– Она не пошла на компромисс, – возразила я. – Она просто не могла. Ради любви она готова даже умереть.

– Ее самоубийство – акт чистого эгоизма, – презрительно заявил Джос. – Она совершила его, чтобы наказать Пинкертона.

– Но Пинкертон полное ничтожество. Его следовало наказать.

– Я не согласен, – возразил Джос. Он явно разозлился, и я внезапно подумала: он сошел с ума. Мы так горячо спорим из-за женщины, которой даже не существовало в природе!

– Я считаю, что ее самоубийство – трагедия, – тихо проговорила я. – Она отрекается от такой жизни. Это благородный и красивый поступок.

– Прости, Фейт, – живо сказал он, поднимая папку, – я просто не могу лить слезы над этой жалкой идиоткой, которая безропотно согласна стать жертвой.

Меня поразили его бессердечные слова, но я решила убрать их подальше в подсознание. Порой – да, да! – порой его высказывания меня просто поражают. Тогда все внутри меня приходит в напряжение. Поэтому я решила, что лучше всего не обращать на них внимания, а думать о том, что в нем есть замечательного. В любом случае, убеждала я себя, спускаясь по лестнице, невозможно всем одинаково смотреть на мир. Это невозможно хотя бы потому, что все мы обладаем разным жизненным опытом. Поэтому если ему хочется злиться по поводу «Мадам Баттерфляй» – пусть злится, говорила я себе. В конце концов, он работал над этой оперой столько времени, поэтому имеет право на свою точку зрения. Мы заглянули на сцену, где небольшими группками стояли звукоинженеры и осветители. Я прошла за кулисы, а Джос расхаживал по сцене. Он что-то обсуждал с осветителями, режиссером и продюсером. Тут же суетились люди, на которых были наушники; задрав голову, они глядели на колосники. Плотник подправлял жалюзи на домике Чио-Чио-сан, а трое художников-декораторов – они выглядели такими молодыми – клали последние мазки на задник.

Это совершенно другой мир, размышляла я, проходя в зал. Я села в роскошное кресло красного бархата, а Джос расхаживал по сцене, словно повелитель и творец в одном лице. Все смотрели на него. Всем нужно было поговорить с ним. Все хотели знать его мнение. Судя по всему, все относились к нему с огромным уважением.

Вот это и запомнят зрители, поняла я, глядя на сцену. Кто-то запомнит голоса исполнителей, возможно, игру оркестра, но для большинства людей в памяти останется то, как все это выглядело и в какие костюмы были одеты артисты.

Мне повезло, снова подумала я, глядя, как гаснет свет в зале и начинается прогон спектакля. Да, мне повезло, повторяла я, как мантру. Мне очень, очень повезло.

– Тебе очень повезло, – заявил Питер несколько дней спустя. – И ты это знаешь, верно?

Он опустился в кухне на колени и смотрел прямо в глаза Грэму, который нервно махал хвостом. – Тебе, псина, дьявольски повезло. Так что знай меру. – Грэм лизнул его в нос. – В следующий раз, когда захочешь прошвырнуться ко мне, звякни сначала по телефону, договорились? Вот и хорошо. Лекция окончена. Давай пять! – Грэм протянул ему правую лапу. – Я страшно переживал, что не могу помочь тебе в поисках, Фейт, – сказал Питер, вставая.

– Ну что теперь говорить об этом, – отозвалась я. – Мы все искали как могли. Джос тоже помогал.

– Молодец, – признал Питер. – Ничего не скажешь, молодец, особенно если вспомнить, что они не очень-то ладят друг с другом.

Я налила ему кофе.

– Я сейчас просмотрю все это. – Питер махнул в сторону коричневых конвертов. – Знаешь, тебе все-таки нужно постараться преодолеть этот страх.

– Знаю, – согласилась я, – но не могу.

– Возможно, придется, – заметил Питер. – Потому что как только мы разведемся, – он провел по горлу воображаемым ножом, – я уже не смогу делать это для тебя.

Я кивнула. Он был прав.

– Как у тебя дела с Джосом? – внезапно спросил Питер.

Я была несколько ошарашена и самим вопросом, и дружеским тоном, с каким он был задан. Мне казалось, что Питер ничего не захочет знать о Джосе, так же как я ничего не хотела знать об Энди.

– Все в порядке, да? – добавил он каким-то небрежным тоном.

– Да, все в порядке, – ответила я. – Все в порядке. В порядке.

Мне было неловко обсуждать своего бойфренда с мужчиной, за которым я все еще была замужем. – Все просто… в полном порядке, – повторила я со вздохом.

– Вот и хорошо, – кивнул Питер. – Вот и хорошо.

Мы в молчании пили кофе.

– Значит, у вас все складывается хорошо, – оживленно добавил он.

– В общем, да, – проговорила я, вертя в руках ложечку. – Все хорошо. Хотя…

– Что?

– Хотя он очень занят в театре.

– Ну конечно. У него там действительно интересная работа.

– Ммм, – кивнула я. – Интересная.

– Значит, все обстоит действительно хорошо?

– Ну да. Очень. Хорошо. По большей части.

– По большей части? – недоуменно переспросил Питер.

– Ну да. По большей части, – подтвердила я. – То есть, я хочу сказать, у нас все отлично, действительно отлично. Но не идеально.

– Не идеально? – переспросил Питер, водя пальцем по сахарнице.

– Нет, не идеально.

– В каком смысле?

– В общем-то ничего особенного. Ерунда.

– Ну например? Грэм?

– Нет, нет, как раз здесь дело, кажется, пошло на лад. Просто всякая мелочь, пустяки.

– Пустяки?

– Я имею в виду кой-какие конфликты.

– Конфликты? Ничего себе.

– Я имею в виду – разницу во мнениях. Вот и все. Расхождение в каких-то мелочах. Причем совершенно незначительных. Вот и все. Я считаю, что это нормально, верно?

– Нормально? – повторил он.

– Ну да. Я хочу сказать, мы ведь тоже не всегда соглашались друг с другом. Сначала.

– Разве?

– По-моему, да. Наступило молчание.

– Да, – сказала я. – Я в этом совершенно уверена.

– Например?

– Ну… – я рассеянно взглянула на него. Мне ничего не приходило на ум. – Нужно подумать. Это было так давно.

– Действительно, – согласился Питер. – Это было давно. А вот одно я точно помню! – торжествующе провозгласил он. – Ты никогда не одобряла моего пристрастия к популярной музыке.

– Разве?

– Точно. Все время меня поддразнивала.

– Правда?

– Да-да. Из-за того, что мне нравились «Gladys Knight & The Pips».

– О да, это я помню.

Мы посмотрели друг на друга и заулыбались.

– Ты – лучшее, что было в моей жизни, – негромко сказал Питер.

– Что? – выдавила я. У меня загорелись щеки и пульс зачастил, как бешеный.

– «Ты – лучшее, что было в моей жизни», – повторил он.

– Правда?

– Правда. Я думаю, это их лучшая песня.

– А. Ммм, пожалуй. Хотя мне они не очень нравились.

– Да. Ты предпочитала Тома Джонса, этого любимца женщин.

Я кивнула и заметила:

– В этом нет ничего странного.

– А мне это всегда казалось странным, ведь он был популярен десятилетием раньше.

– Да нет, «В этом нет ничего странного» – моя любимая песня, – пояснила я. – Между прочим, он и сейчас популярен. Он из тех певцов, кого любит не одно поколение.

– Да, пожалуй что так. Значит, с Джосом у тебя все в порядке? – доброжелательно переспросил он.

Я кивнула.

– Ну и хорошо. Значит, тебя ничего особенно не тревожит?

– Господи, конечно, нет.

– Никаких серьезных проблем?

– Никаких.

– Или разногласий?

Я затрясла головой.

– А с чего ты вдруг спрашиваешь?

– Видишь ли, ребята звонили мне из Франции, и Кейти намекнула, что, возможно, между вами есть – ну, ты понимаешь, – кое-какие пустяковые недоразумения.

– Вот как? Хм, боюсь, она ошибается. А потом, ты и сам знаешь, как она любит все анализировать, не зная меры.

Питер кивнул.

– Что верно, то верно. Тогда, значит, ты действительно счастлива с Джосом? – добавил он.

– Да. Раз уж зашел разговор на личные темы, скажи, а как у тебя?

– У меня?

– Есть проблемы?

– Проблемы? С Энди?

Я кивнула.

– Нет, нет, – покачал он головой. – Как и у тебя, всего лишь так, кое-какие… – я слышала, как он втягивает воздух сквозь зубы, – пустяки.