Но как-то он до конца войны так и пробыл в полку...

— Когда летчик с «фоккера», который вы сбили, выпрыгнул из самолета, не было желания расстре­лять его в воздухе?

— Нет. Преследовать его желания не было. Мы вы­прыгнувших не расстреливали. Ребята старшего поко­ления, которые воевали на И-16, говорили, что были случаи, когда немцы расстреливали наших, спускав­шихся на парашютах. Но потом они перестали, потому что им тоже некогда было этим заниматься. Они знали, что чуть только рот раззявят, «Иван» его снимет. Ду­маю, поначалу это у них шло от безнаказанности.

Когда я первый самолет сбивал, мысли были самые противоречивые: и отомстить хотелось, и одновремен­но думал — там же человек сидит. Но тут сразу дума­ешь, а что этот человек сделал? Может, он конкретно и не стрелял по гражданским, но Заводчикова же он на моих глазах убил. И когда я его сбил, было и радостно и горестно. Радостно, что я, молодой летчик, сбил аса, что он не будет наших сбивать. Горестно, что Заводчи-кова потерял. Ну и конечно, напряжение было, требова­лось не успокаиваться на этой победе...

—  Почему у вас на личном счету ни одного бом­бардировщика ?

—  Не встречался с ними. Когда пришел на фронт, уже немецких бомбардировщиков выбили. Полк сбил пару «хейнкелей», Похлебаев одного «лаптежника» сбил, но мне в этих боях участвовать не приходилось. Бомбежкой и штурмовкой переднего края у немцев за­нимались «фоккера». Как-то вылетели мы четверкой, а с радиолокационной станции «Рус-2» нам передают: «Похлебаев, иди в такой район, проверь». Вышли туда, смотрим — ниже нас, метров на тысячу, 30 «фоккеров» идут к линии фронта. Причем не строем, а кучей какой-то. Иван приказывает: «Атакуем». Иванов, как обычно, в сторону. Мы в атаку, а они заметили, что их атакуют, и начали избавляться от бомб над своей же территорией. Как они метались! Кто вправо, кто влево, кто куда раз­бегаются. Сбили мы только одного, остальных разогна­ли. Гоняться за ними было некогда. А ведь 30 самоле­тов могли бы сбросить 30 бомб на передовую. Значит, кого-то из наших убили бы. Радостно было, что кого-то мы спасли. А того, что их много, бояться не нужно. Как-то раз ходили мы четверкой. В небе была высокая куче­вая облачность. Станции наведения хорошо было нас видно. Откуда-то появились три четверки «мессеров». Нас не трогают, ходят между облаками. Думаю, если сейчас ведущего сбить, то у них паника начнется, как и у нас, естественно. Я говорю: «Командир, атакуем». А со станции наведения: «Не трогайте!» А у Ивана тоже руки чешутся, чтобы их погонять. Нас меньше, но мы уже знали, как их нужно гонять. Особенно когда летали Похлебаев — Дементеев и Иванов — Степанов.

—  В воспоминаниях это почти штамп, что не­мецкие бомбардировщики, когда их атакуют, из­бавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?

— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.

—  На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?

—  Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончатель­но прозрел. Впервые близко увидел вражеский само­лет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспо­койнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотри­тельность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает ма­невр — ты оцениваешь свое положение и сам маневри­руешь соответственно.

—  Как вам немецкие летчики?

—  Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же, опыт больше. Они работали в основном на «свободной охоте» и очень успешно — сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты про­зевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневри­ровать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.

В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Немцы так не делали. Если бомбарди­ровщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше, свободнее себя чувствуешь, а для бом­бардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщи­ков без прикрытия.

—   Были среди немцев летчики, с которыми вам приходилось сталкиваться, умевшие вести манев­ренный бой, свалку?

—    Не приходилось участвовать. Помню, Иванова атаковал на скорости какой-то ас. А я далеко от него был. Так... под три четверти. Смотрю, сейчас догонит и собьет Иванова. По рации передаю, что «худой» в хво­сте, он не реагирует. Если бы он просто начал разворот, то «мессер» уже не пошел бы за ним, а ушел. Я взял уп­реждение аж впереди Иванова, дальность-то большая. Трассу положил точно впереди «мессера», который уже готов был открыть огонь. Он вышел из атаки свечой вверх градусов под 70. Вверху его встретила пара По-хлебаева. Как он врезал этому «мессеру»... Я не знаю, снаряда три, наверное, в него попало. Зрелище страш­ное: летчика убило, конечно, самолет развалился на че­тыре части, плоскости отвалились, фюзеляж отвалился. Он только вспыхнул немного, а гореть уже нечему было. И эти куски стали падать...

За короткое время — за месяц — мы сбили четырех лучших асов их группы «Удет». Это по разведданным, которые нам передавали.

Готовилось наступление, мне командир полка дал задание провести разведку Акиманайских позиций. Ни­какими штурмовками, ничем не заниматься, быстрее данные предоставить. Пошел парой со Степановым. Вышли в Азовское море. Там снизились до бреющего и идем над сушей. Смотрим, наши пленные окопы копа­ют. Машут нам руками. Прошли дальше. Перед Феодо­сией есть населенный пункт Владиславовка. От Влади-славовки идет железная дорога на Джанкой. Смотрю, что там такое: железная дорога, на ней стоит дрезина и какой-то агрегат. Мне показалось, что позади этого аг­регата железная дорога как-то не так выглядит. Я гово­рю: «Боря, что-то тут неладное. Прикрой, как следует». Не вытерпел. Три снаряда выпустил и ушел. Вернулся и не доложил, что штурмовал. Командир же полка запре­тил штурмовать! Думаю, ругаться будет. Да и не знаю — попал я или нет. Потом, через несколько дней, Павликов подходит ко мне, спрашивает: «Когда ты хо­дил, не стрелял там ни в кого?» Я отвечаю: «Нет, това­рищ командир». — «Это точно?» — «Точно». — «Мне сказали, что пришла «кобра», дала очередь, а в это время только ты летал. Эта «кобра» повредила агре­гат, который разрушает пути. Каганович — министр путей сообщения, спрашивает, кто уничтожил этот аг­регат и спас мне столько железной дороги такого-то числа в такое-то время? За это дает орден Ленина. Ищет летчика, чтобы его вручить». Я говорю: «Нет, не стрелял». Мне уже тем более неудобно сознаться: по­лучается, раз орден Ленина дают, то я стрелял. Но вот чему я обрадовался, так это тому, что стрелял не на­прасно.

Мы стояли под Феодосией и оттуда ходили на Сева­стополь. Соседний 57-й гвардейский полк пошел шес­теркой. Шли плотным строем, и пара «мессеров» двоих у них сбила с одной атаки, летчики выпрыгнули.

На следующий день командир дивизии дал нашему полку задачу шестеркой идти в тот же район прикры­вать войска. Похлебаев говорит: «Пойдем этажеркой Покрышкина в три яруса. Связь держим по рации». Рас­пределились. Командир эскадрильи остался выше, как более опытный. Я в середине. Идем строем, все время в пределах видимости. Малыми силами большой район занимаем, просматриваем, и взаимодействие хоро­шее. А что, мы будем кучей идти? Там встретился нам новый «мессер» с форсированным мотором. Схвати­лись с ним на виражах. Пока крутились, он все выкручи­вался, никак не мог я его взять в прицел. Видно было, что сильный летчик и летал на новой машине. Кроме того, похоже, ему по рации с земли подсказывали, по­тому что это было над их аэродромом, южнее Севасто­поля. Командир эскадрильи выше меня был: «Ну лад­но, — говорит, — хватит, снимай его. Некогда с ним возиться». Значит, наблюдал. Этот «мессер» стал от меня свечой градусов под 70 вверх уходить. Смотрю, дымок пошел от мотора, потом видно было черный вы­хлоп, и он с форсажем пошел, уходит от меня на «гор­ке». Я отстаю, думаю — уйдет. Пугали нас, что «кобра» против «мессера» ничего не стоит, «мессер» сильнее. Думаю, проверю. Пощупаю своими руками, как гово­рится. Потом смотрю, он тянет, тянет, а я его начинаю догонять. Догоняю, догоняю, в итоге чуть не столкнул­ся. Пришлось даже убрать немного мотор. Я ручку от­дал, самолет уменьшил угол набора высоты, а потом ручку поддернул, и брюхо «мессера» прямо передо мной. Я выстрелил. Видно было, что снаряд дырку сде­лал и в кабине разорвался, убив летчика.