— Нет… Да… — улыбаясь, отвечает она. — Ивона?
— Что?
Марта опускает руку в карман свитера, красивый светло-коричневый свитер обтягивает ее бедра.
— Я пришла тогда… Я не знала, что Томаш будет… Я пришла, чтобы вернуть тебе чек.
Ивона смотрит ей прямо в глаза:
— Ты ничего не можешь от меня принять?
— Могу… — Марта сжимает чек в вытянутой руке. — Но… То дежурство не стоило так дорого. Я не хочу этих денег…
— Ладно. — Ивона протягивает руку. Их ладони соприкасаются.
— Давай. — Ивона забирает чек. — Тебе не жаль?
Марта набирает воздуха и с шумом его выдыхает.
— Жаль. Жаль. Чертовски жаль! Столько денег! Еще как жаль. Но зато сейчас мне гораздо лучше. Теперь мне хотелось бы кое-что у тебя попросить.
Ивона кладет чек на столик.
— Вон там лежит… — указывает пальцем на ящик в столике. — Здесь…
Марта достает перстень, переливающийся в свете солнца, внимательно рассматривает его.
— Этот перстень был предназначен для меня.
— Но подарен он был мне.
Марте это известно. Ничего не поделаешь.
— Ты не хочешь мне его отдать, потому что он тебе дорог?
— Из-за элементарного злорадства.
— Ты не хочешь мне дать то, что я прошу у тебя. Тебе хочется давать мне только то, что ты считаешь нужным.
Ивона кивает:
— Весьма близко к истине.
Марта должна объяснить, о чем идет речь.
— Может, он меня интересует именно потому, что дорог тебе…
Ивона протягивает руку, забирает у Марты перстень и надевает на безымянный палец. Он болтается, как обруч.
— Спадает со всех пальцев… А на большом я не могу его носить.
— Очень красивый.
Ивона наклоняется и кладет перстень на место в ящик.
— Я не хочу отдавать его тебе, Марта.
Ивона близка к обмороку. Марта не должна этого допустить.
— Эй, ты здесь? Ты тут? — удается непринужденно произнести ей.
— Я здесь, но я уже очень слаба. Что говорит доктор Саранович?
— Саранович? — Марта застигнута врасплох — она не ждала этого вопроса.
— Ты его видела? — На лице Ивоны безразличие.
— Доктора Сарановича? Он, наверное, еще не приехал.
— Я слышала его голос в коридоре.
Ах дьявол! Нужно немедленно что-нибудь придумать, ответить, не делая паузы, не обдумывая, не позволяя Ивоне говорить.
— Может, он и вернулся, но откуда мне знать, что он говорит. — Марта замечательно вошла в роль, ложь звучит естественно. — Ты что, думаешь, что я целыми днями баклуши бью? Я на части разрываюсь. Давно не было такого ужасного дежурства. Помнишь, я тебе говорила о пациентке, которую привез муж и бросил на кровать? Самоубийца чертова. Я просила: оставьте венфлон. Но доктору, конечно, виднее. «Убрать, завтра выписываем». А у нее давление упало. Мы с Басей носимся, доктор бежит, но…
— Это та, которая из-за мужа отравилась?
— Хм… У нас даже в глазах потемнело. — Марта делает глубокий вдох. Не останавливаться, не переставать говорить. — Бася только и объявляет: «Сто на шестьдесят, восемьдесят на сорок, шестьдесят на тридцать». А пациентка: «Я умираю». Затем: «Сорок на ноль». Если бы был венфлон, можно было бы дать… Когда я могла Сарановича о чем-то спрашивать?
— Марточка…
— А потом еще две диабетические комы, процедуры.
— Марточка… — взывает к ней Ивона.
Боже, только не сейчас! Марта еще больше страсти вкладывает в свои слова.
— Ах, представь, в наше отделение пришел на работу некий Пилат. Забавная фамилия, правда? За мной стоит молодой врач, Яцек, из гинекологии и шепчет мне на ушко: мол, у нас такая смертность, что только Библия нам и поможет.
— Марточка…
— Но я тебе обещаю, завтра сразу же…
— Марточка, мне нужно тебе кое-что сказать… — Ивона улыбается, но не радостно, а грустно. Тогда Марта понимает: что-то случилось, о чем ей неизвестно, и как она смешна с этим рассказом о Пилате.
— Он здесь был? — Марта не в состоянии справиться со страхом.
— Нет, — тихо отвечает Ивона.
Марте нужно скрыть тревогу. Она не секунду отворачивается к окну, затем вновь смотрит на Ивону.
— Вот видишь, — говорит она уверенно. Ивона усмехается и делает глубокий вдох.
— Я делала анализы в Париже, поэтому и вернулась…
Тишина. И в это мгновение Марта вдруг отчетливо понимает, что происходит. Она закрывает рукой лицо, затем встает, подходит к окну, потом возвращается и тяжело опускается на кровать. Ей недостает смелости, чтобы посмотреть Ивоне в глаза. Тяжелеют плечи, ноги, все тело.
— Почему? — вырывается у нее с болью.
— Я тебе иногда верила… Что некому изучить анализы… Что все у меня…
— Ну почему, почему? — Марта в отчаянии. Все ее старания оказались бессмысленными.
— Ты надеялась. Ты не знала, что я умираю. — Ивона говорит спокойно, так, что каждое слово отзывается в Марте болью. Ведь она знала. — Я делала вид, что тоже ничего не знаю.
— Я с самого начала все знала, — вырывается у Марты. Вернуть слов нельзя, поздно.
Ивона улыбается, в ее глазах пляшут огоньки, знакомые Марте с детства.
— В некотором смысле это хорошо. Марта смотрит на нее с удивлением:
— Мы можем больше не возвращаться к разговору о Сарановиче.
Нужно что-то сказать, немедленно что-то сказать, стучит в голове Марты, и вот уже готова новая реплика:
— Но это еще не значит, что…
— Конечно, Марта. — Ивона обрывает ее. — Это ничего не значит. Совершенно. А я совсем… У меня осталось очень мало времени. Я знаю это потому, что постоянно хочу спать. Иди, Марта, иди, я хочу спать…
И Марта в очередной раз встает и идет по темно-зеленому линолеуму к дверям. Ивона лежит неподвижно.
День
Ивона с радостью смотрит на Марту. Она красива, действительно красива. Ей очень идет новая прическа. И хорошо, что она перестала носить брюки из «платяного шкафа тети-провинциалки». У нее прекрасные глаза, необычный «мышиный» цвет волос. Три светлые пряди замечательно оттеняют основной тон. Глядя на Марту, Ивона принимает трудное решение и закрывает глаза.
— Я боюсь умирать, — тихо говорит она, не открывая глаз. Ждет.
Молчание, дыхание Марты ускоряется.
— И я этого боюсь, — произносит Марта и, поразившись собственным словам, хочет убежать, но бежать ей некуда. Она смотрит на Ивону, и в ее глазах видит благодарность.
— Ведь уже ничего нельзя сделать, да?
— Всегда есть надежда. — Марта громко сглатывает.
— Не бреши, сестра. — Интонация противоречит смыслу сказанного. — Ничего ведь уже нельзя сделать, правда?
— Все, что можно было сделать, сделано. В больничной палате звонкая тишина.
— Нет для меня спасения?
— Всегда есть надежда, — мертвым голосом повторяет Марта.
— На чудо?
— На чудо.
Ивона вытягивает руку. Марта поспешно принимает ее. Ивона слабо пожимает ладонь Марты.
— Спасибо тебе, — шепчет она распухшими губами, благодарность угадывается и в этом пожатии.
Марта теряет над собой контроль:
— Я так боюсь, сестричка.
— Боюсь, сестричка… — повторяет Ивона и сжимает ее ладонь. — Мне иногда кажется, я не вынесу этого страха. — Ивона сворачивается калачиком, ее голос едва слышен, Марта вынуждена нагнуться над ней. — Чтобы сразу… А потом думаю: хорошо, что еще не конец… Когда светит солнце… Но солнце встает независимо от всего, верно?
— Да.
— И будет всходить после моей смерти. — Взгляд Ивоны обращен к окну. Сквозь ветки раскидистого каштана сочится свет. Пожелтевшие листья дрожат на ветру. — Как будто ничего не произошло. После смерти родителей… После их смерти в моей жизни не было ничего святого. А в твоей тоже?
Ивона смотрит на Марту, и в той поднимается волна давнего возмущения. Нужно поправить постель, одеяло, подушку. Лучше ничего не говорить, потому что спокойствие хрупко…
— Марта! Я тебя спросила: а в твоей тоже? Марта?
Почему Ивона не оставит ее в покое? Но обида жжет все сильнее, лицо Марты становится злым.
