– Я не могу, Роуз! Не знаю, что и делать, – роняя вилку, в отчаянии пробормотала Десса. Она так и не смогла заставить себя проглотить хоть крошку. Пища казалась ей грубой и лишенной вкуса, словно перед ней на тарелке лежал не восхитительный кусок сочного мяса с золотистой жареной картошкой, а кусок того железного обода, который Бен когда-то никак не мог нацепить на колесо своей повозки. – Правда, не знаю!..

– Вижу. Мой совет предельно прост: постарайся не думать ни о чем другом, кроме того, что должна сделать в данный момент, а в данный момент перед тобой стынет довольно аппетитный завтрак… А, ладно! – Она безнадежно махнула рукой. – Попробуем с другого конца, раз уж ты все равно настроена только на это. Пока ты принимала ванну, я успела перекинуться парой фраз с шерифом Муном. Так вот, Уолтер говорит, что понятия не имеет, кого следует известить о твоем несчастье. Решай сама.

– Я так и думала – кивнула Десса. – Есть только два человека, кому можно послать телеграмму: наш адвокат и управляющий, которые помогали отцу вести дела.

– Вот и отлично, отсюда мы отправимся прямо на телеграф, – деловито отозвалась Роуз. Больше всего на свете ей хотелось сейчас внушить хоть каплю бодрости этой несчастной девочке, не дать ей окончательно уйти в себя, забиться в самый дальний угол своих воспоминаний и потерять чувство реальности. Боже мой, остаться сиротой в восемнадцать лет! Такого никому не пожелаешь.

– Больше обратиться не к кому, – продолжала Десса. – Если у моих родителей и были родственники, мне о них ничего не известно. Знаю только, что мама с папой поженились в Пенсильвании, а потом переехали в Канзас-Сити. Мой дед по отцовской линии тоже занимался торговлей и передал дело сыну, но умер, когда мне не исполнилось еще и пяти. Других детей у него не было. А бабушки не стало еще до моего рождения.

Что же касается материнской линии, то мама никогда не рассказывала о своей семье, однако меня до сих пор не покидает чувство, будто ее родня была против этого брака. По крайней мере, все эти годы они явно не желали иметь с нами ничего общего. Если их и искать, то только здесь, в Виргинии, но где именно, не знаю. Отец как-то сказал, что мама сбежала из дома и пришла к нему, не взяв с собой ничего, кроме платья, в котором была. Но я не знаю даже ее девичей фамилии… – Десса вытерла пальцы о салфетку и посмотела на Роуз: – Вот и получается, что я одна в этом мире и могу рассчитывать только на себя. Как вы полагаете, мне лучше похоронить их здесь или в Канзас-Сити?

Горе и усталость залегли темными кругами у нее под глазами; голос был напряжен, кончики пальцев нервно подрагивали. Видя все это, Роуз сильно сомневалась, что ее хрупкая собеседница способна выдержать нелегкий путь домой, сопровождая к тому же тела двух дорогих ей людей.

– На этот счет не беспокойся, дорогая. У нас тут есть замечательный плотник, он делает лучшие гробы в штате. Потом, если захочешь, я помогу тебе выбрать спокойное местечко за городом, на кладбище Бут-Хилл, и преподобный Блейр отслужит панихиду. С твоими родителями придет проститься весь город. Я уверена, они бы одобрили твое решение предать их земле здесь, в Виргиния-Сити. Никакой отец и никакая мать не захотели бы, чтобы их ребенок страдал больше, чем это необходимо, уж можешь мне поверить.

По щекам Дессы потекли слезы. Слишком многое свалилось на нее, и если бы не доброта хозяйки публичного дома, она была бы совершенно беспомощна. Интересно, что бы сказали об этом ее друзья в Канзас-Сити? Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.

Она вытерла слезы и кивнула.

– Что ж, значит, договорились, – ласково улыбнулась ей Роуз. – Пока не решишь, куда дальше направишься, можешь жить у меня. Мне это будет приятно. Согласна?

Десса снова кивнула.

– Будь добра к Бену Пулу. Он грубоват, но предан тебе как собака.

Эта новость, к немалому удивлению Дессы, была ей приятна.

– Я всегда была… добра к нему. Он, как бы это сказать… не похож на других мужчин, которых я знала раньше.

– Уж точно не похож, но, на мой взгляд, это слишком мягко сказано, – рассмеялась Роуз. – Такого, как Бен, больше на всем белом свете не найти. В нем самым непостижимым образом сочетаются трезвый мужской ум и детская непосредственность, грубая сила быка и нежность ягненка, властность и податливость… Тебе трудно оценить это, поскольку ты не знаешь, как складывалась его жизнь. Я расскажу.

Давным-давно, в один отнюдь не прекрасный, а очень даже пасмурный день здесь объявился тринадцатилетний мальчишка, который больше был похож на грязного голодного волчонка. В его глазах застыла ненависть ко всему живому, и он то и дело, по поводу и без повода, хватался за револьвер. Какое-то время мы все считали его опасным сумасшедшим – еще одним несчастным, жизнь которого безнадежно искалечила война, но, как выяснилось, это был просто насмерть перепуганный ребенок. Ребенок, который не умел даже читать. Мэгги научила его. Да, моя дорогая, та самая Мэгги, что заходила к тебе сегодня утром. Она тоже потеряла родителей, и ей легко было понять его чувства. Правда, ее родители не умерли, а отправились в Юту с караваном мормонов, бросив дочь на произвол судьбы.

Так вот, сироты встретились, подружились и стали друг другу братом и сестрой. Кстати, Мэгги – большая умница, и у нее по-настоящему доброе сердце, помни об этом и не суди о ней слишком строго лишь потому, что она работает на меня. И вообще, девочка, прежде чем судить кого-то, подумай, а все ли ты знаешь об этом человеке.

– А я никого и не сужу, – рассеянно сказала Десса, сама понимая, что кривит душой, но она была слишком благодарна Роуз за ее отзывчивость и предложенную ею помощь и просто не могла ответить иначе.

– Мудрые слова, – удовлетворенно заметила Роуз. – Не обижайся, я лишь хотела сказать, что нельзя осуждать человека, толком его не узнав.

Они послали телеграмму в Канзас-Сити, и Роуз отправила Дессу отдыхать в «Золотое Солнце», а сама пошла договариваться с плотником. Не видя причин для отсрочки, Десса решила назначить похороны на следующий день. Эду, знакомому Роуз, который работал в типографии газеты «Пост», было поручено напечатать скромное объявление, а Дикки Слейтеру – расклеить их по городу. Роуз заверила Дессу, что на кладбище Бут-Хилл будет много народу: придут все, у кого не окажется серьезных и неотложных дел.

Девушка чувствовала себя несколько неуютно из-за того, что проводить ее родителей в последний путь придут лишь совершенно посторонние люди, но возражать не стала.

Всю вторую половину дня она была занята чтением телеграмм с соболезнованиями, приходивших от многочисленных друзей из Канзас-Сити. Их то и дело приносили в салун босоногие мальчишки, ужасно гордые своей важной миссией, и, как заметила Десса, Роуз не забывала вложить в немытую ладошку каждого «почтальона» блестящую монетку.

Ближе к вечеру пришла телеграмма и из адвокатской конторы «Клуни и Браун» с сообщением, что на имя Дессы Фоллон в городском банке открыт счет. Девушка немного воспряла духом: из жалкого и унизительного сочетания «бездомная и нищая» исчезла, по крайней мере, вторая часть.

Впрочем, Десса решила ограничить свои покупки лишь черным платьем для похорон. Портниха, толстая итальянка, сняла с нее мерку, затем ловко подогнала по ее фигуре кусок материи и принялась над ним колдовать.

У нее была странная манера говорить, не разжимая губ, державших множество булавок, от чего звук выходил через нос и больше всего напоминал невразумительное мычание. Десса не понимала ни слова, но время от времени вежливо кивала или произносила что-нибудь ни к чему не обязывающее.

Освободившись от скрепленных на скорую руку частей будущего траурного наряда, девушка снова надела платье, принадлежавшее некой Вирджи из салуна «Золотое Солнце»; увидев его впервые, она невольно покраснела – таким глубоким и откровенным был отороченный кружевами вырез на груди. Дело спасла Роуз, одолжив ей один из своих жакетов.

Пока она одевалась, миссис Фабрини использовала последнюю булавку и смогла наконец открыть рот: