Однако новые подданные Екатерины, как она и думала, выказывают ей безграничную верность. Они даже спасают жизнь императрицы, когда лошади вдруг понесли на крутом спуске по дороге к Бахчисараю. Набирая ход, ее карета понеслась вниз, подпрыгивая на камнях и переваливаясь с боку на бок. Остановить ее невозможно. Еще секунда – и она разобьется о скалу. И вот, уже у самого въезда в город, лошади взвились на дыбы, а затем повалились на землю, наехавшая на них карета чуть не опрокинулась от удара, однако бросившиеся к ней татарские всадники удержали ее. Пассажиры экипажа ничуть не пострадали. Находившийся внутри Иосиф II признался, что он очень испугался. Однако на лице Екатерины, добавляет он, «я не увидел ни малейших признаков испуга».
По прибытии в Бахчисарай императрица останавливается в бывшем ханском дворце. Как пишет Сегюр, «Екатерина гордилась и даже наслаждалась тем, что она, женщина и христианка, царица, восседает на троне повелителя татар, которые когда-то поработили Россию и всего лишь за несколько лет до их поражения еще грабили и опустошали ее земли». Она охотно сообщает заграничным гостям, что более десяти веков подряд жители этого края совершали жестокие набеги на окрестные земли и каждый год отправляли тысячи пленников в рабство в Малую Азию. Она могла бы обрушить свой гнев на гордых обитателей этой страны, по-прежнему называющих русских «неверными собаками», однако поступила иначе: стала оказывать покровительство религии, обычаям и языку татар. Такая терпимость приносит свои плоды. В Крыму нет никаких народных возмущений, на улицах царит показное спокойствие и равнодушное безразличие ко всему. Прохожие, торговцы и ремесленники, кажется, и не замечают всей роскоши императорского кортежа. Они или смотрят в сторону, или поворачиваются к нему спиной. «Они, по-видимому, не чувствуют себя униженными, – пишет Сегюр, – ибо не считают, что позор поражения связан с их ущербностью; во всем они винят злой рок».
Пьянящее чувство блаженства охватывает путешественников, открывающих прелести Крыма. Они с восхищением любуются приземистыми белыми домиками под теплым южным солнцем, нежной серебристой листвой оливковых деревьев, лаковым блеском резных листьев пальм, садами, где буйно растут розы, жасмин и лавр, наслаждаются видом гор в фиолетовой дымке и изумрудным, тяжело-матовым морем внизу. И как это возможно, чтобы такой райский уголок принадлежал к той же империи, что и снежные равнины севера? Воистину, у Екатерины можно найти все плоды земные!
Из Бахчисарая вся компания едет во вновь построенный порт Севастополь. Там все гости собираются в зале дворца на устроенный с музыкой обед. Вдруг выходящие на широкий балкон окна распахиваются настежь, и изумленным взорам предстает стоящий на рейде великолепный флот, выстроенные в боевой порядок корабли салютуют императрице пушечными залпами. Грохот артиллерии должен был, казалось, не только приветствовать государыню, но и привести в замешательство Константинополь. Русские министры полны боевого задора. Потемкину потребовалось всего лишь два года, чтобы построить и оснастить великую южную армаду. Стоит Ее величеству сказать одно только слово – и вся эта огневая мощь обрушится на турок. Однако Екатерина сохраняет хладнокровие. Время для этого еще не настало. Она принимает морской парад, присутствует при спуске на воду трех военных кораблей и поручает Булгакову, послу России в Порте, направить султану выдержанную в мирных тонах ноту. После объезда Севастополя, где на стройках трудится масса рабочих, она спрашивает у Сегюра, что он думает об этом новом городе и о флоте. «Мадам, – отвечает тот, – созданием Севастополя вы завершили на юге дело, которое Петр Великий начал на севере».
Вернувшись в Бахчисарай, Сегюр и де Линь отправляются в апартаменты, отведенные им в ханском дворце. Вышло так, что их поселили в бывшем гареме властителя Крыма. Каждому отведена большая комната с мраморными стенами и выложенным плитами полом. По стенам вкруг комнаты устроен диван. В центре, в чаше бассейна, журчит фонтан. Окна наполовину закрыты вьющейся растительностью из сплетенных ветвей роз, лавра, жасмина, гранатов и апельсиновых деревьев. Пребывание в этом, по выражению Сегюра, «приюте наслаждений» настраивает душу на лирический лад. Несмотря на свои пятьдесят лет, де Линь не может усидеть на месте. «Должен же я до отъезда из Тавриды увидеть хоть одну женщину без чадры! – говорит он Сегюру. – Хотите пойти со мной на поиски?» Сегюр соглашается, и оба охотника приключений пускаются в путь. Проблуждав немалое время по округе, они видят на опушке небольшой рощи трех женщин, моющих ноги в ручье. Спрятавшись за ветвями деревьев, они не торопясь разглядывают их. Женщины без чадры, но вот горе-то, среди них не оказалось ни одной молодой и красивой. «Честное слово, – прошептал де Линь, – Магомет, пожалуй, прав, заставляя их скрывать лицо!» И только он это сказал, как все три женщины оглянулись, увидели бесстыдников, закричали и спрятали лица. На крики сбежались татары с большими ножами в руках. Сегюр и де Линь пустились прочь, продираясь сквозь кусты. На следующий день, во время большого обеда, всегда старавшийся позабавить императрицу де Линь рассказывает ей об их вчерашних похождениях. Некоторые из присутствующих смеются, однако Екатерина хмурит брови. «Господа, – сказала она, – эта шутка – очень дурного тона и подает плохой пример. Вы находитесь среди народа, покоренного силой моего оружия; я хочу, чтобы законы, вера, нравы и даже предрассудки этого народа уважались. Если бы мне рассказали об этом приключении, не называя имен его героев, я бы скорее всего подумала на кого-нибудь из моих пажей и строго наказала бы их». Оба провинившихся опускают головы, а императрица, пожалев их, более не продолжает разговор на эту тему.
Радостно-упоительное путешествие продолжается. На некоторых триумфальных арках, воздвигнутых на пути следования царицы, видна вызывающая надпись: «Дорога на Византию». Было запущено столько фейерверков, зажжено столько иллюминаций, что принц де Линь «опасается, как бы ему самому от глядения на все это не превратиться в бумажный фонарик». В награду за пребывание в компании такого остроумного и живого характером попутчика Екатерина подарила ему земли, по размерам не уступающие средней французской провинции. Усевшись в карету, она везет принца показать народ, на коленях ждавший, когда ему станут раздавать мелкие деньги. Де Линь пригоршнями черпает монеты из стоявшего сбоку мешка и разбрасывает их совсем как сеятель. Позже он пишет: «Селяне приходят за пятнадцать-двадцать лье нам навстречу, чтобы увидеть императрицу. Как только она появляется, все падают ниц. И вот, на полном скаку, я швыряю на спины и приникшие к земле головы тяжелое золото, и происходит это со мной по шесть раз на дню. Волею случая я стал главным благотворителем россиян».
Сегюр тоже осыпан подарками, как от Екатерины, так и от Потемкина. Настроение князя Таврического становится в это время все более переменчивым. Он то уединяется для поста и молитвы в оказавшуюся неподалеку пещеру отшельника, то вдруг, наполнясь бьющей через край силой и энергией, устраивает для царицы и ее гостей такой праздник, что они забывают и об усталости, и о том, насколько привычными для них стали такие развлечения. Он может принять иноземных дипломатов, развалясь на диване, с всклокоченными волосами, с мутно глядящим единственным глазом, и жаловаться им на денежные затруднения империи, и он же может во время роскошного приема преподнести императрице жемчужное колье немыслимой стоимости. Его оригинальность, считает Сегюр, граничит с безумием. Однажды утром, когда посол Франции готовится к выходу, он сталкивается с молодой красавицей, переодетой в черкешенку. Сегюр застывает на месте от изумления: незнакомка до мельчайших черт лица похожа на его собственную жену. «В первый момент я подумал, что госпожа де Сегюр прибыла из Франции, чтобы повидать меня, и что ее приезд скрыли от меня, дабы устроить неожиданную встречу», – пишет Сегюр. Когда видение стало удаляться, подошедший Потемкин берет его за руку и говорит: «Неужели сходство так велико?» – «Сходство полное, невероятное», – отвечает ему Сегюр. Потемкин разражается смехом – по-видимому, он подсмотрел портрет графини в палатке посла. «Ну так вот, сударь мой, – продолжает Потемкин, – эта молодая черкешенка принадлежит человеку, который позволит мне делать с ней все, что я захочу, так что когда будете в Петербурге, я вам ее подарю». Оторопевший Сегюр бормочет: «Благодарю вас, я никак не могу принять такой подарок и думаю, что такое проявление чувств покажется госпоже Сегюр очень странным». Потемкин очень обижен этим, непонятным по его мнению, отказом. Чтобы успокоить князя Таврического, французскому послу придется принять другой подарок – молоденького калмычонка по имени Нагун. «Некоторое время я о нем заботился, – напишет впоследствии Сегюр, – учил его читать, но… графиня Кобенцль, которую он очень забавлял, так умоляла уступить мальчика ей, что я согласился».
