Екатерина также была рада новому собеседнику, чью обходительность и красноречие она не забыла. Их встреча была воистину дружеской. Принц де Линь прозвал ее «Екатерин Великий» и заявил, что «сила ее чар сделала его пребывание очаровательным». Позднее, вспоминая об их встрече в Киеве, он нарисовал такой портрет императрицы: «Было видно, что она скорее прекрасна, чем красива; величественные линии ее лба смягчались приятностью глаз и улыбки, однако этот лоб говорил все. Не нужно было быть Лафатером,[138] чтобы прочесть в нем, как в книге, гений, справедливость, прямоту, смелость, глубину, равенство, мягкость, спокойствие и твердость; ширина этого лба говорила о большой памяти и сильном воображении; было видно, что в этой голове всему найдется место. Ее немного острый подбородок совсем не выдавался вперед… Овал лица не был четко очерчен, но должен был бесконечно нравиться, потому что на губах постоянно было выражение прямоты, откровенности и веселости. Ее кожа казалась свежей, а грудь была красивой; однако стала она такой только в ущерб талии, когда-то настолько тонкой, что казалось, вот-вот переломится; увы, в России люди сильно полнеют. Она была чистоплотной и, если бы не зачесывала так высоко волосы, а отпускала их немного ниже, чтобы они обрамляли лицо, то казалась бы еще привлекательнее. Ее малый рост не был заметен. Однажды она медленно сказала мне, что когда-то была чрезвычайно живой и подвижной, – вещь, о которой сейчас невозможно и догадаться… Все в ней было размеренно и соразмерно. Она владела искусством слушать собеседника и так привыкла выказывать присутствие духа, что, казалось, слышала все даже тогда, когда думала о другом. Она не говорила только для того, чтобы говорить, и подмечала все ценное в высказываниях других… У императрицы было все, что составляло достоинство, то есть величие Людовика XIV. Она походила на французского короля своим великолепием, празднествами, щедрыми подарками, покупками, блеском. Она лучше содержала свой двор, потому что у нее не было ничего театрального или чрезмерного… Она требовала отнюдь не внешнего обожания. При виде Людовика XIV дрожали, при виде Екатерины II – ободрялись. Людовик был опьянен своей славой; Екатерина же добивалась и увеличивала ее, не теряя головы».

Находясь между принцем де Линем и графом де Сегюром, Екатерина оказывалась в сетях постоянной и тонкой лести, и даже называла их своими «карманными министрами». Желая понравиться им как своей щедростью, так и простотой, она не колеблясь принимает в их присутствии бедных крестьян. Эти несчастные люди рассказывают ей о развалившейся общинной пекарне, о пропавшем урожае, о церкви, у которой появились трещины, а она слушает их с таким же вниманием, как если бы они были послами короля. Иностранные дипломаты более всего удивлены смесью обожания и простоты в обращении государыни с ее подданными. Те самые мужики, которые простирались ниц перед ней, как перед иконой, вдруг начинают говорить с какой-то неосознанной свободой, обращаются к ней на «ты», называют ее «матушкой». Екатерина, хотя она уже давно привыкла к русским обычаям, иногда выглядит сбитой с толку и очарованной во многом противоречивым характером своего народа. Этот народ в одно и то же время подвержен и мистическим верованиям и язычеству, ослеплен величием Бога и пронизан всевозможными предрассудками; он с легкостью соглашается на порабощение тела, но воспевает свободу духа; он то мягок, то поддается приступам опьяняющей жестокости; он ненавидит войну – и дерется с безумной храбростью; мужик может бить свою жену и с глубоким уважением говорить о матери; народ ненавидит дворянство и не может обойтись без барина… Иногда императрица задумчиво спрашивает себя: а не узнает ли она больше о России от этих безграмотных просителей, чем от своих ученых министров? Однако действовать против правил нельзя. Политика делается в кабинетах, а не на земле и не в толпе. Чтобы действовать, надо уметь отвлечься от раздробленной картины отдельных лиц и душ. Надо видеть перед собой массы. Надо вести счет на миллионы душ населения. Надо передвигать границы, не заботясь о судьбах отдельных людей. Ведь нежность отнюдь не относится к достоинствам правительств.

И вот пришла долгожданная весна. Тает снег, и артиллерийские залпы возвещают «ледоход на Борисфене» (Днепре). Потемкин решил, что путешествие будет приятнее, если продолжить его по воде. Для облегчения продвижения на юг надо было взорвать пороги и сровнять песчаные отмели, которые то здесь, то там перекрывали реку. Семь гигантских барок, выкрашенных в красный и золотой цвета, были приготовлены для царицы и ее знатных гостей. Семьдесят три лодки попроще должны были перевозить мелкую придворную челядь. Общая численность прислуги составляла три тысячи человек, но сколько среди них было галерников, прикованных к веслам, летописцы не говорят: явление слишком обычное, чтобы быть замеченным. Восхищенные путники обнаружили в своих каютах комнатку для умывания с запасом воды, удобную кровать, обитый китайской тафтой диван, бюро из красного дерева, кресла. На каждом из наиболее богато обустроенных судов был зал для музицирования, общий салон с библиотекой и устроенный на палубе навес, для того чтобы иметь возможность подышать воздухом, укрывшись от солнечных лучей. Двенадцать музыкантов сопровождают веселенькой мелодией каждый приход и уход гостей. Оркестром императорского корабля дирижирует сам маэстро Сарти. Самые близкие спутники сходятся за столом на галере Екатерины, однако есть и специальная барка с обеденной залой на семьдесят мест для важных приемов. Целая стая шлюпок и лодок беспрестанно снует по обеим сторонам этой эскадры, которая, по словам Сегюра, похожа на «феерический спектакль». Две одинаковые сдвинутые кровати, которые каждый может видеть в каюте императрицы, не оставляют никаких сомнений в ее связи с Мамоновым. Однажды вечером Мамонов собрал у себя несколько человек для партии в карты. Принц Нассауский, который был в их числе, описывает следующую сцену: «Как только мы начали играть в маленьком салоне императрицы, она вошла в халате, с распущенными волосами и готовая надеть свой ночной чепец. Спросила, не помешает ли нам, села рядом, была очень весела и очаровательно любезна. Она извинилась перед нами за свой домашний халат, хотя выглядел он как нельзя более изящным. Сшит он был из тафты абрикосового цвета с голубыми лентами… Она осталась с нами до половины одиннадцатого».

Каюта принца де Линя была расположена по соседству с каютой графа де Сегюра. Однажды утром посланец Иосифа II постучал в перегородку, разбудил своего соседа и прочел ему стихотворные экспромты, которые только что написал. Потом он послал к нему своего слугу с письмом, в котором были смешаны «мудрость, безумие, политика, галантность, военные истории и философские эпиграммы». Сегюр ответил ему в том же духе. «Ничто в мире не велось так же последовательно и с большей четкостью, чем эта странная переписка между австрийским генералом и французским послом, лежавшими в своих кроватях один неподалеку от другого, на одном и том же корабле, рядом с императрицей Севера, и плывшими по Борисфену через страну казаков, чтобы достичь страны татар».

Если императрице становится скучно, она приказывает поднять на мачте своего корабля сигнал, по которому к ней съезжаются обычные ее забавники: остроумный граф Сегюр, элегантный принц де Линь, развязный Кобенцль, Фитц-Герберт с его холодным юмором, принц Нассауский, Мамонов, Лев Нарышкин… Во время разговоров о том о сем не забывают и политику. Между двумя забавными репликами тот или иной посол вставляет хитрые вопросы, чтобы выведать намерения Екатерины. А она, со своей стороны, может привести своего соседа по столу в смятение остро высказанным замечанием. Так, например, она вдруг напустилась на Сегюра: «Вы что, не хотите, чтобы я прогнала ваших любимых турок? Вот уж нашли с кем связаться! Допустим, у вас в Пьемонте или в Савойе соседи убивают или берут в плен тысячи ваших соотечественников, что бы вы сказали, если бы мне в голову пришла идея взять их под защиту?»