— Это правда?

— В общем, да, я действительно немного там помолился.

Жандарм снова обследовал его удостоверение личности. И явно несколько успокоился.

— Он прочел с десяток молитв, — поправил мэр. — Двух-трех было бы недостаточно.

— Что значит — недостаточно?

— Бог ведь может быть глуховат. Сам-то я неверующий, но, как я понимаю, этим, должно быть, объясняется то, что по генералиссимусу было отслужено столько месс. Когда молишься за такого человека, надо орать, чтоб тебя услышали.

— Странная у вас компания, — сказал жандарм отцу Кихоту.

— О, не надо обращать внимания на то, что он говорит. В душе он — хороший человек.

— А куда вы теперь направляетесь?

Мэр поспешно произнес:

— Монсеньор хочет вознести еще одну молитву за генералиссимуса перед безымянным пальцем святой Терезы. Как вы знаете, этот палец хранится в монастыре у стен Авилы. Монсеньор не щадит сил для генералиссимуса.

— Слишком что-то вы разговорились. В вашем удостоверении сказано, что вы мэр Эль-Тобосо.

— Был мэром, но меня сместили. А вот монсеньора повысили.

— Где вы останавливались прошлой ночью?

— В Мадриде.

— Где именно? В какой гостинице?

Отец Кихот беспомощно посмотрел на мэра. И сказал:

— В совсем маленьком заведении… я не помню…

— На какой улице?

— В отеле «Палас», — решительно заявил мэр.

— Но это вовсе не маленькое заведение.

— Размеры всегда относительны, — сказал мэр. — Отель «Палас» — совсем маленький по сравнению с усыпальницей генералиссимуса.

Наступило неловкое молчание — возможно, в эту минуту над ними пролетал ангел. Наконец жандарм произнес:

— Побудьте здесь, пока я не вернусь. Если попытаетесь завести машину, — вам не поздоровится.

— Что значит — не поздоровится?

— По-моему, он пригрозил пристрелить нас, если мы тронемся с места.

— В таком случае будем стоять тут.

— Мы и стоим.

— Почему вы солгали ему насчет гостиницы?

— Колебаться было бы еще хуже.

— Но они же могут проверить по нашей ficha.

— Едва ли они станут этим заниматься, да и вообще на это нужно время.

— Для меня это совершенно необъяснимая ситуация, — сказал отец Кихот. — За все годы моей жизни в Эль-Тобосо…

— Так ведь и ваш предок столкнулся с ветряными мельницами, только когда выехал из своего селения. Послушайте! Наша задача куда легче. Мы столкнулись не с тридцатью или сорока ветряными мельницами, а всего лишь с двумя.

Толстый жандарм, шедший к ним вместе со своим спутником, безусловно, напоминал ветряную мельницу — так он размахивал руками, рассказывая своему спутнику о странных несоответствиях, с которыми он столкнулся. Легкий послеполуденный ветерок доносил до отца Кихота и Санчо слова «монсеньор», «Ленин» и «пурпурные носки».

Второй жандарм был очень тощий и решительный.

— Откройте багажник, — приказал он. И стал, уперев руки в бока, пока отец Кихот возился с ключом. — Откройте вашу сумку.

Он сунул руку в сумку отца Кихота и вытащил оттуда пурпурный pechera.

— Почему он не на вас? — спросил жандарм.

— Слишком в глаза бросается, — ответил отец Кихот.

— А вы что же, боитесь быть приметным?

— Да нет, не боюсь…

Но тощий жандарм уже заглядывал в машину сквозь заднее стекло.

— Что тут в коробках?

— Ламанчское вино.

— Похоже, отличный у вас запасец.

— Да, действительно. Если не возражаете, то пару бутылок…

— Запиши, — сказал жандарм своему спутнику: — Так называемый «монсеньор» предлагал нам две бутылки ламанчского вина. Дай-ка мне взглянуть на его удостоверение личности. Ты записал номер?

— Сейчас запишу.

— Разрешите посмотреть эту книжицу. — Он полистал книгу статей Ленина. — Я вижу, вы основательно ее изучили, — сказал он. — Тут немало пометок. Напечатано в Москве на испанском языке. — Он прочел: — «Вооруженная борьба преследует две цели: во-первых, она нацелена на уничтожение отдельных лиц в армии и полиции — как начальников, так и их подчиненных…» [такого высказывания в Полном собрании сочинений В.И.Ленина не обнаружено]. Вы ставите себе такие цели, монсеньор… если вы действительно монсеньор?

— Это ведь не моя книга. Она принадлежит моему другу.

— Странная у вас компания, монсеньор. Опасная компания. — Он погрузился в задумчивость — словно судья, подумал отец Кихот, который взвешивает, приговорить обвиняемого к смерти или к пожизненному заключению.

— Если бы вы потрудились позвонить моему епископу… — начал отец Кихот и умолк, не докончив фразы, так как епископ, несомненно, вспомнит, что он неосмотрительно собирал в церкви пожертвования на общество «In Vinculis».

— Ты записал номер машины? — спросил тощий жандарм толстого.

— Да, да, конечно. Я записал его еще на дороге.

— Вы едете в Авилу? Где вы остановитесь в Авиле?

— На parador [туристская база, постоялый двор (исп.)]. Если там будут свободные комнаты.

— Вы заранее не договаривались?

— Мы же на отдыхе. Едем наугад.

— Ну, номер вашей машины у меня записан, — сказал жандарм.

Тощий повернулся, и толстый последовал за ним. Точно две утки, подумал отец Кихот: одну уже можно закалывать, а другую еще надо откормить. За поворотом дороги они скрылись из виду — возможно, там у них пруд.

— Подождем, пока они уедут, — сказал мэр.

— Чем мы провинились, Санчо? Почему они с таким подозрением к нам относятся?

— Согласитесь, — сказал мэр, — не так часто можно встретить монсеньера, который одалживал бы кому-то свой воротничок…

— Я нагоню их и все им объясню.

— Нет, нет, лучше здесь подождать. Они ведь тоже выжидают. Хотят посмотреть, в самом ли деле мы поедем в Авилу.

— В таком случае, поехали в Авилу: надо им показать, что именно туда мы и едем.

— По-моему, лучше нам там не появляться.

— Почему?

— А они уже предупредили тамошних жандармов.

— О чем? Мы же ни в чем не виноваты. Мы никому не причинили никакого вреда.

— Мы причинили вред тем, что нарушили их душевный покой. Пусть ждут нас до устали. А мы, по-моему, должны открыть еще бутылочку вина.

Они снова уселись среди остатков своей трапезы, и мэр принялся откупоривать бутылку. Он сказал:

— Забудь я на время, что я совсем не верю в бога, все равно мне трудно было бы поверить, что эти два жандарма — не говоря уже о Гитлере и генералиссимусе… да, если угодно, и о Сталине — могли родиться, потому что он действительно того хотел. Ведь если бы их бедным родителям разрешено было пользоваться противозачаточными средствами…

— Это был бы великий грех, Санчо. Убить человеческую душу…

— Разве у спермы есть душа? Во время любовного акта мужчина же убивает миллион миллионов сперматозоидов — кроме одного. Это счастье, что столько их идет в отходы, а не то рай был бы изрядно перенаселен.

— Но ведь это же против закона природы, Санчо.

Громко хлопнув, пробка выскочила из бутылки — вино оказалось совсем молодое.

— Меня всегда озадачивал этот закон природы, — сказал Санчо. — Какой закон? Какой природы?

— Это закон, вложенный в нас с рождения. Наша совесть подсказывает нам, когда мы его нарушаем.

— Моя — не подсказывает. Или я этого никогда не замечал. А кто придумал этот закон?

— Бог.

— Ну, да, конечно, так вы и должны были сказать, но разрешите я задам вам вопрос иначе. Кто из людей первый внушил нам, что такой закон существует?

— С самых ранних дней христианства…

— Ладно, ладно, монсеньор. Есть что-нибудь насчет закона природы у апостола Павла?

— Увы, Санчо, не помню — слишком я становлюсь стар, но я уверен…

— Закон природы, отче, как я его понимаю, состоит в том, что кошке от природы присуще желание убить птицу или мышь. Для кошки-то это хорошо, а вот для птицы или мыши — не очень.

— Насмешка — не довод, Санчо.

— О, я не отрицаю, совесть существует, монсеньор. Мне, к примеру, было бы, наверно, какое-то время не по себе, если бы я убил человека без достаточно серьезной причины, но если бы я зачал нежеланного ребенка, то, думаю, мне было бы всю жизнь не по себе.