Николай Павлович, то ли уже император, то ли все еще соискатель короны, находился в растерянности, усугублявшейся растущим недоумением. Рядом с ним на площади не оказалось великого князя Михаила, застрявшего в казармах Московского полка, командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома, ничего не было известно о настроениях Егерского и Финляндского полков, да и толпы народа вокруг площади вели себя все более агрессивно. Предпринимать в таких условиях активные действия против бунтовщиков казалось опасной авантюрой. Промедление с подобными действиями было для них равнозначно смерти. Наконец, Николай решился атаковать каре силами конной гвардии с двух позиций: от Адмиралтейства и от Сената.
Атака была неплохо задумана, но не удалась, причем вовсе не из-за отчаянного сопротивления восставших. Правда, Морской экипаж встретил конногвардейцев боевым залпом и даже ранил несколько человек, но остальные роты стреляли холостыми патронами, воздействуя на кавалерию чисто психологически. Главное же заключалось в том, что конная гвардия и не собиралась вламываться в ряды восставшей пехоты, сминая ее лошадями. Ни те ни другие не желали доводить дело до смертельной схватки. Повторные атаки кавалерии лишь подтвердили миролюбивое настроение солдат. Однако полки, присягнувшие Николаю Павловичу, все подходили и подходили к Сенатской площади. К 14.00 ее окружение было завершено. Но и собирание сил восставших на этом не закончилось, оставался батальон лейб-гренадер ов, который вел Н. А. Панов. Вот только куда этот батальон направлялся?
У многих исследователей создалось впечатление, будто Панов со своими солдатами пытался захватить Зимний дворец, арестовать царскую семью, что могло кардинальным образом изменить ситуацию в столице. Однако чисто тактическая обстановка во дворе Зимнего оказалась для лейб-гренадеров неблагоприятной. Дворец охранял полк гвардейских саперов, шефом которого являлся Николай Павлович, а на подходах к царской резиденции располагалась полурота Финляндского полка. Последняя, хотя и не сумела остановить солдат Панова, но оказалась у них в тылу. Попытавшись ввязаться в бой за Зимний, лейб-гренадеры неизбежно попали бы в «клещи» между саперами и финляндцами. Осознав это, Панов вывел свой батальон на Дворцовую площадь и двинулся дальше, к товарищам у Сената. В 14.30 девятьсот лейб-гренадеров присоединились к восставшим, силы которых росли, а вот тактика – пассивное противостояние правительственным войскам – не менялась. Ждали диктатора, его указаний, и никто не мог предположить, что диктатор на площади так и не появится…
Как это было? Отступление четвертое
Почему же Трубецкой не пришел в тот день на Сенатскую площадь? По мнению Николая I, великого князя Михаила Павловича и историка-царедворца М.А. Корфа, он оказался трусом и просто предал своих товарищей. Однако вряд ли такое заключение можно признать даже приблизительно соответствующим истине. Члены Южного общества декабристов, плохо знавшие Сергея Петровича, выдвинули свою версию случившегося. Они считали, что Трубецкому, обладавшему несомненным военным мужеством, не хватило гражданской смелости.
Видимо, подразумевалось следующее: князь, отважно воевавший с французами, не смог переступить через привычную покорность трону и поднять оружие против монарха и соотечественников. Интересное предположение, но вряд ли оно имеет отношение к поведению одного из старейших членов декабристских обществ, человеку, отнюдь не подверженному влиянию эмоций, разработавшему четкий план военного захвата Петербурга, а потому понимавшему, что без кровопролития дело, скорее всего, не обойдется.
В таком случае как же можно объяснить позицию диктатора в день восстания? Здесь много всего сошлось: и чисто военное, даже штабное, отношение к затеянному предприятию, и особенности характера Трубецкого, и общая утопичность планов дворянских революционеров, и прекраснодушие декабристов как представителей особого человеческого типа. Узнав об отказе Якубовича и Булатова выполнять утвержденный план действий, Сергей Петрович понял, что на Сенатской площади теперь ничего не решается. Он переместился к Зимнему дворцу в надежде, что какой-нибудь части восставших войск, спешащей к Сенату, удастся случайно захватить дворец и арестовать царскую семью. Имея на руках такие козыри, можно было начинать игру с новым императором. На Сенатской же площади Трубецкой не хотел появляться совсем не потому, что это было, с его точки зрения, бессмысленно. Если бы все обстояло так просто, то можно было бы с полным основанием говорить о том, что диктатор действительно бросил товарищей на произвол судьбы, трусливо обманул их ожидания.
Нет, все было гораздо тоньше и трагичнее. По обоснованному мнению Трубецкого, после его появления в каре восставших события могли развиваться лишь по одному из двух сценариев. Во-первых, он мог отдать приказ «своим» солдатам об атаке верных Николаю Павловичу войск. Однако к тому моменту, когда силы восставших сконцентрировались на площади, она была окружена 10–12 тысячами правительственных войск. Поэтому подобный приказ означал, скорее, массовое самоубийство, чем путь к победе. Во-вторых, Трубецкой мог попытаться уговорить солдат вернуться в казармы, сославшись на то, что «сила солому ломит», что Константин Павлович действительно отрекся от престола, а потому их дальнейшее противостояние Николаю бессмысленно. Однако он слышал, чем закончились подобные уговоры для М. А. Милорадовича, Н. К. Стюрлера, великого князя Михаила Павловича и других «парламентеров». То есть второй вариант тоже вел, пусть и в меньших масштабах, к пролитию невинной крови, не дававшему мятежникам никаких преимуществ.
Вряд ли С.П.Трубецкой, подобно Г. С. Батенькову или В. И. Штенгейлю, верил в то, что демонстративное неповиновение части гвардии, бравада оппозиции некой военной мощью заставит Николая пойти на переговоры с восставшими и приведет к смене политического режима. Нет, он просто не хотел брать на себя ответственность за кровопролитие, заранее обреченное на неудачу, за жертвы ради жертв. Его присутствие на Сенатской площади непременно приводило к такому исходу, а отсутствие среди восставших оставляло надежду на то, что власти удастся перевести ситуацию в мирное русло, уговорить солдат смириться с неизбежным.
Интересно, что позже, в Сибири, глухие обвинения в адрес Трубецкого изредка позволяли себе члены Южного общества или «Соединенных славян», т. е. те, кто не знал ни князя, ни всех обстоятельств дела. Северяне же и не пытались начать разговор о поведении диктатора 14 декабря, ощущая скрытый от них трагизм принятого им решения, всю меру взятой Трубецким на себя ответственности. Может быть, они и ждали от него объяснений, но ничем не выдали своих ожиданий. А Трубецкой ничего не мог рассказать товарищам по сугубо этическим соображениям, поскольку попытка объясниться тут же выводила разговор на поведение Якубовича и Булатова – истинных виновников отсутствия диктатора во главе восставших. Булатов же к тому времени умер, в отчаянии разбив себе голову о стену тюремной камеры, а у Якубовича бурно прогрессировало психическое заболевание, делавшее его все менее адекватным.
По прошествии лет всё или почти всё разъясняется, все или почти все получают то, что они заслужили, но 14 декабря 1825 г. отсутствие диктатора в рядах восставших, чем бы оно ни было вызвано, заметным образом повлияло на развитие событий.
При температуре минус 8 градусов московцы стояли у Сената около шести часов, моряки и рота Сутгофа – около четырех, гренадеры Панова – около двух. За исключением солдат Сутгофа, все были без шинелей, в одних мундирах, а потому мерзли и заметно теряли воодушевление. Редела и толпа народа вокруг Сенатской площади, разгоняемая осмелевшей полицией. Правда, расходились люди неохотно и не без угроз. «Рабочие и разночинцы, – свидетельствовал А. Е. Розен, – шедшие с площади, просили меня продержаться еще часок и уверяли, что все пойдет ладно».[52] Продержаться еще часок означало дождаться темноты, а там… Опасность складывавшейся ситуации прекрасно осознавала и власть. Четыре орудия, вывезенные на площадь генералом Н. О. Сухозанетом, гипнотизировали Николая Павловича, подталкивая к решительным действиям.
