Если в первые десятилетия после октябрьского переворота 1917 года советское государство не носило, по выражению русского историка Дмитрия Жукова, ни малейшего оттенка русскости, красноармейцы в двадцатые годы в обязательном порядке изучали в частях эсперанто («язык Мировой революции»), всякая историческая преемственность с Российским государством отрицалась и красные СМИ торжественно провозглашали: «Наш лозунг — всемирный Советский Союз», то, начиная примерно с 1937 года, историческая память русского народа в СССР, после двадцати лет усердно насаждавшегося насильственного беспамятства, стала постепенно возрождаться — пусть даже и на некоей новой, уродливой «социалистической» основе. Произошла почти тотальная смена большевицкого партаппарата, сохранившегося еще с ленинских времен и понятно из кого состоявшего (особенно в «высших градусах» красной номенклатуры).

«Чистка» Красной Армии коснулась в первую очередь кадров, назначенных еще товарищами Лениным и Троцким и, по новой логике «построения социализма в одной стране», пришедшей на смену прежнему стремлению «бросить Россию, как охапку дров, в костер Мировой революции», была бы с необходимой неизбежностью проведена все равно — независимо от предлога. В 1934 году были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах (ликвидированные «пламенными революционерами-интернационалистами», желавшими преподавать массам «пролетариев, не имеющих отечества» исколючительно «теорию классовой борьбы»).

В 1937 году впервые на общегосударственном, общесоюзном уровне были отмечены 125-летие Бородинской битвы и столетие со дня гибели Первого Русского Поэта. По всей стране прошли Пушкинские торжества, и национальная русская классика вновь заняла подобающее ей главенствующее место в школьных программах — вопреки совсем недавним большевицким призывам «сбросить Пушкина с корабля современности»!

Безраздельно господствовавшая прежде в Совдепии официальная большевицкая теория о Российской Империи как о «тюрьме народов» сменилась новой установкой о «положительном значении» для многих народов их вхождения в состав России. Наряду с утверждениями о «полнокровном расцвете всех наций и народностей исключительно в условиях социализма», был возрожден абсолютно «антибольшевицкий» для Ленина (с его: «А на Россию мне плевать, я большевик!») и всей «несгибаемой (Царь не смог или не пожелал «согнуть», так Сталин «согнул», да еще как!) ленинской гвардии» тезис о «консолидирующей исторической роли русского народа».

На смену узаконенному большевицкими идеологами (вроде Александры Коллонтай) всеобщему распутству (любви «пчел трудовых», для которых сойтись друг с другом — все равно, что «выпить стакан воды»)и стремлению передать воспитание детей всецело в руки безбожного государства, пришли «руководящие указания» о ценности семейных отношений, «семьи как ячейки общества», о необходимости мер, способствующих увеличению рождаемости, укреплению института брака.

На советских киноэкранах стали появляться фильмы вроде «Александра Невского» (как-никак, князь, предок Благочестивых Русских Государей и Православный Святой!) или «Суворов», где с экрана — и это в разгар антирелигиозной пятилетки! — устами царского Генералиссимуса открыто провозглашалось: «Бог — наш генерал!» (а в конце концов дело дошло до постановки грандиозного игрового фильма о столь «неполиткорректной» и усердно обвиняемой в «юдофобии» личности, как гетман Богдан Хмельницкий, в честь которого был, в довершение ко всему еще и орден учрежден)!

В СССР начала издаваться патриотическая литература об Отечественной войне 1812 года и о других периодах Российской Истории (вопреки прежнему большевицкому лозунгу «Все мы — родом из Октября!»). Пусть в чудовищно усеченном, донельзя заидеологизированном и крайне неуклюже приспособленном к «строительству социализма в отдельно взятой стране» виде, но восстанавливалась насильственно разорванная в роковом 1917 году связь времен.

Разумеется, невероятная жестокость Советской власти с 1917 по 1941 год прошлась стальным катком по стольким людям и сломала столько судеб, столько сердец горело неумолимой жажды мести «комиссарам в пыльных шлемах» — в их ленинском, троцкистском, сталинском и ином обличье, что число русских солдат в красноармейской форме, добровольно сдавшихся в плен и перешедших на сторону германских войск, а также добровольцев, неустанно пополнявших «восточные части» вермахта на оккупированных территориях, превышало все мыслимые и немыслимые цифры и проценты, которые когда-либо знала Российская Империя.

Не менее двух миллионов русских людей и представителей других наций и народностей, населяющих гигантские евразийские пространства Российской Империи (а на тот момент — Советского Союза), с оружием в руках сражались против Советского правительства. Но все они составили лишь небольшую часть вовлеченного в войну населения воюющей Державы — бывшей Российской Империи и тогдашнего Советского Союза.

Читая о жестокой казни генерала П.Н. Краснова советскими палачами, поневоле задумываешься о том, почему его именно повесили, а не, скажем, отправили в мир иной девятью граммов свинца в затылок из чекистского нагана, как это было принято при ликвидации «врагов народа» и «предателей Родины» в сталинских застенках. И тогда приходят на ум следующие слова из Священного Писания:

И невольно вспоминается судьба одного из современников Петра Николаевича, во многом аналогичная судьбе Донского Атамана. Этого современника никак нельзя было назвать «фигурой умолчания». О нем все что-нибудь когда нибудь да слышали. Всякому человеку, интересующемуся историей Третьего рейха и вообще историей национал-социализма в частности, известно, что был среди сподвижников бесноватого фюрера Адольфа Гитлера такой человек — Юлиус Штрейхер — «патологический антисемит», «бульварный журналист» и одновременно «чудовищный развратник» и «любитель самой грязной порнографии», казненный в 1946 году в Нюрнберге по приговору Международного военного трибунала за «заговор с целью захвата Европы и мира» и за «преступления против человечества». Но этим знания по теме «Штрайхер» у большинства, как правило, и ограничиваются. И это в то время, как о других «столпах» Третьего рейха — Гитлере, Геринге, Геббельсе, Гиммлере, Бормане, Гейдрихе, Мюллере, Гессе и прочих написано множество книг!

Попробуем же, с Божьей помощью, без гнева и пристрастия восполнить этот досадный пробел, поскольку судьба Штрейхера не только во многом повторяет, но и во многом объясняет судьбу нашего главного героя.

Юлиус Штрейхер появился на свет 12 февраля 1885 года в семье учителя сельской школы во франконской деревушке Фляйнгаузен, близ старинного германского города Аугсбурга. С началом Великой войны в 1914 году он ушел добровольцем на фронт, был награжден за храбрость Железными Крестами II и I степеней, всеми тремя степенями баварской медали «За отвагу» и рядом других боевых наград Германской империи и Баварского королевства.

Вернувшись с войны, Штрейхер в 1919 году стал одним из основателей антисемитской народнической «Германской социальной партии», влившейся под его руководством в 1921 году в состав Национал-социалистической германской рабочей партии (НСДАП). Присоединившись к Адольфу Гитлеру и фельдмаршалу Эриху Людендорфу в дни мюнхенского «пивного» путча 8–9 ноября 1923 года, направленного против баварских сепаратистов и правительства «ноябрьских преступников» Веймарской республики, он был осужден вместе с ними и другими участвовавшими в путче национал-социалистами и приговорен к заключению в тюрьме Ландсберг.

После выхода на свободу Штрейхеру было запрещено заниматься преподаванием в учебных заведениях (в Германии еще и по сей день действует это суровое наказание за политические преступления, целенаправленно лишающее провинившегося возможности заработать себе на жизнь, именуемое по-немецки «беруфсфербот», то есть «запрет на работу по профессии»).