— Ну, дружище.

Его рука скользнула по телу Жиля и остановилась на вздрогнувших ягодицах. Кэрель сжал их своей твердой широкой ладонью, как бы желая показать, что они являются его собственностью, и он имеет на них полное право. Потом его пальцы скользнули между поясом брюк и рубашкой. Его член уже встал. Он любил Жиля. Ему очень хотелось его любить.

— Жаль, что мы не можем оставаться вместе вечно.

— Да, но мы же скоро увидимся…

Голос Жиля звучал взволнованно и печально.

— Мне бы хотелось, чтобы мы всегда были вместе, как сейчас…

Представив себе, что они остались одни в целом мире, он почувствовал к Жилю глубокую нежность, он вдруг стал для него всем, его единственным другом, единственным близким ему человеком. Он взял руку Жиля и дотронулся ею до своего члена. Жиль потер его под тканью брюк и сам расстегнул ширинку. Он коснулся напряженного члена, и тот напрягся еще сильнее: в первый раз его так трогал мужчина. Он прижался ртом к уху Жиля, который тоже в ответ поцеловал его.

— Ты первый парень, которого я по-настоящему люблю.

— Правда?

— Честное слово.

Жиль еще сильнее сжал в своей руке член Кэреля. И Кэрель тихо прошептал:

— Пососи меня.

Жиль на мгновение замер и медленно опустился. Он сосал, а Кэрель, стоя перед ним, спокойно перебирал волосы на его склоненной голове.

— Соси сильнее.

Двумя руками он вырвал член изо рта Жиля. Ему не хотелось, чтобы удовольствие закончилось слишком быстро. Он потерся своей щекой о щеку приятеля.

— Знаешь, а ты мне нравишься. Я тебя очень люблю.

— Я тоже.

Расставшись с Жилем, Кэрель почувствовал, что на самом деле любит его…

Кэрель во всем полностью полагался на свою звезду. Эта звезда существовала только благодаря вере матроса в нее — она была, если можно так сказать, сияющим в темноте сгустком его веры, и для того, чтобы эта звезда сохраняла силу своего сияния, для того, чтобы она не погасла, Кэрель должен был сохранять свою верну в нее — которая одновременно была и его верой в самого себя — и не допускать, чтобы самое легкое облачко встало между ним и звездой и ее сияние замутилось хоть каким-нибудь малейшим сомнением. Она полностью зависела от него, но он тоже был к ней привязан. Она действительно его хранила. Одна мысль о том, что она может погаснуть, вызывала у него что-то вроде головокружения.

Жизнь Кэреля была полна опасностей. Это вынуждало его быть предельно собранным и внимательным, ни на миг не забывать о своей звезде, во всем его облике не было ничего лишнего (а зачем?) и расслабленного. Его невозможно было застать врасплох, он всегда был готов преодолеть любое встретившееся на его пути препятствие. Только крайнее истощение сил (а такое трудно себе даже представить) могло бы заставить его отступить. Его вера в свою звезду, вкупе с невероятным везением (которое еще зовется удачей), позволяли ему с такой легкостью выходить из самых необычных, отличающихся друг от друга, как разноцветные стекла круглых витражей, ситуаций, что нами невольно овладевает искушение найти этому какое-нибудь сверхъестественное объяснение. Песню «Звезда любви» Кэрель впервые услышал задолго до того, как он сам стал моряком Военного флота.

Каждый вечер подвыпившие докеры просили исполнить ее своего товарища, у которого это получалось лучше, чем у других. Парень сначала долго не соглашался, его упрашивали, угощали вином, наконец он вставал и мечтательно открывал свой беззубый рот, а сгрудившиеся вокруг его стола здоровенные мужики зачарованно слушали его пение: О, Нина, ты моя звезда Среди вечерних звезд, Тебя я выбрал навсегда Звездою своих грез…

Песня завершалась картиной кровавой драмы: освещенное огнями судно терпело в ночи крушение, что, вероятно, должно было символизировать крушение любви. Докеры, рыбаки и матросы громко аплодировали. Кэрель сидел к ним спиной, облокотившись на оцинкованную стойку и положив ногу на ногу. Развлечения этих крепких парней его мало интересовали. Он вовсе не собирался стать таким же, как они. На флот он пошел, прельстившись картинкой на афишном щите, да еще потому, что это сразу решало все его проблемы, давало возможность жить, ни о чем не заботясь. В дальнейшем мы еще вернемся к этой афише.

Бейрут. Кэрель и его товарищ вышли из «Горна». В карманах у них не осталось ни гроша. На них была белая летняя форма, которую всегда внимательные к своей внешности моряки обычно сами перешивают, тщательно подгоняя по фигуре. Белые береты, белые башмаки. Вечер выдался на редкость тихий. Неподалеку от кабака шедшие молча матросы натолкнулись на мужчину лет тридцати. Тот окинул их взглядом, несколько дольше задержав его на Кэреле, и, слегка замедлив шаг, продолжил свой путь.

— Чего это он?

Кэрель с недоумением посмотрел ему вслед. Его абсолютное безразличие, отсутствие у него даже не симпатии — малейшего интереса к людям отчасти скрывали от него и то, что принято называть пороком. Он решил, что мужчина знает его или когда-то встречался с ним.

— Да это же форменный педик.

Иона сразу же это понял. Он не был так красив, как Кэрель, который привык ловить на себе восхищенные взгляды мужчин.

— У этих чудиков бабок обычно куры не клюют, не то, что у нас, вот суки, — сказал он, замедляя шаг.

— Да уж, у нас их нет, это точно.

— Просто не хочется с ним связываться, но меня с души воротит от одного вида этих давалок. Так бы и врезал ему промеж рог.

Произнося последнюю фразу, Иона слегка понизил голос: ему казалось, что так она звучит более значительно, а это укрепляло в нем сознание своей мужественности, придавало ему в собственных глазах вес, удаляло от педераста, сближало с Кэрелем и вообще позволяло поддержать престиж Военного флота на должном уровне, к тому же, обернувшись, он заметил, что незнакомец идет за ними. Иона на секунду замолчал. Он решил, что на него смотрят, отчего его походка стала более уверенной и твердой (мускулы на ягодицах напряглись и натянули белую ткань брюк), вместе с тем он продолжал искусственно разжигать в себе возмущение и злобу, которые постепенно полностью охватили все его существо, — а хорошо известно, что ничто не влияет в такой степени на поведение человека, как гнев и страх, которые способны заставить трепетать все члены, от гнева у человека сводит судорогой мышцы рук и лица, а пальцы сами сжимаются в кулаки, — и голос его слегка задрожал:

— Давить таких гнид надо безо всякой жалости. Лично я с удовольствием бы замочил этого фраера. А ты как к этому относишься?

Он вопросительно посмотрел на Кэреля.

— Я? Я готов. Только здесь его не замочишь. Слишком много народу.

Убедившись в том, что приятель разделяет его чувства, Иона доверительно понизил свой голос еще на полтона:

— Надо бы сделать вид, что мы готовы его удовлетворить.

Внезапно он замолчал. Незнакомец медленно прошел мимо них. Засунув руки в карманы брюк, Иона натянул белую ткань у себя на животе, стараясь лучше подчеркнуть то, что, как он слышал, педерасты называют «прибором», — член и яйца. Кэрель невольно улыбнулся. Незнакомец бросил на них быстрый взгляд и сразу же отвернулся.

— Похоже, он клюнул, непонятно только, на кого из нас он положил глаз. Оставаясь вдвоем, нам это дело не провернуть. Лучше разделиться: один оттянет его на себя, а другой пойдет сзади. Ты не возражаешь?

— Да, пожалуй, так будет лучше. Только оставайся ты. Я в таких делах не мастак. Это не по моей части.

— Хорошо. Я тоже в этом не слишком поднаторел, но я постараюсь заговорить ему зубы и заманить на пляж. А ты двигай за нами, только так, чтобы он тебя не засек. Понятно? Как только мы поравняемся с ним, ты сделаешь вид, что отчаливаешь.