Гоголь не вывел в своей комедии «положительного героя», так как это ослабило бы сатирическое изображение рисуемой им социальной среды, ослабило обобщающий смысл его комедии. Он писал в «Театральном разъезде»: «Да, если бы хотя одно лицо честное было помещено в комедию, и помещено со всей увлекательностью, то уже все до одного перешли бы на сторону этого честного лица и позабыли бы вовсе о тех, которые так испугали их теперь». Но это не означает, что «Ревизор» лишен положительного начала. Этим положительным началом был «смех», — как указывал сам Гоголь, — тот высокий и благородный нравственный и общественный идеал, который придавал резкость и типическую силу его сатире.

«Смех», по словам Гоголя, и есть то «честное лицо», тот положительный герой пьесы, который определяет ее подлинное идейное звучание. «Странно, — писал Гоголь, — мне жаль, что никто не заметил честного лица, бывшего в моей пиесе. Да, было одно честное, благородное лицо, действовавшее в ней во все продолжение ее. Это честное, благородное лицо был — смех…тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, — излетает из нее потому, что на дне ее заключен вечно бьющий родник его, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугали бы так человека. Презренное и ничтожное, мимо которого он равнодушно проходит всякий день, не возросло бы пред ним в такой страшной, почти карикатурной силе, и он не вскрикнул бы, содрогаясь: «неужели есть такие люди», тогда как, по собственному сознанию его, бывают хуже люди». «Смех», о котором говорит Гоголь, вызывается не «временной раздражительностью», это не «легкий смех, служащий для праздного развлечения, забавы людей».

Выразителем этой положительной программы в «Театральном разъезде» выступает сам автор. В своем заключительном монологе он раскрывает положительный идеал, заключенный в комедии, которая должна была пробудить в обществе «высокие движенья» и «святую любовь к человечеству» среди «самой жизни безответных, мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца…»

Белинский дал замечательное определение комедии, целиком относящееся к комедии Гоголя: «Как основа трагедии, — писал критик, — на трагической борьбе, возбуждающей, смотря по ее характеру, ужас, сострадание или заставляющей гордиться достоинством человеческой природы и открывающей торжество нравственного закона, так и основа комедии — на комической борьбе, возбуждающей смех; однако ж в этом смехе слышится не одна веселость, но и мщение за униженное человеческое достоинство, и, таким образом, другим путем, нежели в трагедии, но опять-таки открывается торжество нравственного закона».[263] «Нравственный закон», во имя которого Гоголь казнит своих героев, подвергает их общественному осмеянию, — это то нравственное чувство, которое выражает народную точку зрения. Хищническое, паразитическое существование царских чиновников, бюрократов и тунеядцев, их гнусные проделки осмеиваются и изобличаются в комедии Гоголя именно как проявление антинародного начала. Поэтому в «Ревизоре» подлинным судьей выступает не благонамеренное «правительство», а народ. Эпиграф (появившийся во 2-м издании «Ревизора») «На зеркало неча пенять, коли рожа крива» и подчеркивает эту народную оценку происходящего в пьесе.

В опровержение враждебных «бранных» толков Гоголь приводит в первой редакции «Театрального разъезда» «простое слово», произнесенное человеком «из толпы народа»: «А небось все побледнели, когда приехал, наконец, настоящий». Гоголь сам в «Театральном разъезде» указал на обобщающую силу своей сатиры, передавая злобные нападки на комедию «господ с весом», представителей того самого общества, которое было разоблачено в «Ревизоре». С едкой иронией изображает Гоголь «благородное негодование» этих господ:

«Второй господин. Осмеять! Да ведь со смехом шутить нельзя. Это значит разрушить всякое уважение, вот что это значит. Да ведь меня после этого всякий прибьет на улице, скажет: «Да ведь над вами смеются; а на тебе такой же чин, так вот тебе затрещина!» Ведь это вот что значит.

Третий господин. Еще бы! Это сурьезная вещь! говорят: безделушка, пустяки, театральное представление. Нет, это не простые безделушки; на это обратить нужно строгое внимание. За эдакие вещи и в Сибирь посылают…»

При создании «Ревизора» писателем руководила патриотическая идея служения России. В первой редакции «Театрального разъезда» монолог автора завершался словами: «Отлетит в глазах временная и мутная темнота, и предстанет предо мной в одном только блеске и гордой чистоте своей Россия». Во имя этой очищенной и гордой России писатель и обратился к сатире, к грозному смеху своей комедии.

Об этом положительном идеале в комедии Гоголя писал Салтыков-Щедрин: «В «Ревизоре», например, никто не покусится искать идеальных людей; тем не менее, однако ж, никто не станет отрицать и присутствия идеала в этой комедии. Зритель выходит из театра совсем не в том спокойном состоянии, в каком он туда пришел; мыслящая сила его возбуждена… Зритель становится чище и нравственнее совсем не потому, чтобы он вот-вот сейчас пошел да и стал благодетельствовать или раздавать свое имение нищим, а просто потому, что сознательное отношение к действительности уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту».[264]

В «Ревизоре», как и в других своих произведениях, Гоголь выступал во имя честного и самоотверженного служения государству. Это служение писатель видел в добросовестном выполнении каждым его гражданского долга, в понимании того, что этим может быть облегчено положение народа. Гоголь не был революционером, и в его намерения не входило отрицание всей государственной системы. Гражданские, положительные взгляды Гоголя ограничены были рамками «просветительства». Он считал, что честное и неукоснительное соблюдение законов может пресечь злоупотребления, внести справедливость и порядок в тот мир беззакония и несправедливости, который с такой беспощадной правдивостью писатель раскрыл в своей комедии.

В «Театральном разъезде» Гоголь попытался уточнить тот гражданский идеал, ту идейную позицию, с которой он разоблачал окружавшую его действительность. Ограниченность мировоззрения писателя сказалась, однако, в его убеждении в том, что силой, способной изменить положение вещей, является правительство. В ответ на обвинения реакционеров, считавших, что в комедии выставлено «в дурном виде самое правительство, потому что выставлять дурных чиновников и злоупотребления, — по словам одного из хулителей комедии, — значит выставить самое правительство», Гоголь устами «очень скромно одетого человека» утверждал, что следует отделить правительство от «дурных исполнителей правительства»: «Пусть видит он (то есть народ. — Н. С.), что злоупотребления происходят не от правительства, а от не понимающих требований правительства, от не хотящих ответствовать правительству».

«Очень скромно одетый человек» — это, конечно, не сам автор, но многие из авторских мнений высказаны через него. Гоголь на протяжении 30-х годов сохраняет возвышенные идеалы своей юности. Эти идеалы во многом имели просветительский и утопический характер, но они в то же время резко противостояли той официальной, реакционной системе, которая с такой беспощадностью обличается в «Ревизоре». Однако художественная правдивость образов комедии, их типическая сила оказались неизмеримо шире политических взглядов писателя. Образы «Ревизора» приобрели огромное разоблачительное и воспитательное значение, учили понимать и ненавидеть общественный порядок, основанный на наглом самоуправстве, обмане и ограблении народа.

В 1846–1847 годы Гоголь, под влиянием охвативших его реакционных религиозно-охранительских настроений, пытался заново переосмыслить обличительно-сатирическое значение «Ревизора», написав «Развязку «Ревизора» и «Дополнение к «Развязке «Ревизора». В этих драматизированных рассуждениях Гоголь пробовал объяснить смысл «Ревизора» не как социальной комедии, а как отражение в ней «душевной» жизни, моральных общечеловеческих недостатков общества: «Это наш же душевный город, сидит он у всякого из нас». Однако превратить свою комедию в аллегорическое изображение «обитающих в душе нашей страстей» Гоголь, естественно, не смог. Это истолкование пьесы самим автором встретило резкую отповедь со стороны Щепкина, которому Гоголь послал «Развязку» с тем, чтобы тот поставил ее в свой бенефис.