Поэтому я решила не опускаться до объяснений, просто встала, одернула юбку и направилась к двери. Но Юра опередил меня и перекрыл выход. Он смотрел на меня так, что я поняла – так просто от него не уйти… Его лицо порозовело, я знала, что совладать с собой он вряд ли сможет. Мне рассказывали наши девчонки о мужчинах: они заводятся до такой степени, что их не остановить, они света белого не видят, пока не удовлетворят свою похоть во что бы то ни стало, и такого скотского желания не может испытывать ни одна женщина, только мужчина, поэтому и случаются изнасилования… Я попалась. Сама во всем виновата. Или дождь, который навел на меня такую скуку. Ведь никакого определенного желания к этому мужчине я не испытывала, когда согласилась пойти с ним. Я смутно представляла себе, что произойдет между нами, когда я окажусь с ним наедине в пустой квартире. Да, я допускала, что выпью с ним вина, и вино поможет мне расслабиться и захотеть его, ведь мне было уже семнадцать и я, пожалуй, единственная из всего нашего класса оставалась в определенной степени невинной, но одно дело представления, а другое – реальность. Откуда мне было знать, что его запах оттолкнет меня от него, а грубые прикосновения и варварские поцелуи напугают до смерти… Если бы он был гигиенически чист и нежен со мной, может, все обернулось бы по-другому…

– Ты куда? – спросил он меня, хватая за руку и больно сжимая ее. – Что случилось?

– Ничего, – прошептала я, немея от ужаса. – Просто мне не надо было сюда приходить…

Я хотела бросить ему в лицо, что он мне противен, что от него воняет, что я не знала, как отвратительны в своем желании могут быть мужчины, но сдержала себя, боясь, что он ударит меня. Я это чувствовала…

И тут он меня обозвал. Он принял меня за шлюху, которая его, Юру, отвергла! Что-то ей не понравилось! И он разозлился. Он еще несколько раз повторил это паскудное, на слух похожее на плевок и оскорбительное для женщины слово, которое, судя по всему, заводило его, возбуждало, после чего рванул меня за руку, и я оказалась прямо в его руках…

Мне повезло, что напротив окна ее спальни было это кафе. Иначе откуда бы я смогла наблюдать за моей девочкой? Ее отец был итальянцем, я познакомилась с ним в Москве, провела с ним несколько ночей в маленькой гостинице, потом еще две ночи у его друзей в университетском общежитии, после чего он исчез из моей жизни надолго. И объявился совсем недавно, уже солидный итальянский господин, мафиози, как я назвала его без злости, располневший, но по-прежнему красивый, с блестящими серебряными волосами и с такой же седой, аккуратно подстриженной бородкой, в белом свободном свитере, черных вельветовых джинсах и светло-коричневых кожаных башмаках… Его глаза, черные и блестящие, как спелые маслины, смотрели на меня с удивлением и восхищением – он не мог поверить, что у меня от него есть дочь, ведь во времена нашего романа мне было всего пятнадцать. Он гораздо хуже говорил по-русски, чем раньше, но все равно мы понимали друг друга. Нас свели те же самые друзья в Москве, в квартире которых мы зачали Валентину и куда я приехала по своим делам, а он – чтобы повидать своего совсем уже обрусевшего брата Франко. Мы пили водку, закусывая лимоном, много курили, вспоминали прошлое, и вот тогда-то я и сказала, смеясь, что у меня есть дочь, но она воспитывалась в детском доме, а потом училась в интернате, и, так же смеясь, но только уже почти в истерике, я сказала ему, моему Паоло, что она – точная его копия, такая же красивая, немного смуглая, черноволосая и черноглазая, и что она ненавидит меня, не хочет видеть и всем говорит об этом, открыто… В комнате пахло лимонами. В высокое французское окно в квартире наших друзей врывался сырой весенний ветер, я рыдала на груди Паоло, а он просил у меня прощения, сказал, что хочет видеть свою дочь, что так нельзя, что я должна была сказать ему о рождении дочери, и он бы обязательно приехал, забрал нас в Италию… Как бы мне хотелось верить его словам, но я давно уже не верю мужчинам. Особенно Паоло. Он был слишком красив, слишком умен и слишком богат, чтобы жениться на русской пятнадцатилетней девушке, у которой живот размером с огромный спелый астраханский арбуз. Мои пальцы еще долго пахли лимонами, а Паоло целовал их, когда мы, уже в гостинице, где он снимал апартаменты, вспоминали наши безумные московские ночи тогда, восемнадцать лет назад, и где он, как близкому другу, рассказывал мне, что женат и у него трое детей, а я, лежа на его плече, рассказала ему о парне Александре, которого любила больше всех на свете, но которому так и не смогла родить ребенка… Паоло любил свою жену, итальянку Франческу, я любила Александра, но это не мешало нам провести еще пару дней в объятиях друг друга, возможно, это тоже была любовь, но обреченная на смерть… Расставаясь, уже в аэропорту, где мы все провожали его, – он улетал в Рим, – Паоло повторил то, что уже сказал мне в гостинице, обнимая меня и крепко прижимая к себе: найди Валентину, расскажи ей все, пусть она поймет и простит, а потом я вызову вас к себе в Италию и покажу вам Венецию, Флоренцию… Я ответила ему, что появлюсь в ее жизни только тогда, когда пойму, что нужна ей, что она примет меня такую, какая я есть, что не хочу быть для нее просто биологической матерью… Не думаю, что он понял, что именно я хотела сказать. Больше того, в его глазах я вдруг прочла упрек, нежный упрек – ведь я бросила свою малышку…

Она так просила меня остаться, а мне так не хотелось уходить, что я согласилась. В какой-то момент я остро поняла, что мы нужны друг другу, что в жизни Евы наступила черная полоса, связанная с тем, что ее бросил мужчина и что ей просто необходимо, чтобы рядом с ней кто-то был, кто-то, кому еще хуже, чем ей… Или я ошибалась? Это нехорошо, когда ты испытываешь облегчение от того, что кому-то, кто находится рядом, еще хуже. Но это знала только я. А может, она почувствовала, что это не ей, а именно мне нужна была поддержка? Ева была так нежна и ласкова со мной, так заботилась обо мне, что я несколько раз находилась на грани того, чтобы признаться ей во всем, разрыдаться у нее на плече и рассказать всю правду про того офицера, которого я убила, и я бы, возможно, поведала ей обо всем, да только не было мне оправдания. Как бы я объяснила, зачем пошла к нему? Мне ведь не десять лет. Подвыпивший офицер приглашает девушку к себе домой. В шашки, что ли, играть? Заниматься тем, чем занимались с такими же скучающими офицерами и мои интернатовские подружки, кто за деньги, а те, кто постарше и поопытнее, ради удовольствия, развлечения. И я понимала это с самого начала. Но все равно пошла. Вот что было стыдно. Я и в милицию не позвонила, когда, очнувшись, поняла, что убила этого Юру. Хотя налицо было изнасилование. Все произошло так быстро и грубо, что я даже не поняла, как оказалась на полу, – все то, что я себе представляла, вдруг стало реальностью. Я задыхалась под тяжестью его тела, его колено, железное, острое и сильное, вонзилось между моих бедер, и не было никаких сил сомкнуть их, защититься. Обе его руки прижимали к полу мои руки, а потом, перехватив их одной рукой, пригвоздив ею мои кисти чуть повыше моей головы и сместив туда же центр тяжести, он свободной рукой стал снимать свои брюки… Движения его были настолько уверенными и отработанными, словно он занимался этим постоянно. Профессиональный насильник. Его лицо качалось над моим, а своим ртом он зажал мой рот, лишая меня возможности не то что кричать, даже дышать! Когда же я, извиваясь и пытаясь вздохнуть, почувствовала, как он снимает с меня трусы, слезы покатились по щекам… Я попыталась укусить его за щеку, и тогда он, на какое-то мгновение освободив свою руку, ударил меня по лицу, после чего его рука вернулась вниз, сдирая с меня белье и раздвигая бедра… Острая саднящая боль заставила меня вскрикнуть, но я была полностью обездвижена – офицер, имя которого я к тому моменту уже забыла, молча насиловал меня на ковре в своей гостиной, тяжело дыша и хрипло постанывая, пока не исторг судорожный вопль и не замер, обливаясь потом…