Когда Сайлас ушёл, мать и дочь продолжили обсуждать на кухне переезд в Шотландию, и Нуна пообещала Скарлетт купить ей телефон. Они уже практически не помнили, что к ним приходил Сайлас, и его это вполне устраивало.

Вернувшись на кладбище, Сайлас нашёл Ника в амфитеатре у обелиска. Он сидел с застывшим лицом.

— Как она?

— Я забрал её воспоминания, — сказал Сайлас. — Они вернутся в Глазго. У неё там друзья.

— Как ты мог заставить её забыть меня?

— Люди не хотят помнить о невозможном. Без этой памяти им спокойнее живётся, — объяснил Сайлас.

— Она мне нравилась, — сказал Ник.

— Мне жаль.

Ник хотел улыбнуться, но не смог.

— Те люди… они говорили о том, что потерпели поражение в Кракове и Мельбурне, и в Ванкувере. Это из-за тебя, да?

— Я был не один, — сказал Сайлас.

— Мисс Люпеску? — увидев выражение лица наставника, он тут же добавил. — С ней всё хорошо?

Сайлас покачал головой. На мгновение его лицо сделалось таким, что Нику трудно было на него смотреть.

— Она отважно сражалась. Она сражалась за тебя, Ник.

— Гибель забрала Джека, — сказал Ник. — Ещё троих засосало в упырь-врата. И ещё один ранен, но жив, он на дне могилы Карстерса.

— Это последний из Джеков, — сказал Сайлас. — Мне нужно успеть поговорить с ним до рассвета.

На кладбище дул холодный ветер, но ни мальчик, ни мужчина не замечали его.

— Она меня испугалась, — сказал Ник.

— Да.

— Но почему? Ведь я спас ей жизнь. Я не злой человек. И я такой же, как она — живой.

Потом он спросил:

— Расскажи, как погибла мисс Люпеску?

— Как герой, — сказал Сайлас. — Сражаясь. Защищая других.

Глаза Ника потемнели.

— Ты мог бы принести её сюда. Похоронить её здесь. Тогда мы с ней могли бы разговаривать.

— Это было невозможно, — сказал Сайлас.

Ник почувствовал жжение в глазах.

— Она называла меня Нимини, — сказал он. — Больше никто меня так не назовёт.

— Может, сходим, купим тебе еды? — предложил Сайлас.

— Вдвоём? Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой? Вышел с кладбища?

— Никто не пытается тебя убить. По крайней мере, сейчас. Они много чего больше не будут пытаться делать. Так что пойдём. Чего тебе хочется?

Ник хотел сказать, что не голоден, но это было бы неправдой. Его подташнивало, у него кружилась голова, и он был порядком измождён.

— Может, пиццу? — предложил он.

Они пошли через кладбище прямо к воротам. По пути Ник видел обитателей кладбища, которые молча пропускали мальчика и его наставника. Они просто наблюдали.

Ник пытался сказать им спасибо за помощь, выразить свою благодарность, но мёртвые ничего не говорили.

Огни пиццерии были яркими. Слишком яркими для Ника. Они с Сайласом сидели в глубине, и Сайлас показывал ему, как пользоваться меню и как заказывать еду. (Сайлас заказал для себя стакан воды и немного салата. Он ковырялся в нём вилкой, которую так ни разу и не поднёс к губам).

Ник увлечённо ел пиццу руками. Он не задавал вопросов. Сайлас всё расскажет, когда придёт время, или не расскажет.

Сайлас сказал:

— Мы знали о них… о Джеках… очень-очень давно, но видели только результаты их деятельности. Мы подозревали, что за этим стоит какая-то организация, но они слишком хорошо скрывались. А потом они пришли за тобой и убили твою семью. Тогда постепенно я напал на их след.

— Вы — это ты и мисс Люпеску? — спросил Ник.

— Мы и другие вроде нас.

— Стражи Чести, — сказал Ник.

— Где ты это услышал? — спросил Сайлас. — Неважно. Как говорится, от детей ничего не утаить. Да. Стражи Чести.

Сайлас взял свой стакан с водой. Он поднёс стакан ко рту, намочил губы и поставил стакан обратно на чёрную столешницу.

Поверхность стола была почти зеркальной. Если бы кто-нибудь обратил на это внимание, то заметил бы, что высокий человек в ней не отражается.

— Ладно. Значит, с этим покончено… со всем этим, — сказал Ник. — Ты останешься?

— Я дал слово, — сказал Сайлас. — что буду здесь, пока ты не вырастешь.

— Я уже вырос, — сказал Ник.

— Нет, — сказал ему Сайлас. — Почти, но пока ещё нет.

Он положил на стол десятифунтовую купюру.

— Та девочка, — сказал Ник. — Скарлетт. Сайлас, почему она так меня испугалась?

Но Сайлас ничего не ответил, и вопрос повис в воздухе. Мужчина и юноша вышли из ярко освещённой пиццерии в ожидавшую их темноту, и вскоре ночь поглотила их.

Временами он переставал видеть мёртвых. Это началось месяц или два назад, в апреле или мае. Сначала это случалось довольно редко, но теперь повторялось всё чаще.

Мир менялся.

Ник брёл по направлению к северо-западной части кладбища, к зарослям плюща, который свисал с ветвей тиса и почти блокировал дальний выход с Египетской аллеи. Он увидел рыжую лису и большого чёрного кота с белой грудкой и лапами. Они разговаривали, сидя посреди дорожки. При виде Ника, они испугались и бросились в подлесок, как будто их застигли на месте преступления.

"Странно," — подумал Ник. Он знал эту лису с тех пор, как она была детёнышем, да и кот шнырял по кладбищу, сколько Ник себя помнил. Они его знали. В хорошем настроении они даже позволяли ему гладить себя.

Ник попробовал проскользнуть сквозь плющ, но обнаружил, что дороги нет. Он опустился, раздвинул плющ и прополз сквозь заросли. Он аккуратно продвигался по дорожке, избегая выбоин и дыр, пока не дошёл до внушительного надгробия, отмечавшего место упокоения Алонсо Томаса Гарсии Джонса (1837–1905, Путник, склони свой посох).

Ник приходил сюда каждую неделю на протяжении последних месяцев: Алонсо Джонс путешествовал по всему миру и с удовольствием рассказывал Нику о своих похождениях. Как правило, он начинал со слов "Со мной никогда не происходило ничего интересного", затем уныло добавлял: "И ты уже слышал все мои истории", а затем его глаза вспыхивали, и он произносил: "Вот разве что… я не рассказывал тебе…?" — и, какими бы ни были следующие слова, — "…о том случае, когда мне пришлось бежать из Москвы?" — или"…как я потерял на Аляске золотую шахту, стоявшую целое состояние?" —

или"…как стадо бежит в пампасах", — Ник всегда мотал головой и выражал интерес, и вскоре оказывался захваченным рассказами об отчаянной храбрости и великих приключениях, поцелуях прекрасных дев, злодеях, застреленных из пистолета или поражённых мечом, мешках золота, брильянтах размером с кончик большого пальца, о затерянных городах и бескрайних горах, о паровозах и клипперах, о пампасах и океанах, пустынях и тундре.

Ник подошёл к высокому надгробию, с вырезанными перевёрнутыми факелами, — и стал ждать. Но никто не появлялся. Он звал Алонсо Джонса, даже стучал по его камню, но ответа не было. Ник склонился, чтобы засунуть голову в могилу и позвать своего друга, но вместо того, чтобы проскользнуть сквозь землю, подобно тени, он больно стукнулся об камень. Он вновь позвал, но ничего и никого не увидел. Тогда он осторожно пошёл из лабиринта серых и зеленоватых камней обратно на дорожку. Три сороки, увидев его, вспорхнули с ветвей боярышника.

Он не видел ни души, пока не достиг юго-западного склона кладбища, где, наконец, заметил знакомую фигуру матушки Слотер, маленькую, в своём высоком чепце и накидке. Она брела между камнями со склонённой головой и изучала полевые цветы.

— Эй, мальчик! — крикнула она. — Здесь такие настурции. Будь добр, сорви несколько штук и положи на мой камень.

Ник нарвал красных и жёлтых настурций и понёс их к надгробию матушки Слотер, такому потрескавшемуся, истёртому и побитому непогодой, что теперь оно гласило лишь:

что озадачивало всех местных историков уже сотню лет. Ник с уважением положил цветы перед камнем.

Матушка Слотер улыбнулась ему.

— Ты хороший мальчик. Не знаю, что бы мы делали без тебя.