Ночь наполняли густые душистые ароматы, шорох листвы и попискивание мелкой лесной живности. В роще стояла непроницаемая для взгляда темнота. Кроны дубов были неподвижны. Казалось, все звуки леса умерли, и Корум слышал только дыхание своих спутников.
Несколько бесконечных минут Гофанон стоял, не шевелясь и не произнося ни слова. Могучая грудь вздымалась и опускалась, глаза были закрыты. Затем он пошевелился и отметил мечом восемь сторон, после чего вернулся в прежнее положение.
И тут он запел. Он пел на прекрасном, словно спокойное течение воды, языке сидов, который настолько походил на язык вадагов, что Корум легко понимал его. Вот что пел Гофанон:
Сто мечей я пред битвой сковал
Для великих воителей-сидов.
Девяносто и девять пропали,
Лишь один назад возвратился.
Ржою покрыты, в земле они сгнили,
В стволах застряли, под воду ушли,
В огне сгорели, во льду раскололись,
Лишь один возвратился назад.
В нем металла сидов
На клинок не хватит,
И железо смертных
В меч пришлось добавить.
Силы мабденов и сидов
Слились в мече Гофанона,
Что Коруму будет отдан.
Но силы нет без изъяна!
Гофанон поднял клинок повыше. Он покачивался, словно в трансе. Наконец кузнец продолжил:
Скован клинок в огне,
Стужею был закален.
Солнце с Луною вместе
Судьбу его предрешили
Страшен врагам он будет,
Нынешним и грядущим.
Меч томится по ним,
Хочет напиться крови.
Теперь казалось, что меч балансирует на острие и стоит вращаясь.
Корум вспомнил свой сон, и его шатнуло. Не доводилось ли ему уже раньше держать такой меч?
Скоро меч имя получит,
И враги содрогнутся.
Вот иглы острие,
Что Фои Миоре шьет саван.
Меч, Гофанон тебя создал.
Тебя Корум ныне получит.
Могильным червям на поживу
Врагов отправлять ты будешь.
Вижу – враг будет повержен,
И суровые зимы исчезнут.
О, большой урожай
Снимет сидов коса!
Меч, ты имя получишь
И убитых отсчет свой начнешь,
Поможешь вадагу и сидам
С врагом своим расплатиться.
Сильная дрожь сотрясла могучее тело Гофанона, и он плотнее сжал пальцами лезвие меча.
Корум удивился, почему никто, кроме него, не услышал, как застонал Гофанон. Он посмотрел на лица своих спутников. Они стояли как в трансе, потрясенные и ничего не понимающие.
Гофанон постоял, покачиваясь, и продолжил:
Меч безымянный – ты Корума меч!
Только он может дать тебе имя.
Вижу – черные ветры стенают над Лимбом.
Мутные реки ждут мою душу.
Гофанон простонал эти последние слова. Он был испуган тем, что увидел сквозь сжатые веки, но уста его продолжали песню меча.
Корум подумал, видел ли он меч, похожий на этот. Меч проявит себя в битве против Фои Миоре – Корум это знал. Но будет ли меч ему другом? Почему он воспринимает его как врага?
Скован клинок судьбы.
Выкован меч заветный.
В битве ему не сломаться.
Никогда никому не уступит.
Теперь Корум видел перед собой только меч. Он осознал, что поднимается на холм. Казалось, что Гофанон исчез и меч сам по себе висит в воздухе, светясь то белым лунным сиянием, то красным огнем солнца.
Корум попытался взять его пальцами серебряной руки, но меч как будто отклонился. Только когда Корум протянул правую руку, здоровую, меч позволил взять себя.
Корум продолжал слышать песню Гофанона. И если начиналась она гордыми строфами, то сейчас звучала как грустная погребальная песнь. И не сопровождали ли ее далекие звуки арфы?
Создали могучий клинок
Вместе бессмертный и смертный.
Он – для героя-вадага.
Это Корума меч.
На свет этот меч появился
Не только для битв кровавых —
Не только плоть он ранит.
Несет он больше чем смерть!
Так забудь же, клинок, Гофанона!
Лишь Коруму верно служи!
Рази мабденов врага!
От битвы не уклоняйся!
Внезапно меч надежно лег в правую руку Корума, и ему показалось, что тот был при нем всю жизнь. Рукоятка лежала как влитая, и оружие казалось невесомым. При свете луны Корум стал рассматривать меч со всех сторон, удивляясь его остроте и надежности.
– Да, это мой меч, – сказал он. К нему снова вернулось то, что было давно потеряно и забыто. – Это мой меч.
И тому, кто даст тебе имя,
Храни до конца ты верность!
Гофанон резко оборвал песню. Глаза его открылись. В них стояло смешанное выражение мучительной вины, сочувствия к Коруму и в то же время триумфа.
Повернувшись, он поднял голову к луне.
Корум проследил за его взглядом и был поражен видом огромного серебряного диска, заполнившего собой все небо. Он не мог оторвать от глаз диска, вадагу казалось, что он тонет в лунном серебре. Корум видел лица, сражающиеся армии, безлюдные пространства, разрушенные города и бесплодные поля. Он видел себя, хотя смотрящее на него лицо было чужим. Принц видел меч – но не тот, что он держал в руках. Его меч был белым, а тот, другой, – абсолютно черным. Он увидел Джери-а-Конела. Он увидел Медб. Он видел Ралину и многих других и всех их любил, но лишь одна Медб вызывала у него страх. Затем возникла арфа Дагдага и обрела вид юноши, чье тело отливало странным золотым цветом, и Дагдаг, как ни странно, сам был арфой. Корум увидел огромного белого коня и знал, что это его конь, но опасался, примет ли тот его. Перед Корумом предстала равнина, затянутая снежной белизной, и на ней появился одинокий всадник: плащ на нем отливал алым; оружие и доспехи были теми же, что носят вадаги, одна рука здоровой, а другая отлита из серебра, правый глаз прикрыт искусно вышитой повязкой, и черты лица были чертами вадага – Корума. Но Корум понимал, что всадник – это не он, и принц задохнулся от страха, стараясь не смотреть на всадника, который все приближался. На лице наездника было выражение насмешливой ненависти, а в единственном глазу – неуклонная решимость убить Корума и занять его место.
– Нет! – закричал Корум.
Облака затянули диск луны, и ее свет померк. Корум стоял на кургане Кремма в дубовой роще, в том месте, где обитает сила, и в руке он держал меч, равного которому не существовало на Земле; а когда он опустил взгляд на холм, то увидел, что рядом с ним стоят и Гофанон с Хисаком Солнцекрадом, и Джери-а-Конел, и рыжеволосая Медб Длинная Рука – и все они смотрят на него так, словно хотят помочь и не могут.
