Самый интересный пример такого рода - отправка коллегии Одиннадцати к наварху 412/411 г. Астиоху. Посылка такой представительной комиссии объясняется, вероятно, исключительно сложной ситуацией, которая сложилась в то время у побережья Малой Азии. Огромный союзный флот, посланный туда в 413 г., по существу полностью бездействовал. Ни Феримен, временно заменивший наварха, ни сам Астиох не решались дать генеральное сражение (Thuc. VIII, 38, 5). Такое странное поведение спартанских адмиралов не могло не вызвать обычных подозрений в подкупе. Их обвиняли в том, что они получили изрядную сумму денег от сатрапа персидского царя Тиссаферна, который в тот момент поддерживал Афины (Thuc. VIII, 29, 2; 45, 3). Фукидид, излагая сначала внешнюю канву событий, ничего не говорит о том, что высшее офицерство спартанского флота было подкуплено. Но, касаясь интриг, которые плелись вокруг Тиссаферна и Алкивиада, он снова возвращается к этим событиям и упоминает факт подкупа (VIII, 45, 3). По-видимому, слухи о подкупе, а также доносы офицеров Астиоха в Спарту, обвиняющие наварха в полной бездеятельности (Thuc. VIII, 33, 3), вызвали тревогу в правящих кругах Спарты и заставили спартанское правительство предпринять экстренные меры: в Милет из Спарты была послана комиссия Одиннадцати (Thuc. VIII, 39, 2 - e{ndeka a[ndra" Spartiatw'n xumbouvlou"), наделенная самыми широкими полномочиями вплоть до смещения Астиоха с должности наварха (VIII, 39, 2). Эта авторитетная комиссия призвана была поставить наварха под более жесткий контроль общины. Как и в случае с царем Агисом (Thuc. V, 63, 4), наварх после прибытия этой комиссии, очевидно, уже не мог принимать самостоятельных решений, и руководство осуществлялось коллегиально.

Как мы уже показали выше, навархи непосредственно подчинялись эфорам, а не царям. Между навархией и царской властью, по всей видимости, вообще не существовало какой-либо принципиальной соподчиненности. Полномочия навархов на флоте были примерно такими же, как полномочия царей в армии. В известной мере навархи пользовались даже большей свободой, чем цари, чья деятельность находилась под постоянной опекой общества в лице эфоров. Таким образом, навархия была совершенно независимой от царской власти магистратурой (ср.: Arist. Pol. II, 6, 22, 1271 a). Исключение составляют лишь те случаи, когда наварха по решению народа назначал сам царь. Так, в 395 г. царю Агесилаю в интересах координации действий армии и флота была передана вся полнота власти с правом по собственному усмотрению назначать наварха (Xen. Hell. III, 4, 27-29; Hell. Oxyrh. 17, 4)[019_18].

Навархия заключала в себе руководство не только спартанским, но и союзным флотом[019_19]. Уже это одно давало возможность Спарте представлять любое морское предприятие как спартанское, хотя доля спартанских кораблей в союзном флоте всегда была ничтожной[019_20]. Даже в момент наибольшего своего могущества количество собственно спартанских кораблей в общесоюзном флоте никогда не превышала двух-трех десятков (Thuc. VIII, 3, 2)[019_21]. Той же причиной - ничтожностью собственного флота - можно объяснить сравнительно редкое упоминание спартанских навархов в наших источниках. Они, как правило, упоминаются лишь в связи с деятельностью союзного флота[019_22].

Конкретным выражением возросшей значимости наварха является то, что его назначение перестало быть в какой-то мере делом случая. Спартанская община вынуждена была признать ценность данного института и более дифференцированно относиться к выбору кандидатов на эту должность. Более того, в 405 г., желая вторично сделать Лисандра навархом, спартанское правительство пошло на прямое нарушение конституционных норм, отменив, по существу, свой собственный закон, запрещающий одному и тому же человеку дважды занимать этот пост (Xen. Hell. II, 1, 7; Diod. XIII, 100; Plut. Lys. 7). Мы здесь имеем дело с чрезвычайной акцией - вторичным назначением человека на подобную важную должность. К чему привели подобные акции, хорошо видно на примере Лисандра, который фактически в течение нескольких лет единолично осуществлял руководство обширной державой, создавая совершенно новые принципы и методы управления союзниками, а вместе с тем и новый военно-бюрократический аппарат, всецело ему преданный. Крушение державы Лисандра было не только личной трагедией самого Лисандра, но также и трагедией Спартанского государства, чья примитивная полисная структура вовсе не соответствовала тем задачам, которые встали перед Спартой как перед сверхдержавой греческого мира[020_23].

Политическая карьера Лисандра началась с назначением его навархом. Первая навархия Лисандра явилась своеобразной прелюдией к его дальнейшей политической деятельности. Здесь истоки не только его личной головокружительной карьеры, но и первые ростки новой, вовне направленной военной организации Спарты, которая подготавливает нас к восприятию той большой роли, которую стали играть спартанские наемные отряды и спартанские военачальники - командиры этих отрядов - в IV в.

Лисандр впервые появляется на политической арене в 407 г. Его предшествующая жизнь нам абсолютно неизвестна[020_24]. Мы знаем только, что он был сыном Аристокрита[020_25] и по отцу принадлежал к Гераклидам (Plut. Lys. 2, 1; 24, 3). Согласно традиции, Лисандр точно так же, как Гилипп и Брасид, был мофаком (Phylarch. ap. Athen. 271 e-f; Aelian. V. h. XII, 43), хотя в случае с Лисандром ситуация не столь очевидна (Филарх, по-видимому, не был уверен в своей информации: недаром он употребляет глагол fasiv, говоря о происхождении Лисандра). Однако, с другой стороны, указание Плутарха на бедность отца Лисандра (Lys. 2, 2) может служить сильным аргументом в пользу того, что Аристокрит был гипомейоном и не смог обеспечить своему сыну необходимых условий для карьерного роста. Поэтому, несмотря на знатность своего рода, Лисандр сумел добиться высокого положения в обществе в далеко не юном возрасте, как, например, его преемник Калликратид. В 407 г. ему, по-видимому, было около 45 лет, а может быть, и больше[020_26]. Эфор и Плутарх объясняют сам факт его выдвижения исключительными способностями Лисандра как военного и дипломата (Diod. XIII, 70, 1; Plut. Lys. 3, 2).

Однако оба источника ничего не говорят о действительных заслугах Лисандра, так что может создаться впечатление, будто они спроецировали в прошлое его позднейшие успехи. Ксенофонт вообще никак не комментирует это назначение (Hell. I, 5, 1). Возможно, что молчание историка объясняется нежеланием бросить тень на прошлое Лисандра. Кроме того, сам стиль изложения Ксенофонта таков, что оценочный момент, коль скоро он присутствует, дается, как правило, в достаточно осторожной и ненавязчивой манере.

По-видимому, и Брасид, и Гилипп, и Лисандр обязаны были своим выдвижением только одному фактору - жесткой необходимости в необычных для Спарты условиях дальних походов и морских кампаний выдвинуть и нетрадиционных военачальников. Прежняя спартанская армия и ее командиры были хороши в условиях гоплитской войны. Но для авторитарного командования армией и флотом, для принятия самостоятельных решений в сложных и неординарных ситуациях, для активных действий без постоянной оглядки на "домашние" власти спартанские командующие обычного типа не годились. Как мы знаем, робость и осторожность, отсутствие независимого мышления, постоянное ожидание инструкций из дома - вот характерные черты целой галереи спартанских военачальников[020_27]. С ними Спарта никогда бы не выиграла Пелопоннесской войны. Поэтому и пришлось в самые критические моменты обращаться к любым талантливым в военном отношении спартиатам, даже если они по своему рождению или имущественному положению и не относились к правящей корпорации. Примеры с Брасидом, Гилиппом и особенно Лисандром наглядно демонстрируют, что в опасных для государства ситуациях интересы общины in corpore иногда оказывались выше корпоративных интересов правящего сословия.