Мирович приговорен к смертной казни. Приговор не удивляет ни народ, ни двор. Удивляет лишь, что главный сообщник, Ушаков, даже не упоминается в документах следствия. Подозревают, что он был подкуплен, чтобы спровоцировать Мировича на безумный шаг, затем изобразил самоубийство и исчез еще до бунта. Видимо, он был агентом властей, Екатерины. Во всяком случае, все думали, что виновник будет помилован в последний момент, как это делалось с государственными преступниками во времена Елизаветы. Ведь Остерман услышал о царском помиловании, когда голова его уже лежала на плахе. Может быть, и Мирович, помня об этом, надеялся, что и его помилуют? Взошел он на эшафот спокойно и уверенно, как провидец. Собравшаяся на площади толпа застыла в религиозной тишине, ожидая прибытия гонца от Ее величества с приказом заменить меру наказания. Но нет гонца. Палач взмахивает топором. Когда лезвие обрушивается на шею несчастного, крик ужаса вырывается из груди собравшихся. Как свидетельствует поэт Державин, площадь содрогнулась, «от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Тело казненного было сожжено, чтобы никогда не могло возродиться. Те солдаты, что пошли за поручиком-бунтовщиком, были от трех до десяти раз прогнаны сквозь строй из тысячи отборных парней с розгами. Екатерина не простила. С этого дня для многих она уже не всемилостивейшая матушка.
Власьев и Чекин вознаграждены за послушание и усердие. В официальном докладе, по-видимому вдохновленном императрицей, они подтвердили, что «узник номер 1» был безумцем, неспособным связать два слова, ничего человеческого в нем не оставалось и жалеть о нем нечего.
Иностранные дипломаты потрясены, но продолжают профессионально улыбаться императрице, за два года успевшей оказаться ответственной за два цареубийства. В донесении от 24 июля 1764 года Беранже пишет: «Подозревают, что императрица задумала это убийство и отдала приказ его исполнить!.. Ну и женщина эта императрица Екатерина! Какой театр эта Россия!» 7 августа он же сообщает: «Время и обстоятельства убийства дают основание подозревать царицу в том, что она сама его инспирировала, чтобы отделаться от предмета постоянного беспокойства». В свою очередь граф Заккен, посол Саксонии, в тот же день докладывает своему правительству: «В народе полагают, что эта пьеса разыграна, чтобы, сохранив приличие, отделаться от князя Ивана».
В ответ на волну подозрений, поднявшуюся по всей стране и за ее пределами, Екатерина издает 17–28 августа разъяснительный манифест. В документе уточняется, что Иван, незаконный претендент, с самого раннего детства был «рассудка лишен и человеческого разумения не имел», что Мирович хотел пробиться в ряды придворных, воспользовавшись «кровавым бунтом народным», и что охранники Власьев и Чекин действовали «во спасение общего спокойствия».
Манифест никого не убедил. «Когда с русскими беседуешь с глазу на глаз, – пишет Заккен, – они довольно резко критикуют и содержание и формулировки манифеста». И далее: «Меня уверяли, что были люди, которые молились за упокой души Мировича как великомученика, причем прямо на месте казни».
Мадам Жофрен писала королю Станиславу: «Полагаю, что она (Екатерина) опубликовала смехотворные манифесты о смерти Ивана. Ей вовсе не обязательно было говорить что бы то ни было; суда над Мировичем было вполне достаточно».
И самой Екатерине она посмела написать: «Мне кажется, что, если бы я была на троне, я бы думала то, что сочла нужным в интересах народа и моих собственных, не публикуя манифестов о своих действиях. Я бы предоставила делам моим говорить, а перу – молчать».
Екатерина противится: «Хочется сказать, что вы рассуждаете об этом манифесте, как слепой о красках. Он вовсе не был написан для зарубежных стран, но лишь для информации русского народа о смерти Ивана, ведь надо было сказать, как он умер… Иначе подтверждались бы неблаговидные слухи, распространяемые посланниками государств, настроенных враждебно и завидующих нам… У вас злословят по поводу этого манифеста, но ведь и о Спасителе злословили, и порой злословят о французах. Однако факт то, что обезглавленный преступник и этот манифест заставили здесь замолчать всех сплетников. Так что цель достигнута и манифест мой выполнил свою задачу: ergo, он был уместен».
Несмотря на блестящее оправдание, друзья Екатерины за рубежом с трудом переживают разочарование. Вольтер пишет: «Дело Ивана закончилось с такой жестокостью, что можно подумать, что его состряпали святоши попы». Д'Аламбер добавляет: «Как жаль, что приходится отделываться от стольких людей, а затем печатать манифест, что мы сожалеем, но это не наша вина». Постепенно философы успокаиваются и признают важность государственного интереса. Они испытывают чувство восхищения далекой и щедрой Екатериной и потому вынуждены быть снисходительными. Чтобы освободить Вольтера от сомнений и угрызений, Д'Аламбер цитирует пословицу: «Лучше убить дьявола, чем дать ему убить себя». И уточняет: «Я согласен, что философия не может гордиться подобными учениками! Но что делать? Друзей надо любить со всеми их недостатками». Вольтер с удовольствием дает себя уговорить и забывает эти «мелочи». «Это дела семейные, и я в них не вмешиваюсь», – говорит он. Узнав о мнении мудреца из Фернея, Хорас Уолпол[76] пишет госпоже дю Деффан:[77]«Вольтер со своей Екатериной мне противен». А вот мнение герцогини де Шуазёль: «Вот ее (Екатерину) и обелили, она чище снега, ее любят подданные, она – воплощение славы своей империи, ею восхищается весь мир, просто чудо из чудес». В парижских и лондонских салонах Вольтера и его «Като» ставят на одну ступень.
Из своего дворца Екатерина внимательно следит за всеми этими волнениями. Она уверена, что шум скоро утихнет. Монарх должен быть выше пены повседневности и не терять из виду линию горизонта. Вот что пишет она Панину, жаловавшемуся по поводу неприязни зарубежных критиков Ее величества: «Пока речь идет лишь обо мне, я безразлично воспринимаю все, что болтают. Но когда затрагивают честь России, тут я начинаю горячиться».[78]
Два главных соперника устранены, остается третий – собственный сын Екатерины, великий князь Павел, наследник престола. За отсутствием Петра III и Ивана VI будут ли враги царицы возлагать надежды на десятилетнего мальчика? Конечно, для нее речь не идет об устранении и его. Она любит его по-своему и искренне тревожится по поводу малейшей болезни. Но она сперва императрица, а потом уже мать. Смысл ее существования – правление страной. Пока она жива, никто другой не должен царствовать в России. Павел должен вырасти под сенью материнского владычества, как образованный и послушный ребенок. Он должен стать возможным наследником, а не скрытным конкурентом. При всех своих бесчисленных заботах она находит возможность проводить с ним каждый день какое-то время, быть в его комнате, наблюдать за играми, следить за чтением, в общем, старается его приручить. Задача трудная: мальчик нервный, болезненный, вспыльчивый, со странностями, с ним бывают конвульсии. Он ревнует мать к Григорию Орлову и говорит ей об этом. Она его успокаивает. А он втайне страдает от того, что некрасив. Курносое лицо его, еще недавно такое очаровательное и милое со светлыми кудряшками, стало похоже на уродливую маску с широкими ноздрями и огромным ртом. Откуда эта схожесть с Петром III, ведь он не его сын? Екатерину волнует будущее. К тому же он расспрашивает у окружающих о причине смерти отца и о его собственных шансах стать царем. Узнав о таких беседах от лакея царевича, Беранже пишет герцогу де Праслену:
«Этот юный князь (Павел) проявляет страшные и опасные наклонности. Известно, что мать его не любит, и, с тех пор как она стала править страной, до неприличия упорно отвергает все признаки нежности, кою она питала к нему прежде… Несколько дней тому назад он спросил у слуг, почему убили его отца и престол отдали его матери, а не ему, хотя по праву положено было ему. И добавил, что, когда он вырастет, он сумеет забрать себе все это. Монсеньор, по-видимому, этот мальчик позволяет себе слишком часто такие речи, чтобы о них не говорили (и не повторяли) императрице. Никто не сомневается, что царица принимает все возможные меры, чтобы предупредить последствия».
