— Что с этими именами? — Блейк едва не приплясывал.

— Ну, в еврейской Библии, прежде чем Господь разделил небо и землю, земля была тоху ва-боху. «Ва» значит «и». А «тоху» и «боху»… ну, это тяжело перевести.

— Попробуйте, — умолял Блейк. — Прошу.

— Ну, например, обычно в английской Библии тоху ва-боху переводят как «безвидна и пуста». Но «боху» на самом деле может значить «пустой» в разных смы…

— Чужестранцы, — выдавил Блейк. — Я знал, что они чужестранцы. И не к добру это. С такими-то именами.

— Я с вами не согласна, мистер Блейк, — чопорно ответила секретарша. — Совершенно не согласна, что с такими именами не выйдет ничего хорошего. В конце концов, это еврейские имена.

Больше он не слышал от нее ни одного доброго слова.

А две недели спустя Блейк получил от центральной конторы «Веллингтон Джимм и сыновья» сообщение, которое едва не заставило его сделать последний шаг в плавном нисхождении с ума. Тоху и Боху уведомили, что освобождают занимаемую площадь в конце месяца.

Примерно сутки Блейк бродил по зданию и разговаривал сам с собой. Лифтер утверждал, что слышал от него нечто вроде: «Да уж, больших чужестранцев и представить трудно — они вообще не из нашего мира!» Уборщицы тряслись в своих каморках, рассказывая друг другу, с каким безумным, безумным блеском в глазах и размашистыми жестами он бормотал: «Конечно, тринадцатый этаж. А где еще могут поселиться эти несуществующие ничтожества?! Ха!» А мисс Керстенберг даже застала его глядящим на кондиционер и произносящим в пустоту: «Пытаются, голову даю на отсечение, отвертеть стрелки на пару миллиардов лет назад и все начать сначала. Проклятая пятая колонна!» От ужаса она собралась было звонить в ФБР, но решила, что не стоит. В конце концов, если полиция берется за дело, никогда не знаешь, кого арестуют.

Кроме того, вскоре Сидней Блейк пришел в себя. Он снова начал ежедневно бриться, из-под ногтей исчезла грязь.

Но он уже не был прежним юным и энергичным управляющим. Лицо его непрестанно светилось тайным предвкушением триумфа.

Наступил последний день месяца. Все утро с тринадцатого этажа таскали вниз мебель и куда-то увозили. Когда последние шкафы вынесли из лифта, Сидней Блейк вышел из своего кабинета, поправил цветок в петлице и шагнул в лифт.

— Тринадцатый этаж, пожалуйста, — звонко произнес он. Двери закрылись. Лифт двинулся. И остановился на тринадцатом этаже.

— О, мистер Блейк, — произнес высокий. — Это сюрприз. Чем можем служить?

— Как поживаете, мистер Тоху? — осведомился у него Блейк. — Или все же Боху? А вы, — он повернулся к маленькому, — мистер Боху — или, в жизни всякое случается, Тоху — надеюсь, тоже в порядке? Хорошо.

Он немного побродил по пустым, просторным комнатам, огляделся. С этажа вывезли все, вплоть до перегородок. На всем тринадцатом этаже они были втроем.

— У вас к нам какое-то дело? — поинтересовался высокий.

— Конечно, у него к нам дело, — сварливо отозвался маленький. — У него не может не быть к нам дела. Только лучше бы он поспешил со своими делами, какими бы они ни были.

Блейк поклонился:

— Раздел третий параграфа десятого договора об аренде: «…наниматель соглашается, что после подачи указанного уведомления владельцу полномочный представитель владельца, как, например, постоянный управляющий, буде таковой имеется, имеет право осмотреть арендованную площадь до освобождения ее нанимателем, чтобы удостовериться, что помещения оставлены последним в хорошем состоянии…»

— Так вот какое у вас дело, — задумчиво произнес высокий.

— Так я почему-то и думал, — добавил маленький. — Что ж, юноша, тогда поторопитесь.

Сидней Блейк прошелся по коридору. Несмотря на охватывавшее его радостное возбуждение, он не мог не признать, что между тринадцатым и любым другим этажом нельзя было усмотреть никакой разницы. Кроме… да, кроме…

Он подбежал к окну и глянул вниз. И пересчитал этажи. Двенадцать. Он глянул вверх и посчитал. Тоже двенадцать. Плюс тот этаж, на котором он стоял

— двадцать пять. А в небоскребе Мак-Гоуэна было всего двадцать четыре этажа. Откуда взялся лишний? И как выглядит здание снаружи в тот момент, когда он, Блейк, выглядывает из окна тринадцатого этажа?

Он обернулся и хитро посмотрел на Г. Тоху и К. Боху. Уж эти-то знают.

Оба арендатора нетерпеливо ждали его у открытой двери лифта.

— Вниз? Вниз? — осведомился лифтер с нетерпением еще большим.

— Ну, мистер Блейк, — осведомился высокий, — площадь оставлена в хорошем состоянии?

— О, просто в превосходном, — ответил Блейк. — Но суть не в этом.

— Ну, нам совершенно безразлично, в чем у него суть, — заметил маленький своему товарищу. — Пошли отсюда.

— Верно, — согласился высокий.

Он нагнулся и поднял своего спутника. Сложил вдвое, потом еще вдвое. Потом скатал в трубочку и засунул в правый карман плаща. После чего шагнул в лифт.

— Идете, мистер Блейк?

— Нет, спасибо, — ответил Блейк. — Я слишком долго пытался сюда попасть, чтобы так быстро уезжать.

— Располагайтесь, — ответил высокий. — Вниз, — сказал он лифтеру.

Оставшись в одиночестве на тринадцатом этаже, Сидней Блейк смог наконец вздохнуть полной грудью. Так долго! Он подошел к двери на лестницу, которую искал так долго, подергал. Дверь не открывалась. Забавно. Блейк нагнулся и посмотрел повнимательнее. Не закрыта — просто где-то заело. Надо будет вызвать рабочих, пусть починят.

Кто знает? Может, отныне в Старом Гробу теперь будет сдаваться в аренду еще один этаж. Надо его привести в порядок.

Но как все же здание выглядит снаружи? Блейк подошел к ближайшему окну и попытался выглянуть наружу. Что-то его остановило. Окно было открыто, но просунуть голову за раму Сидней не мог. Он вернулся к тому окну, из которого уже высовывался. То же самое.

И тут внезапно он понял.

Он подбежал к лифту и вдавил кулаком кнопку вызова. И держал ее, загнанно дыша. Через ромбовидные окошки в дверцах он видел, как снуют вверх-вниз кабинки. Но на тринадцатом этаже ни одна не останавливалась.

Потому что тринадцатого этажа больше не существовало. И не было никогда. Кто слышал о тринадцатом этаже небоскреба Мак-Гоуэна?..

Ну что ж, я добился своего! Меня едва не обнаружили, но, к счастью, я довольно подозрителен по складу характера. Мое завоевание, мою победу чуть не похитили у меня, но я им оказался не по зубам. И теперь я счастлив запечатлеть в своем завещании и житии, что вступаю в последний год жизни.

Нет, чтобы быть более точным: этот последний год моей жизни, который мне предстоит провести в открытой гробнице, начался сегодня ровно в полдень. Именно тогда, спустившись во второй подвальный этаж Музея Современной Астронавтики, я трижды с перерывами включил шкалу приемника и трижды получил неопровержимо отрицательные результаты.

А это означало, что я, Файятиль, остался единственным живым человеком на Земле. Сколько сил мне потребовалось на то, чтобы достичь этого!

Но теперь — я не сомневаюсь — все позади. На всякий случай в течение еще следующей недели я буду раз в день спускаться и проверять показания антропометра, но, думаю, шансов на положительный ответ уже не осталось. Я пережил последнюю и окончательную схватку с властью и победил. Меня оставили в покое в моей усыпальнице, и теперь мне остается лишь наслаждаться.

А это не составит трудности. В конце кондов, я готовился к этому в течение многих лет!

И все же, стаскивая с себя синюю бериллитовую униформу и поднимаясь наверх к солнечному свету, я не мог не вспомнить других: Грузмена, Прежо и даже Мо-Дики. Они могли бы быть сейчас со мной, будь в них чуть меньше академического пыла и чуть больше разумного прагматизма.

В каком-то смысле жаль. Но, с другой стороны, их отсутствие делает мою вахту еще более торжественной и славной. Опустившись на мраморную скамью между героическими фигурами Розинского — Звездоплавателя и Звездоплавательницы, я передернул плечами и отогнал от себя воспоминания о Грузмене, Прежо и Мо-Дики Они проиграли. Я победил.