Поэтому Коборник был изрядно раздражен и сильно нервничал. Главную церемонию сегодняшнего праздника следовало начать в совершенно определенный момент, который, увы, невозможно было сдвинуть по прихоти смертных. Даже если этого бы пожелал генерал Воинов Господних.

Орденский астролог тоже нервничал. Он смотрел то на небо, то на переносные лунные часы, и кусал губы. Наконец, он не выдержал и подошел к Коборнику.

— Господин командор, что будем делать, если его святость не успеют до новолуния?

Увидев взгляд Коборника, астролог быстро поправился:

— Я хотел спросить, кто тогда откроет церемонию?

— Вот это я и сам хотел бы знать, — вздохнул командор.

Еще полчаса назад он обсуждал этот скользкий вопрос с командором Веследом, великим коморным Ордена. Вопрос оказался неразрешимым. Три командора всегда спорили за первенство в совете Капитула, за право идти одесную генерала на той или иной церемонии, за награды и почести, но отнюдь не за ответственность. Принимать на себя ответственность за происходящее, а вместе с ней — и обязанность выслушать все, что по этому поводу скажет генерал Вотчез, не хотел никто. Поэтому краткие, но напряженные переговоры привели к единственному результату: командоры согласились, что следующим после генерала церемонию имеет право открыть великий ризничий Ордена, командор Скредимош, как лицо, отвечающее за все священнодействия в Ордене. Командоры же Веслед и Коборник вправе объявить о начале великого ритуала разве что вдвоем, да и то вряд ли.

По неприятному стечению обстоятельств Завор Скредимош, граф се Баглор, сопровождал генерала и отсутствовал на месте церемонии.

Астролог снова посмотрел на небо и занервничал еще больше, а Коборник окончательно разозлился.

— Младех, или кто там?! — крикнул он. — Ко мне!

Гирден Младех, капитан роты факелоносцев, неторопливо подошел к командору и поклонился.

— Храни Эртайс, — вежливо сказал он.

— Храни, — мрачно буркнул Коборник. — Возьмите три десятка человек и вышлите на дороги. На все дороги! Пусть встретят генерала и поторопят.

— Поторопят? — Младех деликатно поднял бровь.

— Пусть сообщат его святости, который час, и покажут кратчайший путь сюда! Если будет слишком поздно… для генерала, я хочу сказать… ну, вы меня понимаете! Пусть тогда возьмут в седло командора Скредимоша и в галоп возвращаются сюда! Нет, в карьер!

Младех еще раз поклонился и быстро подошел к веревкам, ограждавшим пространство под навесом.

— Ты, ты и ты — ко мне!.. — скомандовал он.

По старой традиции, именно факелоносцы охраняли любой ритуал изнутри, а жезлоносцы — снаружи. И хотя в полевых условиях разница между «внутри» и «снаружи» была трудно различимой, но все равно факелоносцы в белых накидках держались поближе к навесу, а жезлоносцы в точно таких же по покрою, но серых накидках растянулись вокруг поля и даже бродили в соседней рощице. Сегодня именно они оказались в выигрыше; и честно отводили душу за все те долгие дождливые вечера, когда «белые спинки» играли в три косточки во дворце Капитула, в тепле и уюте, а «серые спинки» неприкаянно слонялись по мокрым переулкам вокруг дворца.

Сегодня серая гвардия жила среди палаток с выпивкой и закуской, в окружении друзей-горожан и румяных молодок. У молодок было настроение праздничное, игривое и весеннее. Хотя весь город уже знал о близком Закате, паники и отчаяния пока не наблюдалось. Непонятные им самим, но светлые надежды возлагались горожанами именно на этот день, когда могучий орден собирает всех своих рыцарей, чтобы противостоять любой угрозе, откуда бы она не исходила.

А белая гвардия стесненно топталась на пустыре среди веревок, да еще и под бдительным оком начальства. Поэтому на зов Младеха поспешили с особым усердием: и выправку показать, и — чем черт не шутит? — получить поручение подальше отсюда, а на обратном пути перехватить стаканчик для облегчения души.

Младех быстро раздал поручения и сощурился, глядя, как посланные, на ходу дергая друзей за накидки, пробираются к торговым рядам и теряются в толпе.

— Может, и найдут, — пробормотал он, скептически трогая седой ус.

Люди все прибывали. Наверное, уже весь Гезрей собрался здесь, да и приезжих было немало. В отличие от дороги на отшибную Реаггу, тармохский и ястринский тракты кипели. А по столичному так даже проехать было трудно. Всего на поле и вокруг поля было, по самому малому счету, тысяч пятьдесят человек. Но главное внимание, конечно, уделялось белому навесу и огороженному веревками пустырю, потому что именно там были и командиры всех трех гвардейских рот Ордена, и знатнейшие из вельмож, удостоившие своим вниманием праздник, а главное — все сто сорок четыре рыцаря, Воины Господни, которые спасут благочестивых хигонцев от приближающегося конца света. Непременно спасут. И еще внимание неизбежно привлекал огромный шатер, высотой в шесть, а то и семь ростов человеческих, да и впоперек шагов сто — не меньше иного ристалища.

Зрители выбирали место поудобнее и выглядывали знакомые лица, гербы и одежды. Тыкали пальцами и оживленно переговаривались.

— Вон тот, видишь? В красном жилете, с рукавами вычуром? Это д'Олирой, посол нортенийский.

— Да ты что, мать, умом тронулась? Нортенец еще двадцать пятым саиром в свою Деную уволокся. Отозвал король посла, надобен он ему при Рассвете, вишь. А в красном жилете, с фуфелем заместо рукава — это Ракс Дебора, хозяин Савога и Присавожья.

— Ты, мужик, чего-то говоришь такого, я никак не смекну. Откель у жилета рукава, да еще фуфулем? — дедок, стоявший за спинами первого ряда, никак не мог протиснуться вперед и только подпрыгивал, норовя все разглядеть с высокого подскока.

— Дык он же не голый под жилетом, небось, — отвечал кряжистый мастеровой, как раз и заслонивший дедку обзор. — Он в рубахе, отец, по-приличному, в белой такой рубахе, а рукава наружу из жилета сторчат. Только я тебе скажу, дед, что можешь не прыгать. Все одно это не рукав, а как есть один фуфель. Глядеть позорно, все в дырках.

— Ротонские кружева, голова твоя дурная, узким плетом по червонцу моток, а уж цельнотканым полотном на рубаху — так я даже и сообразить не могу, в голову не лезет. За одну таку рубаху можно двадцать лошадев сторговать, да не пахотных одров каких, а справных подседельных.

— Сказиться можно! — взвился дедок, прыгая выше головы мастерового. — За одну рубаху — двадцать лошад? Да чтоб мне уделаться, в жисть этот фуфуль не надел бы!

— Да ты хоть три раза кряду в штаны наклади, так в них же ничего не задержится, потому как, дед, у тебя штаны таким самым фуфелем, наскрозь верхом проехати можно! — потешились сзади.

— Вельможные штаны, сталбыть, — дедок не обиделся, а вовсе начал просачиваться мастеровому под локоть, но не преуспел, только физиономию из-под мышки выставил.

— Поберегись, отец, — предупредил кряжистый. — Народ взшебуршнется, невзначай задену и пришибить могу.

— Мы привычные, — весело сказал дед, мостясь поудобнее. — А то вон хто, этакий здоровый и в желтом?

— То знатный Осмог, — сказал костлявый жрец со знаком храма Эдели. Главный экзаменатор у Ордена, за то и кличут еще Осмог Убийца.

— Это и есть Осмог? — переспросил светловолосый молодой рыцарь с наивным изумлением. — А я думал, он такой высокий, стройный… да не пихайся ты, дурень, щас по уху дам!

— А он не толстый, сударик, он могуч весьма, — сказал купец, стоявший слева. — Жиру в нем, честно слово, на пол-пальца нет. Чистая сила, как у кузнеца какого. Говорят, человека в кольчуге одним ударом пополам сечет.

— Что сила, — хмыкнул мастеровой, предусмотрительно не оборачиваясь, чтобы кто-то не попытался втиснуться на его место. — Кольчугу-то и я посечь могу — должноть, и пополам, коль поднатужиться. Только ежели она на месте стоит. А ежели она, кольчуга, на человеке, да перед тобой прыжит, да мечом норовит ткнуть, так ты в ее попробуй еще попади! Вот где самое умение нужно! То-то воином тебе стать — не каким биндюгом.