятель.

— Давно женился?

— Через год, как откинулся. Видишь, раздобрел, залоснился, оброс комком нервов, — похлопав себя по животу, сказал Злодей.

Глядя на выпирающий живот приятеля, Никитин улыбнулся и спросил:

— А знаешь, когда кончается мужчина?

— Нет, — на лице Злобина застыл вопрос.

— Когда женщина ему говорит: втяни живот — а он это уже сделал.

Приятели дружно рассмеялись, причем Злодей долго не мог остановиться, утирая тыльной стороной ладони слезы. Затем, переведя дух, он, как бы оправдываясь, произнес:

— Быт — вещь въедливая: плюшки, пончики, — и, видимо, желая сменить столь щекотливую для собственного самолюбия тему, спросил:

— Ну а ты как, с кем, где, чем живешь-кормишься?

— Узы брака, как, в общем, и любые другие, меня пугают, — искренне признался Сергей, — а работы в наше время всем хватит. Ты по-прежнему фармазонишь или как?

— Я с этим завязал. Сейчас молодняк очень ушлый пошел, лохи через одного, или бригадные, или подрядные, или звеньевые, — с некоторой грустью произнес Злобин, — тут как-то раз решил баксы поменять около «Макдональдса», смотрю, у фраера зенки бегают, ладошки вспотели, я его решил предостеречь и говорю: ты, мол, кореш, или лавэ меняй, или по сторонам зюкай. Насунешь, так через лепень твоя мамаша на поминках гостям будет вермишель откидывать. Видел бы ты его хайло, — Злобин громко рассмеялся, — челюсть свело, набычился, как кот на собаку. Вернул мне капусту, а потом так робко спрашивает: дядь, мол, извини за нескромность, а что такое лепень?

— И что?

Злобин хмыкнул.

— Я ему, конечно, объяснил про пиджачок.

И они вновь рассмеялись.

— Молодо-зелено, — сквозь смех выдавил из себя Сергей, — насобачится и еще тебя подучит.

— Да уж, — согласился Злодей, — поэтому я и умыл руки, теперь заправский бизнесмен. У жены папаша еще при Брежневе в Штатах в торгпредстве работал. Связей дай Бог каждому, ушел на пенсию и открыл свою контору, где я имею честь быть коммерческим директором. Закупаем в Гонконге джинсы по три доллара, лепим на них фирменные лейблы и по двадцатке за пару продаем. Короче говоря, не бедствуем, — закончил он свой рассказ.