Доктор прописал рецепт, наставил Бориса, когда и как давать лекарство барину, и уехал.

Платон Васильевич прилег; казалось, уснул.

— Слава тебе, господи! — сказал Борис, выходя. Но вдруг снова звонок.

— Ах ты, господи! Что еще там? — крикнул опять Борис. — Чего изволите?

— Борис!.. Что? Как здоровье Эрнестины Петровны?

— Да ведь сам доктор сказал вашему превосходительству, что гораздо лучше.

— Лучше? Ну, слава богу!.. — проговорил Платон Васильевич, — слава богу!.. — повторил он, — я усну… истомился немножко. А ты, Борис, наведайся… и чуть что-нибудь — тотчас же разбуди меня… слышишь? Тотчас же!

— Слышу, сударь.

— То-то.

Проговорив это, Платон Васильевич в самом деле уснул крепким сном.

— Слава богу! — повторил опять и Борис, — сосну и я… мочи нет!.. Ну уж, была тревога!.. Экая вещь! Смотри, пожалуй, в генеральши не пошла!.. Вот казус! Гордыня какая! Пава!.. Добро бы госпожа была… а то что?… Ну, да черт с ней!.. и генералу спокойнее будет; да и мне… а то, поди, бегай да докладывай… что? как?…

Рассуждая таким образом, Борис, в надежде, что избавился от хлопот справляться о здоровье мадамы, сладко задремал, еще слаще заснул; вдруг — динь-динь-динь!

— Ах ты, господи! Что там еще?… — Чего изволите?

— Борис! Что? как здоровье?… — проговорил Платон Васильевич, приподнимая голову.

— Владыко ты мой, царь небесный!.. Да долго ли это бу-дет!.. Да помилуйте, долго ли это будет? — повторял он на другой день, на третий, на четвертый, на пятый, на десятый, док-тору, — долго ли мы будем обманывать барина?

— Что ж делать, любезный! На этом обмане висит его жизнь, как на волоске.

— Ох, уж вы, господа! — проговорил Борис с сердцем.

— Ну, скажи ему, убей его, — сказал доктор.

— Господи, да что вы это! Что я за злодей своему барину!.. Мне что: пилюли-то давать через час, не легче, все равно десять раз барин спросит: «Не пора ли?» — да десять раз сам побежишь посмотреть на часы… Что ж будешь делать: наше дело холопское; благо уж теперь в дом-то тысячу раз на день не побежишь справляться, здорова ли. Позвонит барин, спросит: что? как?… Ну, сказал, что лучше, дескать, ваше превосходительство, да и кончено.

— То-то же, сам ты умная голова, да и сердце-то у тебя доброе, — сказал доктор.

— А с чего ж ему и злым-то быть? ведь что ж, если подумаешь: все люди, все человеки… прости, господи, согрешения вольные и невольные.

Этим здравым рассуждением кончились жалобы Бориса на тяготу докладывать барину тысячу раз на день об одном и том же. Ему стоило только понять, что для здоровья Платона Васильевича звуки: «Слава богу, получше» — заменяли самые благотворные пилюли.

Таким образом, предоставив Платона Васильевича заботам и попечению искусного доктора и верного слуги, мы обратимся к Чарову.

На другой день после полученного от Эрнестины де Мильвуа пригласительного письма знакомые и приятели Чарова выбили всю мостовую у подъезда его дома, поминутно останавливаясь с вопросом: а что, дома Чаров? — «Никак нет-с!» — отвечал всем швейцар. На третий день этот ответ заменился более положительным: «не принимает-с, нездоровы».

— Что с ним сделалось?

— Не могу знать-с.

Прошло несколько дней. Дом Чарова как будто обратился в кокон червя в человеческом образе.

Посмотрим, как он там изменяется в бабочку.

Вот он в кабинете, развалился на диване и жжет сигару. Не и духе. Но язык его как будто развязался, во всех членах какое-то движение, глаза смотрят не наружу, а внутрь.

— У у-родина! — бормочет он сердито, — навязал себе на шею воплощенную добродетель!.. Недотрога, sensitive[231] проклятая!..

В гостиной послышался звук рояля. Меланхолические аккорды как будто потрясли душу Чарова. Он вскочил, бросился из кабинета прямо в гостиную к роялю.

— Эрнестина! Ange!..[232] помиримся!

— Я с вами не ссорилась; к чему же мир?

— Ты такая странная!.. Голова идет кругом! Знаешь что? Поедем прогуляться со мной, в кабриолете, за город.

— Это что значит? Мне, ехать с вами?

— Ну да, ну что ж такое?

— Нет!

— Черт!.. — проговорил Чаров отвернувшись, — это невыносимо!

— Точно невыносимо, — отвечала, вставая с места, Саломея, — и потому мы лучше расстанемся.

— Ни-ни-ни!.. Не сердись! Прости меня, не буду!.. Ну, embrasse![233]

Саломея презрительно покачала головой.

— Если любишь?

— Вы прежде взвесьте свои собственные чувства, что они в состоянии сделать для того, кого любят.

— Я? я все в состоянии сделать для тебя; все, что только хочешь: говори, приказывай.

— Приказывай! приказывают рабу. Вы не раб мой; но и я не буду наемной вашей рабыней!

— А! Так вам угодно… понимаю…

— Ничего, ровно ничего мне не угодно!.. Я в вас ошиблась и вижу, что вы еще ребенок, для которого каждая женщина кукла!.. Позвольте мне послать вашего человека.

— Куда-с?

— Нанять мне дом.

— Дом? Вам угодно меня оставить?

— Непременно!

— Нет-с, я вас не выпущу отсюда!

— Хм! — произнесла Саломея с презрительней улыбкой.

— Не выпущу — и кончено!

— Странно! Кажется, я свободна, не жена ваша, чтоб позволить вам так располагать мною!

— Эрнестина!

— Monsieur!

— Фу, демон какой! — проговорил Чаров по-русски, заходив по комнате.

— Я повторяю вам мою просьбу, — сказала Саломея.

— Какую-с?

— Я не желаю здесь оставаться…

— А я желаю. Я женюсь на вас.

— Я не могу переносить ваших шуток, увольте меня от них!.. О, какое несчастное создание женщина!..

Саломея бросилась на диван и закрыла глаза платком.

— Ну, виноват, виноват! — вскричал Чаров, припав перед ней и схватив ее руку.

— Оставьте меня, сударь!

— Эрнестина!.. я, право, не понимаю тебя: чего же ты хочешь?… Предлагаю все, что угодно, предлагаю себя… На, возьми!

— Мне ничего не нужно!

— Но я не могу без тебя жить… как хочешь, не могу!.. Мне, черт знает, все надоело!.. Только ты одна нужна мне…

— Позвольте, оставьте меня!.. Я не могу быть жертвой вашей прихоти…

— Ну, убей меня, а потом иди куда хочешь!.. Живой Чаров не пустит тебя от себя ни шагу!.. Слышишь?… Ну, дай мне руку, дай, Эрнестина!

— Вы оскорбляете меня! вы злобно смеетесь надо мной!.. Вы думаете, что меня льстит ваше богатство?

— Ничего не думаю, ей-богу ничего. Мне только нужна твоя любовь, любовь твоя.

— Любовь покупается только любовью.

— Но ведь я люблю тебя.

— Это любовь! — проговорила Саломея с усмешкой.

— Да какую же еще любовь тебе нужно?… Черт знает, право, женщины что-то воображают себе сверхъестественное в этой любви… Какая-то фантазия в голове; ну, не понимаю! Как тут понять?

— Кто не способен любить, тот и не способен понимать любви… Для вас нужна не любовь, а женщина… и все женщины для вас равны. Вы привыкли только утолять свои чувства, привыкли покупать наслаждение… Вы не способны любить!

— Я не способен любить?… Нет, я прошу вас это доказать! — вскричал Чаров, вскочив с полу и заходив взад и вперед.

— Доказать! Любовь не требует доказательств, — проговорила спокойно Саломея.

— Ah, Dieu! — вскричал снова Чаров исступленно, остановясь перед Саломеей, — если я буду угождать женщине, ухаживать за ней, ни о чем не думать кроме ее, — что это значит?

— Волокитство, — отвечала Саломея равнодушно.

— Если я отдам ей все, что у меня есть, — что это будет значить?

— Это будет значить, что вы думаете купить ее любовь ценою вашего состояния.

— Только? А если я буду считать ее божеством, истязаться, исполнять все женские ее причуды? Что это будет значить?

— Вашу собственную, мужскую причуду.

— Больше ничего?