Беатрисс в разговорах о семье Рожковых менялась. Ее невозможно было узнать. Она в таких подробностях рассказывала мне о малышах, о той приятной для нее возне с ними, что меня начинало тошнить от этой розовой сентиментальности, от этих чужих детских слюней и соплей. Беатрисс, ты ли это? И тогда она вздыхала и брала сигарету. Вот такой она нравилась мне больше. Инстинкт материнства бил в ней ключом, не находя выхода. По всем прогнозам врачей, она могла родить, но, давно уже бросив пить свои таблетки, все равно не беременела. Захар, медик, проверился – он был здоров и мог иметь детей…
Захар, как жаль, что ты не слышишь меня и больше никогда не увидишь. И мы не сможем вспомнить с тобой тот синий морозный январский вечерок, когда я заглянула к вам просто так. Марк уехал по делам куда-то в провинцию, а мне так хотелось с кем-нибудь поговорить, выпить немного вина… Конечно, я ехала в первую очередь к Беатрисс, тем более что заранее созвонилась с ней и договорилась о встрече. Разве что она забыла и поехала к своим Рожковым.
– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без своего адвоката, – вдруг очнулась я, когда поняла, что Беатрисс и не думает ничего рассказывать, глядя на меня с таким ужасом, словно я действительно убила ее мужа, а она все то время, что мы с ней находились здесь, в ее квартире, была у Рожковых, помогала Людмиле печь печенье.
И все равно. Не искушенная в подобных делах, я до последнего ждала какого-то решительного шага с ее стороны, какой-то подсказки, но она старалась и не смотреть на меня… Тогда я решила, что ее заставили в те несколько минут, когда квартира погрузилась в темноту, исчезнуть, испариться и умчаться к Рожковым… Кому-то нужно было убить Захара, и они убили, потом приказали Берте поехать ко мне (или даже сами привезли ее на Садовническую) и попросить меня помочь ей скрыть следы преступления… «Белка, открой, немедленно открой… Проснись! Открой, я убила мужа, я убила Захара, убила… Белка, помоги мне, не бросай меня, мы должны его спрятать… Он не дышит. Я ударила его в живот и, кажется, в грудь, где сердце… не бросай меня, я не хочу в тюрьму, ведь ты же не бросишь меня?» Только человек с куском льда вместо сердца может забаррикадировать свою дверь и сделать все, чтобы даже не слышать воплей своей лучшей подруги. Но у меня-то с сердцем все в порядке. Оно живое, бьется, разливает по моему телу не только кровь, но и кормит мой мозг любовью, преданностью, жертвенностью… Я не могла не открыть моей Беатрисс. Распахнула дверь, и она, едва стоя на ногах, упала в мои объятия. Она рыдала (благо я успела закрыть дверь, чтобы ее воплей не было слышно за пределами моей квартиры), уткнувшись лицом в мое плечо и вытирая нос и распухшие от слез глаза о мою пижаму (я уже спала – половина четвертого как-никак!), заикаясь, твердила, что зарезала Захара, убила его, что они поссорились, она не знала, что творит, он довел ее, он умеет это делать, ведь он профессионал в своем деле. Знает, как сделать больно… Я не верила ей, мне казалось, что она просто перебрала. Хотя Беатрисс почти не пила, пить не умела, а выпив, хохотала как ненормальная, ее приходилось откачивать… Нервы у нее, чего уж там, были ни к черту.
– Поедем со мной, умоляю тебя, мы затащим его в машину, в подъезде тихо, никто ничего не услышит и не увидит… Завернем в большое шерстяное одеяло…
– Ты уверена, что он мертв? – засомневалась я не столько в том, зарезала ли она его насмерть, а в том, не приснилась ли ей эта дикая сцена с убийством.
– Белка, ты думаешь, что я сошла с ума? Говорю же тебе, – она вцепилась руками в мои плечи и теперь держалась, словно боясь потерять равновесие и упасть, – я убила его…
И тут она заскулила, опустилась на пол и обняла мои колени. Теперь ее слезами стали пропитываться мои пижамные штаны.
– Подожди, дай одеться, поднимись, возьми себя в руки… Пойдем на кухню, сейчас я сварю кофе, мы посидим, поговорим, и ты мне все расскажешь…
И тогда она встала, и так стояла передо мной, покачиваясь, в светлой своей распахнутой шубе (был февраль, на волосах ее уже успели растаять снежинки), и смотрела на меня невидящими глазами, пока до меня наконец не дошло, что она говорит правду.
Через несколько минут я была одета и готова к тому, чтобы сопроводить Беатрисс до дому. Я сама села за руль ее машины, понимая, что она сейчас угробит, убьет и меня, влетит в столб, в другую машину, сорвется с заснеженного моста…
Я почти не спала в ту ночь, в поезде. Мне постоянно казалось, что вот сейчас я проснусь и снова окажусь на своей жесткой и скрипучей койке в камере. Не могла не курить, хотя и понимала, что теперь надо будет отвыкать от этой привычки. У меня были хорошие сигареты. Перед сном я заглянула в вагон-ресторан, чтобы вкусно поужинать и купить сигарет. Сигареты купила, а вот относительно ужина дала маху – с каких это пор в вагонах-ресторанах хорошо кормят? Я побоялась брать бифштекс, заказала селедку с картошкой, сто граммов коньяку и галеты с кофе. Очень боялась, что разболится живот. Но селедка оказалась свежей, хотя и пересоленной. Картошка холодная, ну и бог с ней. Галеты могли бы пролежать в недрах ресторанной кухни (а также на таежной заимке или в деревенском магазине под Ртищевом) еще сто лет – такой вот уникальный рецепт…
Может, от крепкого кофе, может, от крепкой сигареты, не знаю, но я вся извертелась под тонкой простыней, извиваясь всем своим похудевшим телом в поисках удобной позы.
Я снова вспомнила Захара, тот зимний вечерок…
Он открыл мне дверь, и я поняла, что он несказанно рад моему приходу. Он аж засветился весь.
– Белла, привет, ужасно рад, а Берты нет, снова у этих… Надоело, честное слово… Давай-ка твою шубу… Как дела? Поужинаешь со мной?
Я как дура начала рассказывать ему про Марка. Он и без того знал, что у нас странные отношения, что я сама все испортила, с самого начала, что выдумала несуществующего мужа, а Марк ждет, когда я объясню ему все…
– Но он же взрослый мужчина, неужели он не понимает, что я все это придумала? Он отлично знает, что никакого мужа нет, что я живу одна, что я извелась вся, что я люблю его, наконец!
– Не все мужчины так решительны… – осторожно и, как мне показалось, немного отстраняясь от меня, хотя мы и так сидели довольно далеко друг от друга на диване (по телевизору показывали ночную жизнь животных: сов, мышей, ежей, лисиц, диких кошек…), произнес Захар. – Может, он ждет именно от тебя какого-то шага, ведь ты же сама выдумала этого портного…
– Закройщика, – поправила я его, и мы расхохотались.
Потом я разогрела курицу, сделала салат из креветок и грейпфрута.
– А как у вас с Беатрисс? – спросила я самым невинным тоном. Зачем спросила, когда и так знала, что у них все хорошо, а если бы она забеременела, то более счастливой пары не нашлось бы во всей Москве и за ее пределами. (Разве что мы с Марком после того, как я призналась бы ему в том, что не замужем.)
– Ты же знаешь, что Беатрисс никогда не любила меня, – вдруг услышала я и от такой откровенности уронила вилку.
– Как? Почему? Что ты такое говоришь? Беатрисс обожает тебя… Захар, ты же знаешь, она… она только с тобой… Она ни разу тебе не изменила.
Это было, пожалуй, единственное мое предательство по отношению к тебе, моя Беатрисс. Но не каждый распознает в этой короткой последней фразе намек на твою бурную молодость, на скрытые возможности твоей женской натуры. И ты действительно была верна своему Захару. С того самого момента, как надела подвенечное платье. Или я ошибаюсь?
– Она изменила мне с другим мужчиной, – сказал Захар.
– Не может быть!
– Может. Спроси ее, да только тебе она ничего не расскажет.
– Захар, ты напрасно так… Она бы рассказала мне.
– Вот как раз тебе и не скажет. За тебя! – Он поднял бокал с вином и посмотрел мне в глаза. – Изабелла, она сегодня не придет ночевать… Может, ты составишь мне компанию?
