Законы крови – тёмные законы.
Им подчинишься прежде, чем поймёшь.
Зальёт закат задумчивые склоны -
И вновь тебя охватывает дрожь.
Большая рыба пожирает мелких.
И остаётся сумрачный вопрос:
Зачем назад раскручивают стрелки
И проверяют память на износ?
* * *
Ставят на стол, отогнав мошкару,
Сыр и вино… Не шумят на ветру
Кроны деревьев; полуденный жар
Там наверху превращается в шар.
Кудри на солнце светлы и легки.
Скоро вернутся домой рыбаки.
Женщина держит кувшин на весу,
Видит на дне золотую осу.
Долго немейское пьётся вино…
Славное в землю ложится зерно.
Боги бессмертны, добротно жильё.
Неотразимо Афины копьё.
* * *
Александру Тимофеев скошу
Поэт, зачарованный словом своим,
С великим усердием думал над ним.
И тени, которым положено спать,
Всю ночь позволяли себе оживать.
По комнате медленно ходит поэт,
И в ней загорается мысленный свет.
Он прожил немало, он даже привык,
Что в зеркале чаще не он, а двойник.
Он видит в стене указующий гвоздь
И капель на стёклах растущую гроздь;
И в детстве когда-то разбитый кувшин
Стоит на столе, как союз, нерушим…
И, время сдвигая, летали слова.
И майским парадом гудела Москва.
И снова он встретился с женщиной той,
Сгустился за окнами Азии зной.
Но тайное знание сводит сума…
И эта неправда – как правда сама.
ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ
Елене Исаевой
Весёлый полдень, солнечный укол,
Две лодки возле берега качались -
Когда стаканы ставились на стол
И лёгкою печалью наполнялись.
Здесь все друзья – и будет пир горой.
Кого зовём, кому сейчас кричим мы?
Уходит прочь лирический герой
И гибнет далеко не без причины.
Пусть не болит об этом голова…
Для всех, кого сегодня повидали,
Мы подберём несрочные слова
Из царскосельской и прекрасной дали.
Все прощены. Пускай не там, но здесь.
Чего бы жизнь ещё не причинила,
Мы видим свет, а он, конечно, есть,
Когда к утру сгущаются чернила.
Мы не храним – и всё-таки храним
Всезнающего бреда достоверность,
Не понимая, что стоит за ним -
Упрямство или
непустая верность.
* * *
Когда накрывает волной тополиного пуха
И в сторону света открыт судоходный июнь, -
Есть в общей гармонии невыносимый для слуха
Горячий избыток – и ярче бликует латунь.
И всё же не бойся, пусти свою радость на волю.
Она при тебе, даже если покатится вниз.
Бумажный кораблик недолго стоит на приколе:
Немного качнуло – и строчки уже понеслись…
Фонарь кормовой на ветру раздувается (где ты?),
Корабль-неумеха, бесстрашный бумажный пловец,
Он тягой попутной на край отправляется света
И думает: это начало. А это – лишь света конец.
* * *
В закатный час, когда тепло и свет утратив,
Кровавый диск стоит над миром, будто спятив,
И, словно великанова слюна,
Прихлюпывает лёгкая волна,
Три барышни, три рыбки, три пираньи
Загадывают три своих желанья.
И ни одна не открывает рот -
Хоть очевидно всем, что полон он забот…
И вы, друзья, вытягивая спинки,
Ныряете, как рыбки-невидимки.
И суеты чудовищная пасть
Вас настигает – и даёт пропасть.
* * *
Метафора – подзорная труба.
А правда неосознанно груба -
И потому не терпит искаженья.
Но в линзу мощную глядит воображенье,
И начинается серьёзная игра.
Там тени выпуклы
и гроздьями висят.
Туда подошвы легкие скользят.
Там вечность приближается (как будто!).
И длится чудо целую минуту…
И смысла не доищешься с утра.
ЛЕС
Спокойный ритм, и строгость, и размер -
Всё, в сущности, напоминает прозу…
Лишь иногда вкрапления берёзы
Являют вдруг поэзии пример.
Есть краткий миг, чтоб думать об ином,
Лишь иногда переходящий в вечность.
Всё скоро кончится: мне ближе с каждым днём
Безмолвная деревьев человечность.
* * *
В зерцале водном ели так черны,
Так чутко полон парус тишины,
И небеса так страшно догорают -
Что лист не сможет с дерева упасть…
Какая мука и какая власть
Послушными созвездьями играют!
В подземных тиглях движется огонь,
Перетекая в стебли… Только тронь -
И он тотчас же в кровь твою вольётся.
И травы дышат, ночь собой согрев.
И льнёт соцветьями к коленям львиный зев.
И вечность гулко в сердце отдаётся…
* * *
Метель, метель… В природе неполадки.
И лес звенит вдали стеклянный, гладкий.
Там не темно… Ведь мы давно на ты
Со всеми продавцами темноты.
Иди туда – как будто бы по небу,
Рождественскому сахарному снегу.
Там на поляне поджидает ель
Средневековая. Так пахнет дикий зверь.
И так ей хорошо чернеть на белом,
Что ночь её ревнует, грешным делом,
Пророческую скрадывая даль
И путая нарочно календарь.
Как пляшет этот терпкий хвойный запах!
Как прочно ель стоит на львиных лапах,
Бессонною кивая головой.
Она сгорит от свечки восковой.
БОРМОТАНЬЕ
Мучительно, неправильно,
Перебираясь в тень,
Душа заснёт, как праведник,
Намаявшись за день.
Покуда ей бессонница
Не обожжёт пыльцы,
Она спешит-торопится,
Летит во все концы.
И пусть опасность всякая
Маячит вдалеке -
Но звёзды мелко звякают
У ночи в кулаке.
И над землёй медлительной
Опять зима блажит,
Снежком своим смирительным
Её припорошит.
О логика железная,
О лёгкая рука!
Прекрасно-бесполезная,
Смертельная дуга.
* * *
Северный ветер будет взбешён:
Снег натянул на него капюшон.
Облако срезано, будто ножом, -
Или становится миражом.
И тишина покрывается льдом,
Шар заполняет
и светится в нём.
И по косой уходя в темноту,
Шар золотой наберёт высоту.
Словно дробясь в отражениях всех,
Странно летит то ли вниз,
то ли вверх…
* * *
Памяти Владимира Корнилова
…Ты возвратишься в семь,
в двенадцать или в восемь.
Пусть мелко сыплет снег,
опередивший осень.
Пусть будет всюду жизнь -
но будет лишь отсрочкой
Свидания с тобой,
случайной оболочкой.
Мне думать о тебе -
как милости у Бога…
И сколько ни возьми,
не выговоришь «много».
Я вижу из окна,
набрякшего слезами,
Бесцельность темноты,
протянутой меж нами.
Пробившимся вперёд
былого не исправить.
Их так же, как и всех,
охватывает память,
Где пляшущей свечой
закапана страница.
Ткни пальцем в темноту:
там ничего не снится.
* * *
Потому что становишься тем, что давно болит.
Ничего нет мучительней,
чем трезвая голова.
