— Знаешь… Вот дерьмо…

— Тебе действительно необходимо… Это некрасиво… — Марта неодобрительно качает головой.

— Да. Жизнь такая короткая… Дерьмо… А люди совершают так много ненужных, идиотских поступков…

— Ты о Франции говоришь? — Нет, больше не стоит делать Ивоне замечания, решает Марта. — Жалеешь, что уехала?

— Сама не знаю, что говорю. В общем… Я в туалет хочу… Нет, наверное, не жалею. Столько людей уехало в восемьдесят первом… Идем?

— Э… Может, не…

Ивона хватает Марту за волосы:

— Пожалуйста, Марточка, проводи меня в ванную… Марта сопротивляется:

— Ну не знаю…

Ивона, пошатываясь, встает с постели. Марта берет ее за рукав, поддерживает.

— Ты, наверное, пьяна. Ивона утвердительно кивает:

— Это не исключено.

Держится за Марту. Обе выходят из комнаты.

Ночь

Новая свеча белая и длинная. Воск из догоревшей свечи пролился из подсвечника на льняную скатерть. Марта достает из пачки сигарету, зажигает ее, затягивается и откидывается на подушку рядом с Ивоной.

— Не открылась тебе эта удивительная страна за столько лет?

Ивона мгновение молчит.

— Как раз наоборот — нет в ней ничего удивительного. Да и что значат какие-то двадцать лет по сравнению с вечностью… Тебе не повредит сигарета? Ведь ты бросила?

— Не философствуй. — Марта поднимает руку с сигаретой и рисует перед собой круги. — Не думаю. Я не буду курить. Знаю.

— Дай Бог. Вечность опасна… Ты боишься смерти?

— А кто говорит о смерти? — Марта рассматривает свои ладони.

Дым обволакивает комнату.

— Я. Но не о смерти, а о страхе смерти. Марта решается:

— Когда отец был в больнице, я его спросила, боится ли он… А он сказал, что нет. Что он утратил вкус к жизни. И он так сказал, что я даже почувствовала эту утрату… Может, он боялся…

Ивона тут же подхватывает:

— Люди — странные существа. Не могут признаться в том, что боятся… Жаль, я не была с родителями… когда… они умирали… Все хотят правды, но только с условием, что эта правда им понравится… Ты меня любишь? Только скажи правду. Конечно, я люблю тебя… Ты мне не изменял? Никогда. Я буду жить, доктор? Я все вынесу, если это правда… если я буду жить… Меня устраивает такая правда… Как ты считаешь? — Последняя фраза Ивоны повисает в воздухе.

Марта поднимается на локте и гасит сигарету. Она сильно ее придавливает, чтобы окурок не догорал в пепельнице, как бычки Ивоны.

— Не знаю. — Ее маленькие пальцы сжимают окурок снова и снова.

Ивона замолкает. Может, вот-вот уснет — уже поздно.

— Ты видела Сарановича?

Этот вопрос пронзает Марту насквозь.

— Нет. Он уехал. Я тебе уже говорила, что он уехал на две недели.

— Ему хорошо. — Медленно, сонно произносит Ивона. Наверное, сейчас уснет. — Больше нет шампанского?

Не уснула. Марта наклоняет бутылку — с горлышка свисают две капли.

— Мы все выпили.

— Тогда налей мне кока-колы. — Повелительный тон действует на Марту, как красная тряпка на быка, но она сдерживается и вытаскивает из-под кровати бутылку.

— У меня такое впечатление, что…

Не нужно этого говорить. Лицо Ивоны становится злым.

— Я тебе не плачу за высказывание впечатлений, черт побери! Налей!

— Ты нездорова. — Марта наливает в бокал коричневый напиток.

— Да что ты говоришь! Заболею? Через полгода у меня будут дырки в зубах, а через десять лет нарывы? Почему ты мне не посоветуешь бросить в бокал монетку, чтобы я увидела, как кока-кола разъедает цинк, или что там еще добавляют в сплав для ваших денег? Обещай мне, что через два года от кока-колы у меня будет пародонтоз! Обещай! — Это звучит агрессивно. — Ну, пообещай! У тебя все «нездорово», милая! — Она протягивает бокал Марте. — Хочешь немного?

— Спасибо, — шепчет Марта. Ивона склоняется над ней:

— Без обид.

— Без обид. — Марта утвердительно кивает.

— Мы так глупо ссоримся. — Ивона чувствует, что переборщила.

— Я не ссорюсь. — Марта снова напряжена, напряжены ее руки, голос. Только бы живот не выдал.

— Как-то я так… Не знаю… — пытается оправдаться Ивона.

Но Марта уже не та, что была минуту назад.

— Мы сами виноваты в том, что происходит.

— Я тебе разве плачу за комментарии? — Ивона передвигается на край кровати, она больше не кажется сонной, ее глаза прищурены.

— Не знаю. — Марта не в силах скрыть раздражение.

— Не плачу. Знай это. — Звук ее голоса заполняет всю палату, слова холодные, нехорошие.

Женщины умолкают.

Марта приподнимается на локтях и смотрит на спящую Ивону. Ее правая рука закинута высоко над головой. В бледном свете зари густые ресницы отбрасывают тень на скулы, волосы растрепаны, испорчен не смытый перед сном макияж.

— Ну что ты пялишься? — Резкий голос Ивоны заставляет Марту вздрогнуть.

Значит, она не спала. Марта встает:

— Я не пялюсь. Позволь мне уйти.

Рука с накрашенными ногтями. Лак французский, красивого оттенка. Рядом маленькие часы. Ладонь медленно движется в направлении часов, лежащих под подушкой.

— Так рано? Сколько времени?

— У тебя есть часы.

— Уже почти шесть. — Ивона кладет часы на туалетный столик.

В ту же секунду у Марты вырывается:

— Слава Богу.

Брови Ивоны взлетают — она изумлена.

— Тебе не понравилось?

— Нет, почему же?

— Значит, мы все повторим?

Марта встает и подходит к столику. Берет подсвечник, начинает выковыривать из него остатки воска.

— Наверное, незачем.

— Видно, не удалось.

Марта все слышит, в ней волной поднимается раздражение.

— Не знаю, что должно было удаться. Она идет к мусорной корзине.

— Мы не можем поговорить? — спрашивает Ивона. Марта ложечкой выдалбливает воск, он, словно иней, крошками сыплется в корзину. Голос Марты холоден как лед:

— Уже, наверное, шесть.

— Мы не можем поговорить? — повторяет вопрос Ивона, как будто время имеет значение, как будто они ни о чем не договаривались. Шесть. Ну и что? Шесть так шесть.

Марта не отвечает. Обходит кровать, снимает со стены ковер, который в дневном свете оказывается совсем не таким красивым. И не рябина это, а лишь подобие красных гроздьев, да и листья весьма условны. Старое шерстяное панно быстро скатывается в рулон. Марта ставит ширму на место, рядом с умывальником.

Отодвигает капельницу, снимает с металлического столика льняную скатерть. Даже цветы на железной подставке утратили прежнюю свежесть. Марта вытряхивает скатерть над раковиной.

— Ты злишься? — Ивона из постели наблюдает за хлопотами Марты.

В Марте нарастает возмущение. Резкими движениями она укладывает в сумку скатерть. Осталось еще упаковать бокалы, пустые бутылки от шампанского и кока-колы. Самое главное, не позволить себя спровоцировать.

— Я же вижу, ты злишься.

— Уже шесть. — Марта поворачивается к кровати и быстро стягивает с нее лоскутное одеяло.

Ивона смеется. Тогда Марта решается:

— Конечно, я рассержена, что дала себя обмануть. Купилась на эту твою игру.

Ивона надувает губы, пристально глядя на Марту:

— Напоминаю тебе, что за хорошую сумму.

Еще коврик. Голубой. В больничной палате не может быть никаких ковров.

— Да. Это тебя оправдывает, верно?

— Может, это тебя оправдывает? — Голос Ивоны становится более глубоким. Она больше не улыбается.

— Возможно. Получаю деньги и выхожу из игры. Все было так, как ты хотела. Как дома. Но иногда тот, кто платит, оказывается в более унизительной ситуации, чем тот, кто получает деньги. Сейчас именно такой случай.

Собранная сумка стоит возле двери. Марта достает из шкафа шапочку и передник медсестры, поворачивается к раковине. Зеркало над ней старое, но она отработанным движением поправляет волосы, надевает шапочку и повязывает фартук. Красный поясок оживляет ее наряд. И в этот момент ее настигает повышенный голос Ивоны:

— А что ты обо мне знаешь, чтобы меня судить. Ничего!