Фрейлины порхали вокруг нее, то поправляя складку на ее платье, то подгибая отогнувшуюся кайму. Их руки не знали покоя, их прикосновения были нежными, но уверенными. Лайонстон полностью доверяла им; она тщательно проверяла физическое состояние каждой женщины, прежде чем дозволяла ей стать фрейлиной. Она никогда не говорила с ними, будь то беззаботная женская болтовня или разговор на какие-то более серьезные темы. Они бы и не смогли ничего сказать при всем желании: по приказу императрицы у каждой фрейлины был ампутирован язык. Этого мало — женщины были ослеплены и лишены слуха, они воспринимали внешний мир только благодаря кибернетической системе органов чувств. Простым смертным не подобало знать, как ведет себя ее императорское величество в интимных ситуациях, к тому же это могло повредить ее личной безопасности. Те, кому предстояло стать фрейлинами, должны были смириться с утратой естественных органов чувств и получить гораздо более совершенную, но управляемую со стороны искусственную нервную систему.
Ухаживать за царственной особой считалось высочайшей честью, список претенденток на эту роль был весьма велик, туда охотно попали бы и простолюдинки, и аристократки, но Лайонстон, как правило, отвергала их. Им же во благо. Ее служанками всегда были непокорные смутьянки, дочери должников или преступницы. Или, по крайней мере, особы, попавшие в опалу. По приказу императрицы их воля подвергалась жесткому воздействию, а сознание программировалось: те, кто когда-то был способен на бунт, становились самыми покорными и преданными рабынями. Эта мысль не переставала тешить самолюбие императрицы.
В отношении прислуги допускались и многие другие вещи, но об этом мало кто говорил вслух. По крайней мере, тогда, когда рядом были лишние уши.
Ожидая, пока фрейлины нанесут последний штрих ее парадному туалету, Лайонстон нетерпеливо постукивала длинными холеными пальцами по подлокотникам кресла. Она оставалась неподвижной до того момента, пока высокая зубчатая корона, вырезанная из огромного цельного алмаза, не была бережно водружена на ее голову, и лишь после этого выпрямилась в полный рост. Легким движением царственной руки фрейлины были отогнаны. Она окинула взглядом свое отражение в зеркале, и отражение ответило ей удовлетворенным кивком. Золоченые доспехи плотно охватывали ее фигуру с головы до ног, тускло поблескивая везде, где они не были прикрыты роскошным мехом, привезенным с отдаленных космических окраин. Открытым оставалось только ее лицо, как того требовала традиция. В эпоху клонированных личностей и двойников Империя должна была твердо знать, кто управляет ею.
В ее доспехах имелся не один десяток защитных приспособлений, перечень которых возник прямо в ее сознании благодаря имплантированному в ее мозг компьютеру. Не оставляя места ненужным сомнениям, она тщательно проверила все средства индивидуальной защиты, а потом, бросив последний взгляд в зеркало, покинула будуар. Безмолвные фрейлины поспешили за ней. Сомкнувшись вокруг нее в кольцо, они, как обычно, образовали нечто вроде живого щита, чутко реагируя своими кибернетическими системами на любое проявление опасности или неуважения. Для императрицы они были не только служанками, но и телохранительницами и даже засыпая не покидали ее.
В коридоре, начинавшемся за дверями будуара, как всегда в раболепном ожидании, томилась целая толпа. Чиновники, военные атташе, предводители различных партий и группировок, просители чинов и податели петиций, ожидавшие благосклонного кивка монаршей головы. Следуя за императрицей, они наполняли коридор приглушенным гудением голосов. Фрейлины не давали им подойти слишком близко. Какие бы отчаянные обстоятельства не заставляли просителей ждать выхода императрицы, им все же хватало здравого смысла не быть слишком назойливыми. Императрица казалась совершенно равнодушной к этой суете, но все же время от времени ее взгляд останавливался на чьем-нибудь лице, и она бросала короткое «да», «нет» или неопределенное «позже». Все действительно важные вопросы решались по соответствующим каналам теми или иными вельможами, но эти отлаженные каналы могли порой… не сработать, испытав чье-либо неблагоприятное влияние. Лайонстон твердо верила, что личные контакты позволяют ей держать руку на пульсе ситуации.
Вскоре они достигли конца коридора, где находился ее персональный лифт, и императрица властным жестом показала, что не желает больше никого видеть. Большая часть толпы сразу же отхлынула. Несколько одиночек, которые не успели своевременно отреагировать на этот жест, резко отпрянули назад под гипнотическим взглядом фрейлин. Лайонстон остановилась возле закрытых дверей лифта. Она уже опаздывала на свою аудиенцию, хотя раньше этого себе не позволяла. Конечно, ее никто бы не посмел упрекнуть за это: если она задержалась, значит, на это были свои причины — придворные должны были покорно ждать ее появления. Но весть об этом опоздании могла чрезвычайно быстро распространиться в определенных кварталах столицы, порождая слухи о вялости и распущенности ее величества, а некоторые влиятельные особы, не гнушавшиеся услугами наемных убийц, стали бы облизывать в волнении губы, предвкушая долгожданный час ее падения.
Ее мысли прервал мелодичный сигнал звонка, возвещавший о прибытии лифта. Двери кабины раздвинулись. Прежде всего кабину проверили своими кибернетическими органами чувств фрейлины и, убедившись, что она в исправности, пригласили императрицу последовать за ними. На глазах у склонившей головы толпы дверцы сомкнулись, и лифт стал стремительно подниматься из глубины бункера на верхние этажи, где проводились дворцовые мероприятия. Лайонстон Четырнадцатая зловеще улыбнулась, и если бы придворные, ожидавшие ее наверху, увидели эту улыбку, у них появилось бы сильное желание очутиться в этот день где-нибудь подальше от дворца.
* * *
Единственным транспортом, доставлявшим посетителей в залы дворца из других кварталов имперской столицы, был подземный поезд, управлявшийся непосредственно дворцовым компьютером. Поезда были скоростными и комфортабельными, но непопулярными. Представители высшего сословия предпочитали не пользоваться общественным транспортом, но, коль скоро ничего другого не оставалось, садились в вагоны. Соображения личной безопасности императрицы были превыше всего. Так было всегда. В результате жизнь пассажиров подземки оказывалась в руках императрицы. Лайонстон использовала поезд как простейшее средство расправы с теми, кто подвергся ее опале. По команде дворцового компьютера поезд останавливался, двери блокировались, на окна опускались стальные ставни, и в вагон начинал поступать смертоносный газ. Газовые форсунки не были даже замаскированы.
Лорд Якоб Вольф безразличным взглядом посмотрел на эти форсунки и отвернулся. Он уже привык к этому, да и сейчас в голове у него были другие заботы. Приглашение во дворец было внезапным и немногословным, даже для императрицы. Он получил его всего за час до аудиенции. Это означало, что обсуждаемый вопрос был серьезным и срочным. Возможно, императрица спешила разоблачить очередного предателя, и притом довольно высокопоставленного. Ей наверняка хотелось, чтобы все вельможи стали свидетелями того, как она разоблачает и казнит очередную жертву в назидание потенциальным смутьянам и изменникам. Лайонстон была убеждена, что подобные примеры приносят пользу, и упорно практиковала такие публичные разборки. А в «предателях» недостатка не было. Иногда собравшимся во дворце придворным казалось, что они играют в русскую рулетку, не зная, сколько пуль осталось в барабане револьвера.
Однако, если бы императрица готовилась сделать какое-то действительно важное заявление, Вольф узнал бы об этом заранее. У него во всех сферах имелись надежные осведомители. Такие были у каждого лорда — если он хотел оставаться лордом.
Во дворце не обязательно было присутствовать лично — можно было обойтись и своей голограммой. Современная технология позволяла аристократам быть участниками всех происходящих событий, не опасаясь поставить под угрозу свою жизнь. Вместе с тем, согласно закону и традиции, право голоса предоставлялось только тем, кто присутствовал во дворце лично. Тем, кто хотел как-то повлиять на решение важнейших вопросов, приходилось ехать во дворец. Кроме того, направив во дворец голограмму, они тоже подвергали себя риску. Императрица могла истолковать как персональное оскорбление то, что лорды не чувствуют себя в безопасности в ее собственном дворце. Она не нуждалась в поводах для дурного расположения духа, у нее и так их было предостаточно. Именно поэтому Якоб Вольф и его сын Валентин сидели в пустом вагоне без оружия и телохранителей и направлялись во дворец: им предстояло услышать нечто такое, без чего они вполне могли спокойно жить.