Панов и Нечаев переглянулись, после чего корсар задумчиво постучал пальцами по столешнице.

— По словам соседей, вы — отнюдь не добродушный человек, Роман Андреевич. Они неоднократно отмечали вашу грубость и жестокость. Поэтому опять же странно, что вы, с вашим характером, вдруг проявляете такое участие.

— У меня было хорошее настроение, — Роман подтянул к себе пачку и вытащил сигарету. — Долго вы меня еще мариновать будете? Чтоб я еще когда-нибудь связался с чьими-то проблемами!.. елки, вот уж правду говорят о благих намерениях!.. Почему бы вам не поискать этого паршивца и не узнать, кто его ко мне послал?! Вы будете составлять какой-нибудь фоторобот?! Или мне вам изваять его из мрамора?!

Валерий оторвался от подоконника и открыл было рот, но тут в кухню заглянул плешивый толстячок в светлом плаще, который был ему явно мал, и поманил Панова согнутым указательным пальцем. Тот, в свою очередь, кивнул Нечаеву, Валерий бросил на Роман взгляд, похожий на шлепок грязи, и вышел, слыша, как позади Панов дружелюбно спрашивает, чем Роман занимался в течение дня. Он остановился на пороге комнаты и хмуро посмотрел на лежащее на полу тело.

— Надеюсь, Сергеич, ты позвал меня, чтобы сообщить радостную новость — это самоубийство.

— Ну, если предположить возможность того, что она завязала у себя на шее провод, а потом подпрыгнула и прицепила его к потолку, то да, — толстячок подмигнул ему. — Но вряд ли эта дама была настолько проворна, так что увы, Валера… Сначала в два оборота затянули на шее, потом подняли туда, — он кивнул на потолок. — Даже видимость самоубийства не пытались создать, а ведь шнур достаточно длинный, чтобы соорудить из него такую петлю, чтоб голова пролезла.

— Что еще приятного скажешь? Когда ее?…

— Ну, — Сергеич поерошил остатки волос на затылке и ухмыльнулся, — между десятью пятнадцатью и десять двадцатью.

— Смешно. А если серьезно?

— А если серьезно, то пока могу сказать, что часа три-семь назад, где-то так. Диагноз — механическая асфиксия, подробности потом.

— В общем, тетеньку удавили, — подытожил Валерий и поджал губы. — Во не повезло!

— Ей или тебе?

— Обоим, — Валерий оглянулся в сторону кухни, нахмурился и спросил: — Как думаешь, Сергеич, сколько ей лет?

Толстячок удивился.

— Вы разве не…

— Нет, ну вот на твой взгляд.

— Ты ж знаешь, что бывают всякие… Ну, лет тридцать, может, немного старше.

— Пятьдесят четыре.

— А вы уверены, что это именно она? — тут же усомнился Сергеич. — Телосложение не спортивное, мышцы вялые… Разве что какая-то особая диета или операция… но при операции… А вообще, чего только не бывает. У одних тело стареет быстрее, чем лицо, у других наоборот. Если бы… да вот только по ее лицу ничего теперь не поймешь. Ну что, можно забирать?

Валерий кивнул и подошел к высокому человеку, который задумчиво разглядывал примыкавшую к окну стену, оклеенную бледно голубыми обоями. Прямо посередине на обоях зеленым была нарисована большая римская III с жирной смазанной точкой, похожей на раздавленную муху.

— Надеюсь, это просто такой дизайн? — поинтересовался он. — Может, она сама это нарисовала, для красоты?

Человек пожал плечами.

— И я надеюсь. Меня вот другое удивляет. Я осмотрел дверь, которую вынесли эти два клоуна. Она не была захлопнута. Она была заперта, и замок стоял на фиксаторе. Снаружи этого не сделать.

— Он мог перескочить от удара.

— Не в замке такого типа. И цепочка выдрана — значит, она была наброшена.

— Может, это сделал кто-то из них, когда они вошли. Чтобы…

— Нет. Свидетели говорят, что они сразу же кинулись в комнату, без задержек. А когда вышли, никто из них возле двери не останавливался и никаких манипуляций не проделывал.

— Может, свидетели врут.

— Там к тому времени весь подъезд столпился, — человек хмыкнул. — Что это, по-твоему, соседский заговор какой-то?! И цепочка выдрана, Валера. Понял?

— А решетки…

— Я проверил.

— Ты хочешь сказать, что отсюда никто не выходил?

— Нет, кто-то отсюда, разумеется, вышел, но я пока не знаю, как. Покойная хозяйка ведь не могла запереть дверь, а потом залезть обратно в петлю, правда?

— А жаль, — искренне сказал Нечаев, пристально глядя на зеленую цифру.

Роман, привалившийся спиной к стене, слышал практически все.

Услышанное нисколько не улучшило его настроения.

В конце концов, его отпустили, пообещав, однако, скорую встречу для «уточнения и дополнения». Выяснилось, что в восемь утра Аберман, еще живая и здоровая, общалась по телефону со своей подругой, и этот разговор никоим образом не походил на заранее записанный на пленку. Роман же с восьми часов уже пребывал в обществе Анатолия Чернова, что тот и подтвердил — вначале по телефону, а потом почти сразу же явившись лично и устроив на лестничной площадке грандиозный скандал. В результате Савицкому пришлось самому утихомиривать разбушевавшегося приятеля, и, когда они уже покидали подъезд, оба отечественных детектива, казалось, были только рады от них избавиться, хотя на лице Нечаева читалось явное огорчение. В принципе, Роман его понимал, хоть и испытывал большое желание многократно выбросить крепыша в закрытое окно.

— Угораздило же тебя! — сказал Анатолий уже на улице. — Но знаешь, я беру назад свои слова насчет твоего характера. Сегодня тебе с ним крупно повезло. С того момента, как мы расстались, проследить твой маршрут не составляет никакого труда — вплоть до того, во сколько, детально в минутах, ты проходил там или там. Ума не приложу, как ты ухитряешься за один день разругаться с таким количеством человек!

Роман не ответил. Сжимая в пальцах позабытую сигарету, дотлевшую почти до фильтра, он неотрывно смотрел на дом. Зарешеченное окно на первом этаже притягивало его взгляд, словно магнит. Убитую давно увезли, но ему все чудилось, что она по-прежнему там, и все так же висит на ее ноге розовый тапочек, зацепившись за окоченевший большой палец, а мутные с кровавой сеткой глаза внимательно смотрят сквозь шторы — смотрят прямо на него, словно пытаясь что-то объяснить.

— Ромка?..

Он вздрогнул и уронил сигарету, ожегшую ему пальцы. Перевел взгляд на подъезд, перед которым по-прежнему толпились чуть ли не все обитатели двора, многие из которых то и дело поглядывали в его сторону, потом повернулся и как-то сонно направился в сторону площадки.

— Может, пойдем куда-нибудь, посидим? — предложил Анатолий, хмуро плетясь в кильватере. Роман остановился возле пустых качелей и снова оглянулся на дом. — Ромк, ты меня слышишь? Пошли, а? Такое увидеть — это ж…

— Толь, перестань ты квохтать, я ж не истеричная гимназистка! — буркнул Савицкий, закуривая новую сигарету. — Мне и раньше доводилось покойников видеть. К тому же, я ее и не знал вовсе.

— Тогда чего ты…

— Что-то не так было в этой бабе, — Роман толкнул качели, и они заколыхались вперед-назад с громким скрипом. — Что-то в ней было не то, только я еще не понял.

Толь, как ты думаешь, если покойники шевелятся и говорят с тобой — это нормально, или стоит озаботиться своим душевным здоровьем?

Я ничего не видел! Ничего не было!

…Там и про тебя тоже есть…

И все же, если с разумным негодованием вымести из памяти медленно поднимающееся жуткое лицо, с женщиной действительно было что-то не так. И когда он думал об этом, перед его глазами отчего-то вставали вначале аккуратная нарядная кухня, а следом — ярко-красные кружевные трусики, будто что-то связывало эти две вещи. Но что?

— Да там все было не так, насколько я успел понять, — рассудительно заметил Чернов. — Но вот чего ты туда полез, так и не понял. Чего ментов не дождался?

— Она дернула ногой, — сказал Роман, наблюдая, как из подъезда вышла группа мужчин и остановилась между служебным «газиком» и красной «восьмеркой». — Я решил, что она живая.

— Наверное, посмертные мышечные сокращения. Я про такое слышал.