Бензин кончился около небольшого живописного родничка, падающего со скалы в густые заросли дикого винограда.

Американец снял рубашку, хмуро разглядывая красные пятна, проступающие на загорелом теле.

Лебедев тоже снял пиджак, накрыл им автомат, лежащий на сиденье, и, сев на корточки, принялся умываться ледяной водой.

Холоран почесал зудящее тело.

— Вот и конец пути, — сказал он. — У нас еще остались лекарства?

— Этого добра у нас еще достаточно, — отозвался русский, на ходу вытирая лицо рубашкой. — Боюсь, что они нам, как мертвому припарки.

— Это как? — не понял Холоран.

— Поздно нам принимать лекарства. Это все равно, что беззубому пользоваться зубной пастой. У меня тоже начались головные боли.

Американец сел на водительское сиденье и открыл бутылку тоника. Со стороны все это выглядело обыденно: обычный, немного пасмурный день, двое мужчин сидели в машине, попивая из бутылок тоник. Но все вокруг: и пасмурное небо, и трава, и горы, и тоник, который пили люди, и автомашина, и сами они — все источало невидимый яд, который разрушал кровеносные сосуды, убивал костный мозг и разрушал нервные клетки. Медленно текущее время вымывало из людей жизнь.

— Что дальше? — безразлично поинтересовался американец. — Бензина у нас нет, жизни пока еще немного больше, но я думаю, что и этого преимущества мы скоро лишимся. Ты не взял чего-нибудь от головной боли?

— От этой боли тебе никакие лекарства не помогут, — сказал Лебедев.

— Господи! — Холоран взялся за виски. — А как ты себя чувствуешь?

— Тошнота и слабость, — коротко отозвался русский. — И сухость во рту.

Он бросил пустую бутылку, глядя, как она со звоном кувыркается по каменистой осыпи. — Вот тебе и разоружение, вот тебе и вечный мир… Может, другим больше повезет, а?

Холоран пошарил на заднем сиденье, нашел шерстяной плед и укрылся им.

— Знобит, — пожаловался он.

— Глупо, — сказал Лебедев. — Как все глупо, Оливер! Все произошло именно тогда, когда должно было кончиться. А? Как ты думаешь, Оливер?

Холоран молчал.

Превозмогая слабость, Лебедев повернулся к американцу. Холоран лежал с закрытыми глазами, и Лебедев услышал его прерывистое хриплое дыхание. Он коснулся плеча американца. Холоран никак не отреагировал на его прикосновение, и Лебедев понял, что американец потерял сознание.

Лебедев нашел пластмассовый стаканчик и налил себе спирта. Горькая жидкость сушаще обожгла губы. Он закашлялся, чувствуя приближающуюся тошноту, некоторое время смотрел на низкие темные облака, и отчаяние охватило его.

Он вспомнил, как они остановились близ полыхающего портового города Шуйдан и смотрели на попытки вертолетчиков американского эсминца провести воздушную разведку. Два вертолета были немедленно подбиты исламскими ПВО, и они порхающе кружились над морем, оставляя за собой шлейфы черно-красного дыма, похожего на крылья гигантских бабочек.

«Неужели наши до сих пор ничего не знают?» — в который раз горько подумал он.

А они знали.

Более того, колонны дезактивационных машин и юрких бронетранспортеров радиационной разведки уже шли по горным дорогам к перевалу, спеша на помощь к обреченным жителям Исламии. Первые звезды крупными горошинами раскинулись над перевалом, а там, куда стремила свой путь колонна, все было затянуто хмурыми пористыми облаками, сквозь которые порой пробивались языки пламени.

На спуске первой колонне преградили путь исламские пограничники, свято исполняющие свой долг перед уже несуществующим правительством. Автоматными очередями и разрывами гранат встретили они своих спасителей, и стрелковая рота охраны уже высыпала из бронетранспортеров, рассыпаясь в цепи и ища место для укрытий. Колонна принимала бой, неся невосполнимые потери, ибо терялись не просто солдаты, терялись специалисты, способные лечить страну от настигнувшего ее страшного недуга.

В колонне горели машины. Их чадящее пламя высвечивало лишенные растительности скалы и зеленые заросли тугаев, откуда летели красные и зеленые звездочки трассирующих пуль.

Пограничники отказались принять парламентеров, и никто теперь не мог объяснить им, что вся их бессмысленная и нелепая оборона — глупая и безнадежная попытка отбить гниющий чумной труп у рвущихся на выручку санитаров.

— Остановимся, — сказал Райт. — Надо отдохнуть

— Позаботься о себе! — огрызнулся Голиков.

— И все-таки передохнем, — настойчиво сказал Райт. — Мы уже совсем рядом, и надо подумать, как мы проникнем в компьютерный зал.

Голиков остановился. Райт опустился на бетонный пол. По его осунувшемуся лицу катились струйки грязного пота. Он уже не был тем невозмутимым красавчиком, с которым Виталий впервые встретился менее суток назад.

— Напрямик нам не пройти, — сказал Райт. — Нас просто сожгут или пустят в кольцевой лабиринт.

Голиков угрюмо промолчал.

В глазах Райта загорелись злые огоньки, но американец справился с собой.

— Слушай, Вит, — сказал он, устало растягивая слова. — Я знаю, что ты меня презираешь. Скажу откровенно: я тоже от тебя не в восторге. Я вообще не люблю красных. Но раз судьба свела нас вместе, я буду держаться тебя до конца. Мы — партнеры, хотя в этой ситуации я бы предпочел Брида.

— Я тоже, — процедил Виталий.

— О’кей! — сказал Райт. — Сейчас нам ругаться нельзя. Давай решать, что делать дальше. Воевать с машинками я умею, но думать за них… У тебя есть соображения?

— Дай план-карту, — попросил Голиков.

Райт опустился рядом с ним, и некоторое время они внимательно изучали план. Лица их мрачнели. Единственный вход в компьютерный зал оказался заваленным, и его сторожили все адские создания базы. Компьютер был не доступен для человека. Кассеты с программой, которые они несли, оказались бесполезным грузом.

— Ну что? — Райт встал. — Как у вас говорят: труба дело?

— Какие там двери еще, не помнишь?

— Там одна дверь с сервомотором. — Райт сплюнул, оттянув маску.

— А стены?

— Что стены? — американец пожал плечами. — Ты же знаешь тесноту баз. Это видимость стен. Они нашпигованы электроникой.

— А может, это и к лучшему? — задумчиво сказал Голиков и снова склонился над планом. Райт присел рядом, и прямо перед глазами Виталия был черный рукав костюма американца с вмонтированными в обшлаг часами. На часах рубиново горели цифры:

— Голиаф, — пробормотал Холоран.

Он бредил, лежа около зарослей дикого винограда, на импровизированной постели, которую Лебедев соорудил из подушек сидений. Сам Лебедев сидел на капоте машины, разглядывая в оторванное зеркало заднего вида свое измученное небритое лицо. Лицо было красным, как и белки глаз. Казалось, что в лице отразился весь ужас прожитого дня.

Холоран зашевелился, и из-под пледа вывалилась его странно исхудавшая рука. Лебедев никогда не думал, что человек может так исхудать в один день. Он подошел к американцу и дал ему глотнуть холодной родниковой воды.

Американец открыл глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Лебедев.

— Сухо во рту, — Холоран судорожно глотнул воду. — Постоянная сухость во рту и слабость, словно меня варили… И голова! Голова раскалывается от боли… А ты?

— Так же, как и ты, Оливер!

Лицо Холорана было мертвенно бледным, и на нем выделялись красные глаза. Чтобы заглушить головную боль, Холоран принялся биться головой о край сиденья, где был твердый пластмассовый угол.

— Перестань, — сказал Лебедев.

— Мне так легче, — признался Холоран. — Я боюсь, что она лопнет. Голова куда важнее ног, ведь они просто идут, а голова смотрит на наших желтоухих братьев… — он опять начал заговариваться и на глазах «поплыл»: взгляд его стал мутным и бессмысленным.