Быстро дожевав остатки жесткого бифштекса, он шумно отодвинул тарелку и встал.
– Мне пора вернуться к колесу, иначе мы никогда отсюда не уедем. Рад был увидеть вас отдохнувшей и окрепшей, мэм, и мне искренне жаль, что судьба обошлась с вами так сурово. Думаю, шериф Мун не станет долго рассусоливать и живо набросит на этих бешеных собак пеньковые ошейники. Но прежде ему надо позаботиться о трупах, пока… – Он вовремя прикусил язык: девушке совершенно незачем знать, как обычно поступали с мертвецами степные волки.
– Меня зовут Десса, – сказала она, благодарно улыбнувшись ему в ответ.
Ее сухие губы потрескались, нежная кожа на лбу и щеках была исцарапана и обожжена солнцем, и все же Бену показалось, что ничего более прекрасного он никогда еще не видел. Эта улыбка, эти глаза… И имя, подобное ласковому дуновению ветерка, – Десса…
Он пулей вылетел из хижины, словно за ним гнались те самые голодные волки, о которых он не захотел ей рассказывать.
– Ну вот, пожалуйста! – усмехнулся Вили. – Я же говорил, что с воспитанием у него не все в порядке. Вы уж простите его. Впрочем, все это довольно странно. Я знаю Бена много лет, но впервые вижу его таким… хм… неловким. И что бы это могло означать? – Он снова усмехнулся и, хитро прищурив свои выцветшие от времени глаза, сосредоточился на кружке с кофе.
Десса тщетно пыталась проткнуть вилкой неаппетитный темно-коричневый кусок у себя в тарелке, больше всего напоминавший сухарь и вызывавший в ней любые чувства, кроме од-ного – съесть его. Ей вообще последнее время сильно не везло с пищей. В поезде кормили едва ли лучше, чем во время остановок почтового дилижанса, когда все «угощения» казались пресными и убогими. Ее желудок сводило от голода, но утолить его чем попало удавалось плохо: девушка стосковалась по нормальным, искусно приготовленным блюдам вроде высокого пышного омлета с сыром и кусочками копченой ветчины. Она от души надеялась, что в Виргиния-Сити найдется хоть один приличный ресторан. А еще она страстно мечтала о горячей ванне, чистых простынях и мягкой пуховой перине.
Десса почувствовала, что старик неотрывно смотрит на нее, и подняла глаза. Он тут же снова перевел взгляд на свою тарелку, уже изрядно опустевшую.
– Как вы полагаете, я смогу немного привести себя в порядок перед отъездом? – спросила она. – Мне бы хотелось вымыться, причесаться, почистить платье…
– Ну конечно, мэм. Как я сам не сообразил! Вот здесь в бочке осталось немного воды, а там, на плите, вы найдете котелок. Дрова рядом. И не беспокойтесь, я не стану вам мешать. Пойду помогу Бену, да и дверь не мешает починить. Знаете, раньше здесь жил почтовый агент, а потом, когда дилижансы перестали ездить так часто, пост упразднили, и дом пришел в упадок. Только ребята вроде нас с Беном и подправляют его время от времени.
Проворно, как сверчок, старик скользнул к порогу, снял с гвоздя заскорузлую от пота шляпу и нахлобучил ее на голову.
– Пожалуй, воды-то вам не хватит, – виновато добавил он, – схожу еще принесу. И уж не обессудьте, но с одеждой у нас тоже не густо, особенно хм… с женской.
Десса взглянула на свое пришедшее в полную негодность голубое платье, вздохнула и безнадежно махнула рукой:
– Все мои вещи в городе. Родители послали их вперед, чтобы я могла путешествовать налегке, с одним саквояжем. Когда напали бандиты, они все вытряхнули на землю и… и украли мое кольцо! – Чувствуя, как глаза наполняются предательскими слезами, девушка резко повернулась и отошла к окну. Что теперь плакать? Потерянного все равно не вернуть, и ей совсем не хотелось, чтобы этот добрый человек расстраивался, видя ее минутную слабость.
Митчел всегда говорил, что внутренняя сила человека – это то, чего никому не отнять. Он, разумеется, был прав, но… Но почему же тогда его, такого сильного, волевого и упорного, все-таки убили?
Вили открыл дверь, потоптался немного на пороге, словно не решаясь оставить девушку одну, и наконец сочувственно сказал:
– Не переживайте так, мэм. Они за все поплатятся, вот увидите. Наш шериф шутить не любит.
Он исчез, но не прошло и минуты, как снова вернулся, прижимая к себе доверху полную воды деревянную бадью. Водрузив свою ношу на стол, старик махнул в сторону плиты:
– Там найдете ковшик и тряпицу, чтобы обтереться. Выбирайте почище, не стесняйтесь, возле печки много всякого брахла, но что-то да сгодится, это наверняка.
Она кивнула и, едва за ним затворилась дверь, принялась расстегивать пуговицы платья.
Внезапно память вернула ее к тому дню, когда она надела его впервые. Эндрю пригласил ее прогуляться в парк, и они долго шли по берегу реки. Порыв ветра растрепал ей волосы, и Эндрю, аккуратно поправив их – он всегда все делал аккуратно, – снова поймал ее взгляд. Он любил ее, и она знала это, но так и не смогла ответить ему тем же. Ей порой казалось, что она тщетно пытается найти в этом мужчине нечто такое, чего в нем никогда и не было: искру спонтанного веселья, проблеск импровизации – короче говоря, хоть что-то живое, искреннее, никак не зависящее от мнения «нужных людей» или от того, «как это может отразиться на последующих событиях». Нет, в его просчитанном до мелочей будущем не было места даже простым случайностям, не говоря уж о «безумствах». Впрочем, это лишь сближало Эндрю с ее отцом, на которого он работал. И когда «старик Фоллон» отойдет от дел, Эндрю скорее всего возглавит предприятие. А в свете того, как любил изъясняться один их знакомый адвокат, что единственный прямой наследник мужского пола погиб, было бы неразумно доверять столь ответственный пост не члену семьи…
Итак, родители строили на ее счет совершенно определенные планы, но Десса их не разделяла. В этом году, когда ей исполнилось восемнадцать, она провела все лето в кругу веселых молодых людей, оставив Эндрю, так сказать, в подвешенном состоянии, где он пребывал и поныне. Десса поймала себя на том, что лишь сейчас, впервые после отъезда из Канзас-Сити, вообще вспомнила о нем. Нет, о любви к Эндрю не может быть и речи!
Синяки и царапины все еще напоминали о себе, и Десса, морщась от боли, медленно обнажила сначала одно, а затем и другое плечо. Когда она вернется домой, то непременно скажет Эндрю, что не выйдет за него замуж, что никогда не станет той женщиной в свадебном платье, которую он перенесет через порог своего роскошного дома над рекой. Это будет ударом, причем не только для него, но и для родителей, которые давно уже лелеяли мечту о внуках, резвящихся под сенью старых раскидистых дубов в их поместье. Среди них им наверняка виделся и темноволосый малыш, пришедший в этот мир, чтобы согреть своим смехом холодную пустоту их сердец, заменив им Митчела.
Платье скользнуло вниз, обнажая ее до пояса. Девушка плеснула в таз с холодной водой немного кипятка из заранее снятого с плиты черного от копоти котелка, намочила импровизированную тряпичную мочалку и рьяно принялась за дело. Наконец с верхней частью туловища было покончено; она высоко подняла подол платья, поставила одну ногу на стул и уже приготовилась придать ей надлежащий вид, когда, бросив случайный взгляд в окно, увидела Бена Пула, подъезжавшего на уже отремонтированной повозке к дому.
Он остановился у самого крыльца, ловко закрепил вожжи на тормозном рычаге и спрыгнул с козел на землю. Десса невольно залюбовалась его уверенными, точными движениями, даже и не подумав о том, что он может войти. Когда же дверь распахнулась, и она внезапно оказалась с ним лицом к лицу, думать о чем-либо подобном было уже слишком поздно.
Бен застыл на пороге, ошеломленный открывшейся ему картиной: лужи воды на полу, полупустой таз, дымящийся котелок, а посреди всего этого – практически обнаженная девушка с мокрой тряпкой в руке, опирающаяся на стул ногой, открытой, о Боже! до самых ягодиц.
Десса поспешно прикрыла грудь скрещенными руками, но он все же успел разглядеть розовые соски, окруженные, как ореолом, влажным блеском нежной кожи. Бен ожидал, что она отвернется, но девушка словно окаменела, и он смотрел на нее во все глаза. Казалось, что их обоих заморозил в одно мгновение порыв ледяного ветра, внезапно слетевшего с заснеженных вершин гор Монтаны, и что они просто обречены вот так стоять, не сводя друг с друга глаз, пока жар солнечных лучей не вернет им способность двигаться.
