– Вам кажется, что наша дружба, как кость в горле для вашего мужа? Еще одна причина для горечи в ваших отношениях?

– Думаю, что да.

– Как вы думаете, эта горечь может когда-нибудь пройти?

– Я не знаю. Надеюсь. Но давайте больше не будем об этом говорить. У нас мало времени. Не будем тратить драгоценные мгновения. Ах, Мартин, мой дорогой друг, если бы вы знали, что значит для меня вновь оказаться в этом доме, рядом с вами! Вот так сидеть с вами наедине, чувствовать спокойствие и комфорт. Даже не знаю, что больше меня согревает – солнце или ваше общество. Но одно я знаю точно: и то и другое действует на меня благотворно.

Совет, который Джинни дала по дороге в Рейлз, – сохранить их поездку в тайне от Чарльза, – был для Кэтрин неприемлем. С одной стороны, она ненавидела ложь. С другой, такая секретность казалась ей непосильной ношей для детей. Несмотря на то, что они всегда были сдержанны в присутствии отца, по каким-нибудь признакам он сможет догадаться. Поэтому Кэтрин решила, что они должны говорить об этом открыто, но так, чтобы ни чем не вызвать в нем раздражения.

Сложилось так, что в этот вечер Чарльз вернулся домой поздно, и они были одни, когда, расспрашивая о поездке в Чейслендс, он узнал, что сначала они заехали в Рейлз.

– Вы ездили в Рейлз? Для чего?

– Джинни решила сделать нам сюрприз.

– Не сомневаюсь, это был приятный сюрприз.

– Да, очень приятный, – ответила Кэтрин. Какое-то время Чарльз стоял и смотрел на нее. Затем он повернулся и вышел из комнаты. Она слышала, как он вошел в свой кабинет. Он все еще находился там, когда она ложилась в постель.

Для Чарльза было привычным задерживаться на фабрике допоздна. Или работать дома. Поэтому он редко виделся с детьми на неделе. Они встречались только по воскресеньям, и хотя он проявлял какой-то интерес к Сюзанне и ее занятиям, когда речь заходила о Дике, становился холоден и сдержан.

– Отец хочет наказать меня за то, что я отказываюсь идти работать на Локс-Милл, – сказал как-то Дик Кэтрин. – Я уже больше двух месяцев учусь в мастерской мистера Боннеми, а отец так ни разу и не спросил, как у меня идут дела.

Кэтрин знала, что это правда, и это ее беспокоило. В то же время и отношение Дика к отцу оставляло желать лучшего. Она заметила это сыну, но он ответил, что не может оставаться самим собой в присутствии отца.

– Ты бы хотя бы попробовал, – сказала она. – Например, возьми' и покажи ему какие-нибудь свои работы…

– Ну, я даже не знаю…

– Тогда позволь мне попробовать, – сказала Кэтрин.

В следующее воскресенье, с одобрения Дика, она подняла этот вопрос.

– Чарльз, Дик показывал нам рисунки, которые он сделал для мистера Боннеми. Если бы ты нашел время взглянуть на них, то нашел бы их интересными.

– Действительно? И что же это за рисунки? – спросил Чарльз, сидя напротив сына.

– Это рисунки, связанные с моей работой, папа. Несколько набросков и несколько проектов. Все они иллюстрируют нашу местную архитектуру. – Дик встал и принес свою папку. – Хочешь посмотреть, папа?

Чего Дику стоили эти слова, было для его матери и сестры совершенно очевидно. Но только не для Чарльза. Он хоть и бросил беглый взгляд на папку, но взять ее даже не попытался.

– Мистер Боннеми видел твои рисунки?

– Да. Он был так добр, что назвал их замечательными.

– А как насчет Мартина Кокса? Он, кажется, часто заходит в мастерскую Боннеми. Так что ему ты их тоже наверняка показывал?

– Да, ему они тоже очень понравились.

– Ну что ж, раз эти два почтенных господина, вполне разбирающиеся в таких вопросах, уже высказали свое суждение, полагаю, что мое мнение тут не требуется. Я мало понимаю в архитектуре. Мои комментарии покажутся тебе бесполезными.

Дик повернулся и вышел из комнаты, унося с собой свою папку. Не успела дверь за ним закрыться, как Сюзанна напустилась на отца:

– Папа, я тебя не понимаю! Почему ты так обращаешься с Диком?

Не дожидаясь ответа, она вышла вслед за братом. Кэтрин осталась сидеть напротив мужа.

– Мне остается только повторить слова Сюзанны: почему ты так с ним обращаешься?

– Я всего лишь сказал ему правду. Этому мальчику не интересно все то, что я мог бы ему сказать. Он успел показать эти рисунки всем, прежде чем снизойти до меня, и то лишь по твоей просьбе.

– Он не подходил к тебе ни с чем раньше, так как боялся твоего безразличия. А теперь его опасения оказались обоснованными. И только лишь потому, что он выбрал профессию, которую ты связываешь с именем Мартина Кокса.

– Кокс и впрямь сыграл в моих делах большую роль, чем мне хотелось бы.

– И из-за этого ты хочешь, чтобы и мы прекратили нашу с ним дружбу.

– Я бы хотел, чтобы этой дружбы вообще никогда не было.

– Я не в силах изменить то, что уже свершилось. А в том, что касается Мартина, я не стала бы этого делать, даже если бы и могла.

– В этом случае нам нечего больше обсуждать.

– Я бы много чего могла тебе сказать, если бы была уверена, что ты отнесешься к этому с пониманием. И я бы хотела, чтобы мы сумели достигнуть взаимопонимания. Но то, о чем ты меня просишь, – чтобы я оставила дружбу и друга…

– Я ни о чем тебя не просил. Я просто высказал тебе свои чувства. Для большинства женщин желания мужа было бы достаточно, но ты вынуждаешь меня на прямые запреты, превращая тем самым, в домашнего тирана. Возможно, ты меня таким и представляешь. Ты всегда отличалась даром неправильно меня истолковывать, а теперь я чувствую себя оставленным собственными детьми и женой в придачу. Особенно Дик – с того дня, как я вернулся, он стал до крайности мрачным и грубым. А теперь, с этими рисунками, он хочет, чтобы я потрепал его по голове и сказал, какой он умница.

– Чарльз, он еще ребенок. Ему всего шестнадцать лет. И ты, как взрослый человек, мог бы сделать ему снисхождение. Ты его отец, самый главный человек в его жизни. И он, конечно, стремится получить твое одобрение. Это же совершенно естественно. Он мальчик, и ему свойственны мальчишеские чувства.

– А ты считаешь, что я взрослый мужчина и поэтому у меня своих чувств нет?

– Твои чувства мне известны. Ты горько разочарован тем, что его выбор профессии совершенно не совпадает с тем, что прочил ему ты. И ты не можешь ему этого простить? В твоей душе нет места для интереса к его занятиям?

– Абсурдно говорить о прощении. Однако я, как ты говоришь, готов оказать снисходительность, принимая в расчет то, что он попал под дурное влияние во время моего отсутствия.

Чарльз встал и подошел к двери.

– Я отправляюсь к себе в кабинет. Можешь сказать сыну, что я хочу принять его там, чтобы взглянуть на эти драгоценные рисунки. Может быть, мы лучше поладим, когда останемся наедине, без тебя и его сестры.

Но Дик, узнав о решении отца, разразился бурным протестом.

– Никогда, никогда, никогда больше не буду я пытаться заинтересовать его своими делами. Или чем бы то ни было еще. Он специально хотел меня унизить, и при первой же возможности сделает это снова. Но я не предоставлю ему такой возможности. Не надо, мама, больше говорить мне о любви и уважении между отцом и сыном, потому что в моем случае их больше не существует. Я не интересую моего отца. Ну и что с того? Все это время я отлично обходился без его любви. И теперь обойдусь.

Все, что ни говорила Кэтрин, не могло заставить ее сына отказаться от своих слов. Рана оказалась слишком глубока. И хотя в глубине души она надеялась, что со временем они все же научатся понимать друг друга, факты говорили против этого.

Чарльз был исполнен такой решимости восстановить свое былое положение в бизнесе, что Джинни, заехав как-то на Розовую виллу, напустилась на него с упреками в том, что он изолировал себя от мира.

– Бал у Боманри на прошлой неделе, прием у Джинотти неделей раньше, а Яртов не было ни на том, ни на другом! Будь добр, Чарльз, объясни мне это.