Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Императрица завоевывает все сердца, – пишет барон де Бретель, полномочный посол Франции. – Никто так упорно не воздает покойной почести, многочисленные и полные суеверия, согласно греческой религии; конечно, про себя она посмеивается, но духовенство и народ верят в ее искренность и весьма ей за это благодарны. Все, кто знает ее, отмечают замечательную педантичность, с которой она справляет праздники, соблюдает посты, то есть делает все то, чем легкомысленно пренебрегает император, но что отнюдь не безразлично населению этой страны. И она вовсе не забыла и не простила императору те угрозы, что он обещал реализовать, когда еще был великим князем: постричь ее в монахини и заточить в монастырь, как поступил Петр I со своей первой женой. Все это, подогреваемое ежедневными унижениями, наверняка накапливается в ее голове и ждет лишь повода, чтобы взорваться».

В день похорон наглые кривлянья Петра достигают апогея. Длинный трен его траурного плаща несут придворные, а он время от времени убегает вперед, отрываясь от них, и им приходится отпускать шлейф. Полы черного одеяния развеваются за ним по ветру, и это его забавляет. Затем он останавливается, старики сановники догоняют его, а он нарочно то бежит, то топчется на месте, чтобы нарушить порядок движения кортежа. Во время панихиды он неоднократно заливается смехом, показывает язык, громко разговаривает, заставляя священников прерывать службу. Такое впечатление, что он уж и не знает, что придумать, чтобы вызвать ненависть его подданных к нему. Может быть, ум его затуманен свалившимся на него всемогуществом? Или он вспоминает экстравагантные поступки Петра Великого и Елизаветы? А может статься, и это вероятнее всего, на него находила одержимость, вроде той тяги к пропасти, на краю которой он находится? Это какая-то непреодолимая внутренняя сила, толкающая его каждый день все ближе к пропасти, которая его и поглотит в конце концов. Что ни слово, что ни жест – все способствует его гибели.

В первую же ночь после восшествия на престол он рассылает курьеров во все войска с приказом прекратить военные действия. Части, взаимодействующие с австрийцами, должны немедленно от них отделиться. Те, что удерживают Восточную Пруссию, Померанию, маркграфство Новый Бранденбург, покинут эти земли, а город Кольберг, только что взятый, будет возвращен пруссакам. Одновременно Петр направляет личное письмо Фридриху. Он заверяет его в своей дружбе и восхищении. Король Пруссии, полагавший, что он проиграл войну, теперь ликует. Неожиданное спасение пришло для него и его армии. Безумец преподнес ему победу на подносе. Нарушая постановление Сената, запрещающее сепаратный мир, император российский и Фридрих подпишут 24 апреля (5 мая) 1762 года мирный договор, по которому Россия обязуется не только вернуть все занятые ею территории, но и помочь своими войсками Пруссии разбить австрийцев, своих вчерашних союзников. Петр носит перстень с изображением его кумира, причем то и дело его целует. Единственный орден, который он носит, – прусская лента Черного орла. «Пьяный в стельку, еле стоя на ногах и с трудом выговаривая слова», он бормочет послу Пруссии: «Выпьем за здоровье вашего короля и нашего учителя. Он любезно предоставил мне один из своих полков. Надеюсь, на этом он не остановится. Можете заверить его, если он прикажет, я пойду войной на преисподнюю и вся моя империя – вместе со мной!»[55] Посол Англии доносит в шифрованном послании своему правительству: «Дружба, а вернее, любовь его величества к королю Пруссии переходит все границы».[56]

Мало того что этим позорным поворотом, а по существу изменой, он лишился армии. Петр намерен ввести прусскую дисциплину и даже прусскую форму одежды. Если, по политическим мотивам, в тот момент противника поменяли, офицеры с этим не спорят, но корпоративный дух в них очень силен, как и уважение к военной традиции. Одевая своих солдат в немецкую амуницию, царь их оскорбляет. Подчиняя их «фридриховскому уставу», он притесняет солдат. При прежнем правлении они покорно давали себя высечь за пустяк и возвращались в строй с окровавленной спиной, сохраняя мужественный юмор. Но теперь они ворчат, когда их бесконечно заставляют повторять одно и то же упражнение под предлогом, что в движении нет единообразия автоматов. В своем обожании всего германского Петр дошел до того, что распустил полк телохранителей и заменил его гольштейнским полком. Он назначает принца Георга Гольштейнского командующим русскими армиями и ставит его во главе конной гвардии, отборного соединения, которым до того мог командовать только сам царь. Чтобы чувствовать себя все время в боевой обстановке, он приказал многократно увеличить число артиллерийских салютов. С утра до вечера Санкт-Петербург содрогается от грохота канонады. У жителей не проходит головная боль, нервы на пределе. «В этой мирной столице стоял грохот, как в осажденном городе, – пишет Рюльер. – Однажды он приказал, чтобы одним залпом выстрелили одновременно сто орудий крупного калибра. Чтобы удержать его от этой фантазии, пришлось объяснить ему, что так он разрушит город. Он часто поднимался из-за стола с бокалом в руке и вставал на колени перед портретом короля Пруссии. При этом кричал: „Брат мой, вместе мы завоюем всю вселенную!“ Посланника этого короля он возлюбил особенно. Захотел, чтобы этот дипломат… поимел всех молодых придворных дам. Он запирал его с ними, а сам вставал у двери с шашкой наголо, как часовой».

Перетряхнув таким образом армию, Петр принялся за церковь. Крещен в православную веру он был в государственных интересах, но в глубине души оставался лютеранином. Вера его подданных представляется ему скопищем идиотских преданий и варварских суеверий. Ему, европейцу, придется очистить все это от пыли. Несмотря на настойчивые советы Фридриха, он еще не венчан на царство как император в Москве, а следовательно, еще не является официальным главой церкви, но он покажет этому сброду бородатых козлов в митрах, как себя вести. Вдохновляясь прогрессивными идеями, он прикажет поснимать все иконы в церквах, кроме тех, где изображен Христос и Дева Мария, пусть попы сбросят сутаны и наденут пасторские рединготы, а заодно и сбреют бороды. В своем дворце он приказал соорудить лютеранский храм и лично присутствует там на молитвах. Он провозглашает равноправие всех конфессий и принимает меры к терпимости в отношении русских «еретиков», в частности староверов. И наконец, главное: он посмел приказать конфисковать имущество церкви. Это было посягательством на святая святых. Русская церковь очень богата и всемогуща. Обладая обширными землями, церковь тем не менее не платит государству налоги. Влияние ее на население так велико, что ни один монарх еще не посмел ей перечить. Кто выступит против нее, тот выступит против Бога. Кто поднимет руку на ее казну, ограбит Бога. Указ о секуляризации части монастырских владений вызвал возмущение духовенства: новый император – еретик и лютеранин, антихрист во плоти! В селениях поднимаются бунты. «Это всенародный крик недовольства», – констатирует барон де Бретель в донесении от 18 июня 1762 года.

Однако среди этого града указов некоторые были встречены с одобрением. Так, Петр одним росчерком пера ликвидировал Тайную канцелярию, о которой Кейт писал в своем донесении от 5 февраля 1762 года: «Это жуткое судилище оказалось более жестоким, чем испанская инквизиция». Многие приближенные к трону вздохнули с облегчением. Особенно же аристократия благодарна царю за провозглашение «Манифеста о вольности дворянства», который освободил дворян от обязательной службы в армии в мирное время, позволил им ездить за границу и упрочил их власть над крепостными.

Но радость русских аристократов длилась недолго. Петр вернул из Сибири вельмож, сосланных туда Елизаветой: Бирона, Миниха, Лестока, сыновей Остермана. Опять его окружают советники-немцы. Большинство из них настаивают на необходимости казнить «заядлых врагов». Но он колеблется. В глубине души не было в нем жестокой решительности истинных самодержцев, для которых пытки и убийства – необходимые спутники всякой политики. Садистом он был лишь в мелочах. Он любит оскорблять, высмеивать, обижать, но не убивать. Однажды он всерьез задумал заставить всех сановников развестись, а потом женить их на женщинах по своему усмотрению. Вдруг другая мысль приходит ему в голову, и он забывает свой дикий план. Восхищаясь примером короля Пруссии, он хотел бы теперь прославиться, как и он, на поле боя. После стольких битв в миниатюре, с кукольными солдатиками на столе, он захотел вести настоящий бой, с настоящими солдатами, на настоящей местности. Только что провозгласив «всеобщий мир», он решает объявить войну Дании, чтобы отвоевать свою наследственную провинцию Шлезвиг, абсолютно ненужную России. Обеспокоенный этим капризом, Фридрих пытается отговорить его. Безуспешно. И хоть казна пуста, а офицеры оскорблены тем, что их лишили верной победы над Пруссией, Петр приказывает армии и флоту готовиться к походу. Пока он носится с очередной выдумкой, Екатерина все жалуется на боли, притворяется святошей, предающейся самоотречению. И на этот раз у нее есть причина вести уединенный образ жизни: свою беременность она скрывает от всех, и в первую очередь от мужа. Полагая, что этим он унижает ее, Петр приказал ей располагаться в самом конце нового Зимнего дворца, а сам занимает противоположный конец вместе с Елизаветой Воронцовой. Такое распоряжение вполне устраивает Екатерину, у нее больше свободы. Весь клан Воронцовых радуется. «Для начала» Петр провозгласил Елизавету главной фавориткой двора. Это назначение не прибавило ей ни шарма, ни достоинства. «Ума в ней ни грана, – пишет в январе 1762 года барон де Бретель. – Трудно представить женщину безобразнее ее; похожа она на трактирную служанку». Немец Шредер еще строже в своей оценке: «Бранится она, как солдат, косоглаза, а при разговоре изо рта ее летит слюна и исходит зловоние». Рассказывают также, что она порою бьет императора, напивается с ним, а ему все это очень нравится. «Многие полагают, что, если у любовницы родится от него мальчик, он провозгласит ее женою, а сына – наследником, – пишет барон де Бретель 15 февраля 1762 года. – Но эпитеты, которыми Воронцова награждает его публично во время их ссор, весьма успокаивающи на сей счет». По общему мнению, Петр хотя и не импотент, но продлить род не может. При этом он не пропускает случая поиздеваться над Екатериной в присутствии той, которая, по его замыслу, должна заменить ее в скором времени. 18 января 1762 года тот же барон Бретель писал герцогу де Шуазёль: «Императрица находится в весьма тяжелом положении. Ее третируют с подчеркнутым презрением. Я уже докладывал вам, монсеньор, что она старалась отнестись ко всему философски и что это не соответствует ее характеру. С тех пор я убедился, что она с трудом сносит обхождение императора и высокомерие госпожи Воронцовой. Зная, что императрица – человек мужественный и сильный, полагаю, что рано или поздно она примет смелое решение. Мне известно, что друзья стараются ее утешить, многие из них готовы рисковать головой ради нее, если она этого потребует».

вернуться

55

Из донесения барона де Бретеля от 29 июня 1762 года.

вернуться

56

Из шифрованного донесения от 8 марта 1762 года.

33
{"b":"110609","o":1}