– А что такое с моим сердцем?

– Болезнь дала осложнение на него.

– Но это пройдет?

– Это зависит от вас, мистер Кокс, если вы хотите услышать мой совет. Но я знаю наверняка: еще одна зима в этом доме – и у вас может случиться еще одна пневмония, которая может закончиться для вас печально.

– Вы говорите откровенно, молодой человек?

– Но вы ведь это предпочитаете?

– Я люблю, когда говорят прямо. Если вы считаете, что мне стоит поберечься, что ж, так тому и быть.

– Вы разумный человек, мистер Кокс, и вы должны быть счастливы, что у вас такие сын и дочь, которые так ухаживают за вами.

– Да, они хорошие дети, оба. Я счастливый человек, как вы уже сказали.

К удивлению своих детей Руфус в последующие недели выказал покорность, принимая помощь, когда она ему требовалась, но все-таки стараясь избавить их от хлопот. В течение дня, оставаясь с Нэн, он сидел у огня, читая старые альманахи. Позже, почувствовав себя лучше, он делал кое-какую несложную работу: колол щепки для огня, чинил кожаные перчатки, которыми он иногда пользовался, работая в каменоломне. Иногда он разговаривал с Нэн, когда та занималась домашней работой, но ему нечего было особенно сказать ей, он ждал, когда с работы вернется Мартин.

– Ну, как твои дела? Ты не забыл про известь? А как с водой? Мне кажется, что настало время открыть другой бочонок.

– Все хорошо. Этим утром приходил мистер Уилкинсон. Похоже, он всем доволен. Он говорил, что тебе не стоит беспокоиться о том, чтобы все закончить к Пасхе. Он сказал, что тебе нужно выздоравливать. Но я полагаю, что все будет готово в срок. Завтра я буду делать дверную перемычку и надеюсь, что скоро подведу все под крышу.

– О, твои дела идут хорошо, – сказал Руфус. – Это огромное облегчение для меня – знать, что, пока я болею, работа не стоит на месте. Но тебе, наверно, трудно, сынок, делать все одному.

– Это неважно, – сказал Мартин. – Меня это не беспокоит.

По сути, ему нравилось работать одному на строительстве часовни в Роуэлл-Кросс. Ему нравилась независимость. Он много работал, ему хотелось все закончить к Пасхе. Он знал, что отец будет очень доволен. Да и заказчик тоже. Но главное – он сам будет доволен собой.

Тем утром он был в каменоломне с первыми лучами солнца, собираясь грузить на телегу перемычку двери часовни. Перемычка была большой и тяжелой: десять футов длиной, один фут толщиной и два с половиной фута шириной. Она весила, по крайней мере, тонну с четвертью. Чтобы поднять камень, в лебедку нужно было впрячь Биффина.

Мартин начал с того, что передвинул камень на подъемные цепи, затем, собрав концы их вместе, продел крюк в кольца, другие концы он привязал к хомуту Биффина, который стоял спокойно, ожидая команды Мартина.

– Хорошо, Биффин. Стоять! Теперь, осторожно… Вот так.

Старая лошадь двинулась с места, потянув за собой цепи. Он взял лошадь за хомут, начиная понукать ее.

– Осторожно! – говорил Мартин. – Вот так. – Мартин старался избежать резкого рывка, чтобы не вырвался крюк, когда натянутся цепи. – Тихо, осторожно! Ну! Вот так.

Лошадь, давно привыкшая к этой работе, тянула медленно и непрерывно, перемычка поднялась в воздух. Мартин опытным глазом прикинул вес, опять крикнул лошади:

– Теперь стой, Биффин! Стой, мой мальчик! Лошадь остановилась, Мартин опять посмотрел на железный крюк. Держит хорошо, подумал он и отошел за телегой, подвел ее и установил под раскачивающейся перемычкой.

Камень был на восемнадцать дюймов длиннее, чем телега, его следовало уложить так, чтобы эти восемнадцать дюймов были сзади, где с телеги была снята задняя стенка. Мартин был уже готов укладывать камень, но вдруг увидел, что старый крюк начал открываться. Одновременно он услышал тихое скрежетание цепей.

Придерживая камень обеими руками, он тихонько окликнул лошадь – обычным голосом, чтобы не испугать ее.

– Теперь назад, Биффин. Осторожно назад. Вот так. Биффин послушно подал назад, камень начал медленно опускаться.

– Тихо, Биффин. Тихо, мальчик.

Направляя камень, он взглянул наверх и увидел, что крюк открывается дальше, медленно, но неуклонно, как будто у него была своя собственная воля. Потом, совершенно внезапно, камень накренился в его сторону, затем приостановился, но лишь на мгновение. Инстинктивно он налег на него, стараясь оттолкнуть его от себя. И тут открылся крюк, цепи распались и перемычка рухнула на телегу, поломав боковые стенки и вдребезги разбив ось. Мартин стоял рядом с телегой и, не успев отступить назад, упал на спину. Его нога попала под проломленную ось и ее придавило между лодыжкой и голенью. Он почувствовал, как все его тело пронзила острая боль. Сознание затуманилось; он чувствовал, что проваливается в темноту; но потом он услышал голоса и смутно увидел, что над ним склонились отец и сестра.

– Не могу двинуть ногой, – едва произнес он сквозь плотно сжатые губы. – Ее крепко придавило.

– Я знаю, я только что посмотрел, – сказал отец. – На ней лежит ось – на лодыжке.

– О, Мартин, – Нэн была в слезах. – Что же нам теперь делать?

– Ты поспешишь за помощью на ферму.

– Но это же займет много времени!

– Мальчик прав! – сказал Руфус. – Беги на ферму и скажи им, что случилось. Скажи, что требуются двое сильных мужчин, и попроси их кого-нибудь послать за доктором. А я останусь здесь с Мартином.

– Да, да. Хорошо, я уже бегу.

Нэн побежала так быстро, как только могла. Руфус достал старый мешок, свернул его и подложил Мартину под голову.

– Отказал крюк?

– Да, – ответил Мартин.

– Я виноват. Я знаю это. Ты говорил, что когда-нибудь это случится. – Руфус говорил хриплым голосом. Его лицо посерело от горя. – Тебе очень больно, мой мальчик?

– Да, больно.

– Я принесу тебе бренди, который ты купил, когда ездил за продуктами. Возможно, это немного поможет.

Руфус отошел на несколько шагов, но в это мгновение за его спиной раздался треск ломающегося дерева. Он поспешил обратно. Под тяжестью камня телега продолжала оседать. Давление на ногу Мартина усилилось, и он закричал от боли. Его лицо было искажено, глаза закрыты, он, выпрямившись, лежал на спине. Когда через некоторое время он открыл глаза, то увидел, что его отец стоит около телеги. Он опять закричал, на этот раз от страха.

– Нет, она слишком тяжелая! Это убьет тебя!

– Не будь глупым! – ответил отец. – Проклятая телега продолжает оседать, и если ты оттуда не выберешься, то можешь потерять ногу.

Он тщательно выбрал место, слева от придавленной ноги Мартина, и взялся за тот конец камня, который высовывался с телеги.

– Ну! Готов? Хорошо! Начали!

Согнув ноги в коленях и напрягая плечи, Руфус изо всех сил старался распрямиться и приподнять камень. Ему удалось это сделать: камень приподнялся немного, но при этом он начал двигаться, и Руфус с коротким рычанием положил его на место.

– Отец, не надо! – закричал Мартин. – Ради Бога, оставь все как есть!

Руфус не отвечал. Он тяжело дышал, его лицо налилось кровью. На лбу и шее надулись вены, глаза ничего не видели. Он был полон решимости поднять камень, и это придавало ему сил. Он переменил положение, взялся за камень, и опять изо всех сил попытался приподнять его так, чтобы он скользил не на него, а к краю телеги. Он держал камень секунды три, до тех пор пока Мартин не выбрался из-под телеги.

– Все в порядке, отец! Я выбрался! Я свободен!

Лежа на спине, он видел, что отец положил камень, потом услышал треск ломающегося дерева и увидел, как сломался другой конец оси. Камень одним концом рухнул на землю, подняв при этом облако пыли.

Какое-то мгновение Руфус оставался в том же положении, в каком был, когда положил камень: его ноги были согнуты, спина тоже, голова утонула между плечами. У него уже не было сил, чтобы разогнуться, и он упал на колени. Мартин пополз к нему, и он медленно, медленно падал, пока не опустился на землю. Так случилось, что он сел на землю рядом с одним из столбов лебедки, и прислонился к нему. Он пытался восстановить дыхание, его больные легкие и надорванное сердце не давали ему сделать это.