— Это я так понимаю, ты командиров когорт за мальчиков держишь? — с веселой угрозой спросил Шольт.

— Нет, конечно, ты знаешь. Только нет семьи без идиота: так вот это убоище — мамина ошибка, папин позор. Ник, давай заменим гляздруна, пока не поздно!

— Кого заменим? — обалдело спросил Уртханг.

— Гляздруна.

— Кто это?

— Не знаю, — простонал Томори. — Я только что придумал. Чтоб звучало мерзко, но чтоб не ругаться. Ники, он гляздрун, он точно гляздрун, давай завтра заменим гляздруна, пока мы еще здесь и есть варианты!

— Завтра поговорим, — сказал Ник. — Всем спать! Чтоб три минуты назад в лагере было тихо!

Он хлопнул Шольта по спине, легонько пнул Томори и махнул рукой почти невидимому, едва сереющему во мраке Глисте.

— Чую, глазки над лагерем, капитан, — сказал тот.

— Проверь, пожалуйста, перед сном. Если надо — обезвредь.

— Ну, сквозь экраны им не пройти. Но я проверю.

— Последняя ночь в ринфском лагере, — со светлой грустью сказал Уртханг. — Доброй ночи, воины. Исотодзи!

Взял из рук дневального фонарь и побрел по склону в знаменитый ненавистный вонючий шатер.

Часовой у штандарта вскинул руку в салюте. Ник привычно ответил по-имперски. Где, интересно, сейчас Джави? — подумал он. Чем занят? Кто с ним в эту ночь? Штандарт бесстрашно сверкал в лунном свете. Мда. Святыня Отряда у выгребной ямы, это ж придумать надо! Какая жидкость мне тогда в голову ударила?

Внутри было совсем темно. Увесисто воняло вечерним заседанием. Ник наклонился пониже, пытаясь в слабом свете фонаря разглядеть штабную карту и не вступить в пометы на полях. Видно все равно было плохо. Оскальзываясь и чертыхаясь, он дошел до спуска в колодец и начал нисхождение, стараясь не хвататься руками вокруг. «А у нас в сральнике дыра», вспомнилось ему, и он сдержанно фыркнул. Уж что есть, то есть. И сам стратег в эту дыру кажную ночь лазит. Золотарь, сучья мама.

Он опустился почти на полный рост. Уже можно было хвататься руками за перекладины. Теперь двигаться стало легче. Минута или полторы — и он был на самом дне.

Здесь почти не пахло. Так, слабенький душок. Сильно пригибаясь, чтобы не шоркать головой об низкий свод, Уртханг быстро прошел длинный коридор и откинул деревянную крышку в самом его конце.

В родимой палатке было уютно и славно. Зашнурованный намертво полог создавал впечатление полной отгороженности от остального мира. И даже фонарь здесь словно стал светить ярче. Ник выбрался из подполья и закрыл лаз крышкой. Совсем просторно и совсем хорошо.

Он прекрасно понимал, что фонарь потому и кажется ярче, что освещать ему приходится крошечное замкнутое пространство. Но все равно было здорово. Лучше даже, чем… а может, и не лучше. Просто несравнимо.

Уртханг взбил легкий дамирларский тюфяк и бережно разложил его на правильном месте. Расстелил сверху шкуру. Свою любимую спальную шкуру, теплую, мягкую и нежную, отобранную у снежного леопарда на самом севере Пстерского хребта, уже за землями Леппестреельта. И сел на низенький табурет, ухватившись за правый сапог.

В этот момент в лагере грохнуло.

Уртханг вскочил, подвернул ногу из-за стянутого наполовину сапога, опрокинул фонарь и выхватил меч. Потом выучка взяла верх над реакцией, и он быстро поднял фонарь, накрыл его спальной шкурой, и снова натянул сапог до колена. В этот момент воздушная волна с дурной силой ударила в стенку палатки, вырвала растяжки и завалила все сооружение.

Капитан в два движения выпростался из под полотнища, дотянулся до шнура, стягивающего полог, и рассек его мечом. Сверху донизу. Схватил опять опрокинувшийся, выкатившийся из-под шкуры фонарь и загасил его, чтоб не поджег чего-нибудь. Выскочил из груды тряпья, в которую превратилась палатка, и замер, напряженно прислушиваясь и оглядываясь.

Грохнуло здорово. Экраны стали видны обычному взгляду и тревожно светились багровым, понемногу остывая. На холме что-то горело. Горели и три-четыре ближайшие к холму палатки. На голову сыпался пепел, земля и какие-то влажные ошметки.

Если бы это не был лагерь Вечного Отряда, паника возникла бы непременно. Ник чувствовал, что даже его бойцы, хотя и действуют четко, слаженно, готовясь отразить любое нападение, тем не менее близки к растерянности, поскольку не понимают, что произошло и чего ждать дальше.

Аварийные команды уже гасили горящие палатки, уже выдвинулись к границам лагеря боевые пикеты, а с неба все шел дождь из пепла и влажной грязи, и что-то противно гудело на линии экранов, и тут рядом возник голый по пояс Томори с обнаженным мечом в руках.

— Ты жив?! — прокричал он, перекрикивая гул. — Слава богам! А Шольт на всякий случай тебя к шатру пошел искать.

— Я только вылезти успел с этой стороны! — крикнул в ответ Уртханг, прикрывая лицо от грязепада.

— Слава богам! — повторил Томори.

— А что случилось-то?

— Кто-то наглый и достаточно сильный пробил экран силовым ударом, сказал возникший Глиста. — Я только за глазки взялся, он и ударил. Завтра вычислю, кто это был.

— Зато теперь можем уезжать с чистой совестью! — крикнул Томори. Твой шатер выполнил боевую задачу до конца! На сто пять сотых! Только штандарт надо будет откопать.

До Уртханга начало доходить. Он медленно поднес грязную руку к лицу и пригляделся. Потом принюхался.

— Так это что — дерьмо? — гневно спросил он.

— А чего ж ты ждал, варенья? Сральник вровень с землей уделало, как и не бывало. Если б не фашины, я вообще не знаю — могло бы и людей побить. Глиста говорит — землю и всякое остальное чуть ли не на лигу вверх подняло, так что…

Большой кусок чего-то темного и влажного шлепнулся Томори на голову и тот замолчал. Мерзкая жижица быстро поползла по виску и щеке, норовя затечь в уголок рта.

— И зачем я только чистился? — грустно спросил Глиста у экранов.

— Вот блядь, — бессильно сказал Ник.

Ворота Гезрея были гостеприимно распахнуты. Но никто не торопился внутрь. Наоборот, жители города покидали его.

Солнце уверенно карабкалось в небо над дальним лесом. По тракту на Реаггу тащилась одинокая телега с сеном, без энтузиазма влекомая двумя ослами. Как для праздничного дня — тракт был непривычно пуст.

Зато огромное поле в четырех полетах стрелы от северной стены города было заполнено народом. Большая часть гезрейцев уже собралась здесь, остальные постепенно выбирались из домов и присоединялись к толпе. И торговые палатки сегодня тоже раскинулись здесь, по периметру поля и вдоль стены, а вовсе на на ярмарочной площади. И флаг с гербом города тоже развевался здесь, на высоком флагштоке с копейным оконечником. А значит, именно здесь был сегодня центр праздника; и, соответственно, центр народного внимания.

А в центре поля стоял белый полотняный навес, шитый золотом, а под ним сосредоточенно прогуливались несколько человек. А в самом центре площадки под навесом неподвижно стоял человек в плаще цвета топленого молока, со светлокоричневой оторочкой. И поелику центр праздника был на поле, а в центре поля был навес, а в центре навеса — этот человек, то, стало быть, именно он воплощал средоточие средоточий, самую суть великого торжества.

Этот человек звался Вихол Коборник, рыцарь ордена Эртайса, командор и великий скарбничий. Только был он не средоточием, а временным замещением средоточия, и с нетерпением ждал возможности избавиться от этой докучливой обязанности.

Но генерал ордена, носящий также титул Великого Стража Рассвета, сверкающий Мугор Вотчез, граф се Упалех, опаздывал. Как опаздывал всегда и всюду. Опоздания Мугора се Упалеха были притчей во языцех для всех вельмож Хигона. Стремительный всадник и неусыпный страж исхитрился опоздать на церемонию собственного посвящения в генералы, при этом уже находясь во дворце Капитула. Будучи призван к смертному ложу отца, он прибыл через пять дней после похорон. И достоверно известно, что камергер короля Гедемаха, граф Тахор, отправляя генералу приглашение во дворец, указывал время на два часа раньше назначенного.