— Это его отец.

Вскоре мы расположились на поляне перед хижиной. Я уже знал, что мое прежнее обиталище стало временной резиденцией Эридана, покинувшего свой городской дом. Горе люди переносят по-разному. Видимо, Потапову легче было здесь, в лесном уединении.

Лесничий появился минут через десять. Он бесшумно посадил свою гравиплощадку рядом с нашими палатками.

Две недели я не видел Потапова. И сейчас с облегчением отметил, что этот мужественный человек в утешениях не нуждался. Когда мы извинились за непрошенное вторжение, его губы, казалось, навсегда скорбно закаменевшие, тронула смущенная улыбка.

— Только рад гостям, — сказал он. — Я вам на ночь сделаю неугасающий огонь древних уральских охотников — нодью.

Наступил вечер. В сумерках вершины гор и зубчатые очертания леса смягчились и напоминали романтические гравюры из старинных книг. На поляне заплясало пламя. Раскрасневшаяся Настя бегала в лес за сухими ветками и подкладывала их в костер, с наслаждением вдыхая горький дым.

Мне всегда нравились уютные вечера около костра, в кругу близких друзей. А сегодняшний вечер для Тани, да и для всех нас, особенный. Днем, в час передачи важных известий, мы включили походный телеэкран и услышали новость: Таня — лауреат Солнечной системы. Ее симфоническая поэма «Из звездных странствий» признана лучшим музыкальным произведением года.

Поэма вызвала споры. Оказывается, не одному мне в беспросветном и неизученном океане нуль-материи почудилась мелькнувшая тень — тень Непознаваемого. Только разным людям явилась эта тень в разных конкретных образах. Мне она представилась, например, в виде неведомого черного всадника, с тревожным рокотом скачущего во мраке вакуума.

У вечернего костра первым заговорил о Таниной поэме Орион.

— А поэма твоя все-таки того… Мрачновата, — сказал он.

— Категорически против такого мнения, — возразила Вега. — Напрасно нападаешь на сестру. Первая часть поэмы говорит лишь о том, что все трудности познания еще впереди. А по закону контраста все остальные части звучат особенно победно и радостно.

— Мне тоже кажется, что серьезное искусство не должно быть слащавым, — поддержал я Вегу. — Оно должно потрясать.

— Мне тоже, — решительно заявила Инга.

— Я-то что… Я согласен, — сдавался Орион, отмахиваясь от нас руками. — Я говорю для ее же пользы. Посмотрите на Татьяну. Она сияет, раздуваясь от тщеславия.

— Вполне объяснимая радость, а не тщеславие.

— Как бы не так, — не унимался Орион, желавший во что бы то ни стало поиронизировать над сестрой. — Посмотрели бы, как в подобных случаях она вертится в своем пенелоновом платье. К сожалению, сегодня мы лишимся этого пышного зрелища. Она ничего не знала и платье не прихватила.

— А вот возьму и надену, — рассмеялась Таня. — Смотри!

Она вытащила из кармана походной куртки клубок не больше теннисного мяча. Подбросила его вверх, и клубок в воздухе развернулся в искрящееся платье, отливающее холодным фиолетовым пламенем. Настя прыгала от восторга и бережно расправляла звездное полотнище.

Все хохотали до слез, глядя на заморгавшего от неожиданности Ориона. Даже хмурый Эридан Потапов улыбнулся.

— Ты смотри, — бормотал Орион. — И тут все предусмотрела…

Таня ушла в палатку переодеваться.

Костер угасал. Но Эридан вместо него соорудил нодью из двух сухих бревен. Обращенные друг к другу тлеющими боками, бревна багрово светились и разливали вокруг домашнее тепло. Мы потом всю ночь спали у нодьи, как около печки.

Костер почти погас. На тлеющих углях плясали голубые мотыльки. Нодья источала тепло и приглушенный свет. В это время из палатки вышла Таня в своем удивительном платье, в котором то переливались земные туманы, то колыхался звездный блеск.

— Гм, — бормотнул Орион, стараясь придать голосу иронию. — Ты похожа на эту… На странствующую звездную принцессу, ступившую на грешную Землю. Что-то в этом роде.

В голубоватых отсветах звездного платья лицо Тани выглядело непривычно белым, а волосы — черными, как ночь, и она снова напомнила мне другую женщину из иного мира… Как они все-таки похожи, и как не похожи их жизни! Два мира — две судьбы… С трагически одинокой Элорой у меня связываются страшные образы города Электронного Дьявола и тотальной пустыни Вечной Гармонии. А когда думаю о Тане, перед глазами развертывается совсем иная картина: усеянный цветами луг и жаворонок, повисший в небе серебряным колокольчиком.

…Не заметил, как прошло два часа. Пирамидальный город-сад повернулся на 180 градусов, и веранда опять в тени. На севере, в тридцати километрах отсюда, в лучах заходящего солнца четко выступали очертания огромной голубой тарелки. Это новый город — чудо гравитационной техники. Он парил в воздухе над излучиной Камы и походил издали на циклопических размеров цветок. Чуть наклоненный к югу, цветок медленно вращался и, подобно подсолнечнику, сопровождал наше светило, раскрывая навстречу лучам свои гигантские лепестки-сектора.

И опять я подумал о Тане, о ее увлеченности цветами и музыкой. После окончания туристского похода мы поселились здесь, в пирамидальном городе. В тот же день вот на этой веранде Таня делилась со мной своей мечтой.

— Природа допустила небольшой просчет, — говорила она. — В лесу поют птицы, звенят сосны, шумит листва. Выйдешь в поле — цветы… Они приятно пахнут, ласкают глаз. Но почему молчат? Они должны звучать, как музыка, петь, как птицы. Что нужно, чтобы исправить оплошность природы? Небольшое вмешательство в генетическую основу…

Таня рассказала о своей будущей работе, в которой найдут применение обе ее профессии — биолога и композитора. «Поющие луга» — так я тут же назвал ее проект, фантастически трудный по исполнению. И продекламировал подходящие к ее замыслу стихи поэта XIX века. Я помнил их еще со школы:

— Какие хорошие стихи! — обрадовалась Таня. — Вот видишь, поэты давно мечтали о поющих степях. Вернее, они воспринимали их поющими. Колокольчики!.. Они должны у меня именно звенеть, как серебряные. Тихо и нежно. Чуть громче, на манер пастушеской свирели, будут звучать полевые лютики. А ромашкам и василькам отведу роль первых скрипок. Мои питомцы в Антарктиде — не то… Это почти биороботы. А наши дорогие с детства полевые цветы останутся у меня такими же живыми. И откликаться они будут не на грубые радиоволны, а на биоизлучение человека.

Мне понравилось, что Танины луга будут жить словно в едином ритме с человеком, с его думами и настроениями. Отзываться на биоизлучение человека! Эти слова подсказали мне замысел фантастической картины, которую я вскоре начал писать. Картина под названием «Поющие луга» должна стать своего рода картиной-метафорой, картиной-символом. Один вариант готов, стоит сейчас на веранде передо мной. Многое хочется вместить в картину: и просторы степей, в которых то печет солнце, то гуляют дожди и грозы; и бесшумный скользящий поезд; и парящий вдали на горизонте город. Фантастический, еще никем не виданный сиреневый аэрогород, этакий медленно вращающийся шар-глобус, плавающий на гравитационных волнах. На переднем плане — люди: гиперастронавт, только что вернувшийся на Землю, и его подруга. Они идут по тропинке среди пахучего степного разнотравья. Медуницы и ромашки, яркие лютики и трогательные васильки — все цветы вблизи людей вздрогнули лепестками, отозвавшись на биоизлучение. Они чутко уловили их настроение и встретили никем и никогда не слыханной мелодией. Лица двоих изумлены и радостны, их мысли и чувства сливаются в едином звучании с природой…

…Зашуршали под ветром листья, и на моем столе заплясали узорчатые солнечные блики — веранда вновь на южной стороне. Сзади послышались легкие шаги — пришла Таня.