Я молчала, машинально потирая лоб. Мыслей не было. Только вязкая, пакостливая тишина.

— Вот как… Теперь, по крайней мере, понятно, почему ты не хотел говорить мне сразу.

— Да. Ты бы его придушила на месте, а я отнюдь не был уверен… Я и сейчас, честно говоря, не совсем…

— Брось. Я говорила с ним — он чувствует свою вину, это видно, значит, ты прав. Мелкий эгоистичный твареныш!

Ремо поднялся.

— Отшельник жалеет его — понимает, или думает, что понимает. Поэтому, я тебя прошу, не предпринимай ничего радикального. По крайней мере, пока.

— Я постараюсь… не принимать поспешных решений, если ты об этом.

Ремо кивнул. Бросил на меня проницательный взгляд и начал спускаться в палату. Я же осталась, минута за минутой просиживая на пыльном ящике и пытаясь понять… Пытаясь сделать то, что обязывала делать работа, и не могла.

Мы живем в мире, который не обращает на нас особого внимания. Катаклизмы, войны и эпидемии случаются вне зависимости от того, счастливы ли мы или сердце рвется от боли. И это правильно. Но ни один катаклизм, ни одна эпидемия не отменят мелкой возни смертных, даже посреди войны, на линии фронта продолжающих играть в любовь или кидаться друг на друга с кулаками.

Я тяжело поднялась и начала спускаться по лестнице. Ремо прав — слишком сейчас все сложно и слишком мало времени на все. Звезда тебе судья, мальчик, возможно, ты и не доживешь до конца осады. Но если доживешь…

Возможно, я слишком много думала о том, о чем не стоит думать на ходу. В результате — проскочила нужный этаж и уперлась в стенку, спустившись на нижний уровень подвалов. А упершись, услышала чей–то приглушенный голос, доносящийся из–за перегородки.

Шла я на самом деле за комендантом, поскольку идея протестировать на нем зеленые искры действительно стоила проверки, и уже собиралась вернуться назад… Но тут в анонимном голосе я узнала майора.

Он явно разговаривал по переговорнику. В подвале?… И я, в полной мере осознавая, что делаю, подкралась к тонкой пластиковой перегородке и приложила к ней ухо.

— …делать. Да, я видел их, — пауза. — Нет, фарр, по этому поводу можете не беспокоиться — их будут держать без сознания. Вероятность утечки несущественна.

Голос затих надолго. Я плотоядно осклабилась. «Они» — явно наши сумасшедшие. И, хотя не совсем понятно, что тут от нас хотят скрыть, факты — вещь упрямая. И эти факты говорят, что в наших рядах завелась крыса.

— Да, я направлял отчет, когда это было еще возможно… — пауза. Сухой тон приблизился по температуре к полярному леднику. — Нет, я не считаю сеанс излишеством. Здесь находится объект 678–СN, и он жив, хотя, если мне не изменяет память, научный отдел утверждал… — пауза. — Нет, я не пытаюсь лезть в дела руководства. Но именно поэтому моей группе было приказано прекратить поиски… Нет, обсуждать приказы я тоже не смею. Но никто не обращал внимания на эту проблему именно потому, что научный отдел утверждал, что дольше десяти дней он не проживет, а блок не даст ему ничего разболтать в любом случае… — пауза. — Нет, я не думаю, что это кто–то сделал. Это глухая провинция, здесь нет нужного оборудования, — пауза. — Нет, кроме того, что он выжил, прогнозы подтвердились. Дефектный образец, остановился на второй стадии, судя по всему… Нет. Ничего дополнительно не проявилось, — пауза. — Есть, фарр координатор.

Он замолчал. Я прижалась к стене, и, сощурившись, заглянула в узкую щель между пластиком и неровными камнями. И застыла в ступоре — никакого переговорника не было. Северянин стоял, подняв лицо с закрытыми глазами к потолку, и обращался со своими «да» и «нет» к нему же. Коротко, официально попрощался и открыл глаза. Я отпрянула от щели и на всякий случай усилила блокировку сознания, поэтому как он ушел, уже не слышала.

А потом, уже в который за сегодняшний день раз опустилась на ближайший ящик и обхватила голову руками. Да, когда я думала, что дело в переговорнике, то надеялась поймать вторую крысу в Развалинах, ибо никуда больше наша техника из–за барьера пробиться не могла. Да, теоретически очень сильный оператор дальней связи мог пробить барьер, а не заработать инсульт от одной попытки… Но вот так, без усиливающей аппаратуры, без обязательного иферена… Как это вообще возможно?

Я все чаще и чаще задаю себе этот вопрос за последние дни и недели, а ответы приходят все реже и реже… Объект 678–СN. Лаппо.

То, что он сбежал из какой–то лаборатории, и раньше было очевидным, а этот разговор только подтвердил давние подозрения. Но теперь, по крайней мере, стало понятно, почему его не искали. Дефектный образец, не дошедший до конца… И я даже знаю, почему. У вампиров все–таки другая биология, совсем немного, но — другая. И почему–то я сомневаюсь, что мальчик распространялся об этой особенности своего организма. Или, может, в этом и состоял эксперимент — посмотреть, получиться ли? А что должно было получиться?… Зачем? И у кого?

Кому же ты служишь, северянин? Неужели СБ Центра, раз интересны тебе наши сумасшедшие?…

Резкий звук ударил по рефлексам, подбрасывая на ноги и выбивая мысли из головы — ревела тревожная сирена. Я бросилась вверх по лестнице, выскочила в центральный коридор и, растолкав солдат у единственного не заваренного наглухо окна первого этажа, прилипла к бронированному стеклу сама.

Два универсальных боевых крейсера снижались медленно и величаво, неторопливо разрастаясь из едва заметных точек в узкие вытянутые тени на ночном ясном небе. Лидра.

Сердце радостно подскочило. Хватит. Должно хватить двух крейсеров, даже с избытком, особенно если узконаправленной бомбардировкой обрушить второй периметр вместе с мастерской и взлетной, перекрыв т'хорам точку выхода с Изнанки.

По толпе солдат прокатилась волна радостного гула. Вдруг мимо стекла промелькнула болотно–зеленая фигура — т'хоры, забившиеся от ледяного по–зимнему ветра под скаты крыш и в стенные ниши, поднялись в воздух, где и повисли перекрывающим обзор маревом трепещущих крыльев.

Минут десять неба не было видно. А потом я увидела…

Сердце оборвалось и провалилось в Бездну. Они заходили на посадку. На посадку рядом с фортом!

— Звезда, да им разве не сказали?! — мой голос летит над собравшейся толпой отчаянным и совершенно бесполезным криком. Следом летят корабли — вниз, стремительно заваливаясь на корму.

По металлу тусклыми вспышками бегут зеленые искры, оплетая двигатели густой сетью. Т'хоры взмывают в затянутое осенними тучами небо. Полторы сотни. Две. Три. Четыре…

Я тяжело оперлась локтями на подоконник и закрыла лицо руками. Скажите, что я сплю. Скажите, что так не может быть, потому что жизнь не может быть настолько несправедлива. Скажите…

От удара подпрыгивает пол под ногами, вздрагивают стены. Мелко дрожит, но выдерживает бронированный стеклопластик. А за вторым периметром расцветает вспышками и грохотом огненный шар выше крепостной стены — один за другим взрываются двигатели, топливные емкости и арсенал. Корму крейсера разносит в клочья, а то, что осталось, с остервенением смертников облепляют толстой коркой шипастые зеленые тела.

Слышна ли на самом деле стрельба, или это просто бред измученного надеждой сознания?…

Второй крейсер падает далеко — кажется, даже за границей барьера, а я с отрешенностью медика, наблюдающего за агонией неизлечимого пациента, отмечаю, с какой высоты. Видимо, для свидетельства о смерти.

И снова — алым вспыхивает небо, от удара рушится ветхая стена третьего периметра, которую так и не успели закрыть на реконструкцию… Это конец Развалин, конец форта Иней, конец…наверное, нам, его солдатам. Несмотря на то, что под двойным ударом не выдерживает и проседает дальняя часть мастерской. Несмотря на то, что действительно все еще слышна стрельба…

Я подалась назад, расталкивая замерших с перекошенными лицами солдат и побежала наверх, под крышу единственной оставшейся за нами башни.

Не переставая, на одной ноте, надрывно выла тревожная серена. Я сидела, скорчившись, у крошечного слухового окошка, которое не стали даже заваривать, и сквозь пол–ладони стеклопластика наблюдала, как гибнет то, без чего можно жить — надежда.