Причем основная часть рвотных масс оказалась на джинсах Фетр.

– Простите, – промолвила Фиона фальшивым тоном. И на лице водителя, повернувшегося в этот момент в профиль, появилась улыбка, которая совсем не понравилась Фетр.

– Отлично, – пробормотала она, принимаясь очищать себя салфетками, однако кислый запах блевотины был неистребим, так как задние стекла в машине не опускались. И в сознании Фетр впервые забрезжила мысль о возмездии. Потом Фиона захрапела, ее рот приоткрылся в глупой улыбке, а Фетр задумалась о том, что могло сейчас происходить в Ньюфорде. Ей по-прежнему казалось, что от нее просто избавились, и стоило этой идее возникнуть в ее голове, ею оказались пропитаны все ее мысли. И по мере того как за окнами машины проносились километры, эти праздные размышления начали приобретать все более внятную и жесткую форму. Ко времени, когда она доставила Фиону Блум в комнату для допросов, заполнила необходимые документы и распрощалась с водителем, Фетр уже жаждала увидеть свидетельства измены.

Она постучала в кабинет Сорвина и вошла внутрь, не дожидаясь ответа, но там никого не оказалось.

– А где инспектор? – поинтересовалась она у Джексона, который, войдя в кабинет, принялся раскладывать на столы экземпляры ежедневной сводки преступлений, совершенных на территории графства. Но тот даже не посмотрел на нее: за долгие годы службы Джексон успел отвыкнуть от проявлений любознательности.

– А черт его знает.

– Он что, вышел? – еще более напряженным тоном спросила Фетр.

– Нет, – покидая кабинет, откликнулся Джексон.

Так где же он?

Здание участка было небольшим – этажом выше располагались старшие офицеры, этажом ниже были камеры для задержанных…

Кабинет Беверли Уортон.

Фетр кинулась к нему чуть ли не бегом. Дверь была закрыта, и она снова постучала и открыла, не дожидаясь ответа.

Нет, она не стояла на коленях перед его расстегнутыми штанами и не лежала, распластавшись, на столе. Они не ласкали друг друга и даже сидели по разные стороны стола.

И тем не менее, едва войдя в кабинет, Фетр, как ей показалось, ощутила царившую в нем атмосферу интимности. Оба они смеялись над какой-то шуткой и при ее появлении повернулись к ней с удивленным и виноватым видом. Может, они смеялись над ней?

– Салли!

– Ой! – не зная, что сказать, глупо воскликнула Фетр.

– Ты привезла Фиону Блум? – продолжил Сорвин, а Беверли насмешливо уставилась на нее.

– Да, – ответила Фетр, заметив, как взгляд Беверли скользнул вниз, к пятну на ее джинсах. Кажется, она даже сморщила свой очаровательный носик, когда до нее долетел запах блевотины.

– И где она? – спросил Сорвин.

– В комнате для допросов. Я…

– Хорошо.

Сорвин взял трубку и набрал номер Сайма. После короткой беседы он повернулся к Беверли:

– Сначала ею займемся мы с Фетр. А потом, если понадобится, ты с Саймом сменишь нас.

– Я…

Но никто не обращал на Фетр внимания. Беверли кивнула, и Сорвин двинулся к двери. И его нос точно сморщился, когда он приблизился к Фетр.

– Пошли, Салли.

Когда они вышли из кабинета Беверли, она предприняла еще одну попытку:

– Если возможно, я хотела бы съездить домой и переодеться.

– А в чем дело?

– Фиону Блум угораздило вытошнить на меня.

– И что, тебе не у кого взять штаны? – сделав секундную паузу, осведомился Сорвин.

Интересно, у кого? Видимо, у Джексона.

– Да, в общем, нет…

– Это очень некстати, Салли, – сделав глубокий вдох, заметил Сорвин.

Неужели? А ты попробуй сам посидеть пару часов в чужой блевотине. Вот это действительно некстати.

Сорвин был явно раздражен, и Фетр не очень понимала причину этого раздражения. Внезапно он развернулся и возвратился в кабинет Беверли. А обратно вышел уже вместе с ней.

– Хорошо, можешь отправляться домой и приводить себя в порядок, а мы с Беверли займемся допросом. Когда вернешься, просмотри последние отчеты судмедэкспертов по младенцу. А потом возьми показания у Айзенменгера и Флеминг. И если останется время, прогляди сводки о пропавших младенцах за последние пятнадцать лет. Пусть Джексон тебе поможет.

Он отвернулся, не дожидаясь ответа. Зато Беверли Уортон еще долго с непроницаемым видом смотрела на Фетр.

Айзенменгер прибыл в полицейский участок для того, чтобы поговорить с Беверли Уортон. Он не стал возвращаться в замок, а потому ничего не знал о падении Элеоноры и ее странных речах, обращенных к Елене. Мобильный телефон у него был отключен, так как ему требовались тишина и покой для того, чтобы обстоятельно поразмыслить; ему и в голову не пришло включить его и сообщить Елене о своем местонахождении.

Он не мог на это надеяться, но очень хотел, чтобы Беверли показала ему списки улик по всем трем смертям, поскольку понимал: без них обнаружить правду ему не удастся. Кроме того, он осознавал щекотливость ситуации: Сорвин и Беверли явно придерживались разных взглядов на обстоятельства дела, и существовала опасность того, что, если Беверли пойдет ему навстречу, он вступит в серьезную конфронтацию с Сорвином. Хотя вероятность того, что Беверли согласится на его просьбу, была очень мала. Он довольно хорошо ее знал и догадывался, что ее намерения не вполне чисты, хотя ему и не была известна их суть.

Однако оказалось, что Беверли занята.

И Джексон был занят. Занят и раздражен. Сведения, занесенные в компьютер, охватывали только последние десять лет, а это означало, что распоряжение Сорвина он может выполнить, лишь перерыв огромную кучу пыльных потрепанных картонных папок; а у него и без того уже болела голова и першило в горле, что не способствовало улучшению настроения.

Поэтому, когда Айзенменгер исключительно вежливо поинтересовался, как долго Беверли будет занята, Джексон ответил:

– Сколько надо, столько и будет.

Айзенменгер задумался. Это заявление прозвучало вполне правдиво, пускай ему и недоставало учтивости, которую полицейский, находящийся при исполнении служебных обязанностей, должен проявлять в отношении члена гражданского общества.

– А могу я оставить ей записку?

Джексон, судя по всему, был способен и на более крутые выражения, однако он понимал, что это мало к чему приведет.

– Не знаю. Можете?

Айзенменгер повидал на своем веку уже многих полицейских и теперь убеждал себя в том, что Джексон – еще не худший экземпляр.

– Так можно?

Джексон уже открыл было рот, и враждебное выражение его лица свидетельствовало о том, что ответ будет отрицательным, но тут в приемную вошла Фетр, проявившая при виде Айзенменгера редкое гостеприимство.

– А, доктор Айзенменгер. Я как раз собиралась повидаться с вами.

Джексон осклабился. Айзенменгер улыбнулся.

– Вы не могли бы пройти? Я хотела бы записать ваши показания.

И как ни странно, у Айзенменгера нашлось для этого время, и он даже наградил Джексона жизнерадостной улыбкой, проходя мимо.

Елена швырнула мобильник на кровать. Куда он делся? Что он вытворяет? У него было редкое умение выводить людей из себя; он начал раздражать ее с первого же дня их знакомства и продолжал делать это по сей день, причем уровень раздражения все время нарастал. Он всегда находился рядом, когда она не хотела его видеть, и всегда отсутствовал, когда она испытывала в нем необходимость. Как, например, сейчас.

Пять часов! Его не было уже пять часов. И естественно, этот болван выключил свой мобильник. Ему даже в голову не приходило, что следует оставаться на связи. Отправился обдумывать последние события, как будто это было дело, имевшее к нему непосредственное отношение.

– Джон, позвони. Ты мне нужен. Сейчас. – Елена гипнотизировала взглядом телефон. – Позвони, Джон.

Но телефон отказывался повиноваться. Ее телекинетические способности всегда оставляли желать лучшего, впрочем, она редко вспоминала о них с тех пор, как ей исполнилось девять. Елена тяжело вздохнула; это был уже двадцатый вздох за последний час, только он оказался громче и протяжнее предыдущих.