— Его не злить, его убить, гада, надо! — выкрикнул Гоша.

Шурик рассудительно заметил:

— Убить не убить, а придумать что-то надо…

При слове «придумать» ребята невольно оглянулись на Витьку: лучше него придумать никто не мог.

Но Витька лежал, закрыв глаза, и тихо стонал.

Ребята, приумолкнув, подошли к нему, и Шурик нерешительно спросил:

— Что, Блоха, здорово он тебя, да? Больно?..

Витька, стиснув зубы, только кивнул головой.

— Сам виноват, — сердито сказал Гоша. — Не надо трепаться кому не следует.

— Ему не расскажи… убьет… — с усилием, еле шевеля губами, ответил Витька. — Прицепился… Я думал, он так…

— Может, тебя к врачу?

— Никуда… не пойду… здесь останусь…

Шурик поглядел на товарищей, потом решительно объявил:

— Я с тобой тогда… только мать предупрежу, тревожиться будет.

— А она возьмет и не пустит, — заметил Олег.

Шурик презрительно усмехнулся.

— Это меня-то? Скажу, дело есть, и все.

— Ну и я останусь, — заявил Гоша. — Отец небось еще с соседями лается.

— А я как же?.. — растерянно спросил Олег. — Мне, знаете, как влетит за пиджак и за часы!

— Так оставайся, дело большое!

— Да-а, оставайся… А он опять придет. Всех нас тут поубивает.

И вдруг каждому из четырех стало окончательно ясно, что их убежище, казалось, самое тайное и безопасное на свете, стало теперь для них самым опасным и страшным местом.

— Что же делать? — спросил Шурик. — А дома, может, уже милиция нас ищет?

При эти словах мороз пробежал у всех по спинам.

— И… и на черта сдались нам эти значки, вымпелы? — с тоской проговорил Олег. — Так спокойно жили. Вот куда теперь деться?

И снова все взгляды устремились на Витьку…

В тот день Аня Артамонова собралась раньше обычного уйти домой: так уговорились с отцом. Вернее, он просто велел ей прийти пораньше, и она обещала. Еще бы, предстоит серьезное дело. Как это здорово, что отец теперь занят такими делами! Он совсем другим человеком стал.

Аня улыбнулась своим мыслям и принялась убирать со стола папки с бумагами. Сколько их у нее!

А ведь каждая папка — это низовая комсомольская организация, к которой прикреплена Аня, за дело которой она отвечает. Есть организации маленькие, в двадцать-пятьдесят человек, но есть и такие, как судостроительный, там больше тысячи комсомольцев.

А секретарь комитета там новый, совсем неопытный и, кажется, не очень инициативный. Аня к нему еще не пригляделась. И со всякими мелочами бежит к ней советоваться. Ну, на первых порах это еще ничего, но что будет потом…

Аня невольно задумалась, держа в руках папку с надписью: «Судостроительный». Из этого состояния ее вывел озабоченный и чутьчуть просительный голос Толи Кузнецова, тоже инструктора по группе промышленности.

— Анечка, значит договорились? Возьмешь у меня инструментальный? На следующем бюро тогда утвердим.

Аня оглянулась. Сердиться на Толю Кузнецова было нельзя, просто невозможно, до того это был обаятельный парень с белозубой улыбкой и светлым шелковистым хохолком на затылке. И Аня была непримирима к его попыткам, как она выражалась, «сыграть на обаянии».

— Как тебе не стыдно, Толя! Ты же знаешь, сколько у меня организаций!

— Но ведь ты там со всеми дружишь, часто бываешь. А у меня, кроме заводов, еще университет. Это шутка, ты думаешь?

— Мало ли что я дружу. Я вот и сегодня там буду, как тебе известно. Но если по этому принципу подходить, — Аня лукаво сощурилась, — то уж мединститут, безусловно, должен отойти к тебе. Согласен?

Толя никак не реагировал на намек, но все кругом заулыбались: в райкоме уже давно шел разговор насчет комсомольской свадьбы.

В комнату инструкторов зашел второй секретарь райкома Саша Рубинин и, обращаясь к Кузнецову, озабоченно спросил:

— Из университета еще не приходил Рогов?

— Нет, а что?

— Да заваруха у них на филфаке со стенгазетой. Надо разобраться.

— Знаю, знаю, — сразу загорелся Толя, мгновенно забыв об Ане. — Пресловутая их «Мысль» явно не в ту сторону загибается.

— Вот они там какие-то меры и наметили.

— А, интересно! У меня на этот счет тоже предложение есть.

…Высокая, светлая, хоть и небольшая комната в райкоме комсомола на первом этаже кирпичного дома. Дом этот стоит в глубине широкого двора и еле виден за пенистыми вершинами могучих кленов и за молодыми, бойкими кустами сирени, прошлой осенью посаженными комсомольцами во время субботника.

И поэтому в комнате райкома зеленоватый воздух напоен густым травяным настоем. «Санаторный воздух», — говорит про него Аня и не позволяет никому здесь курить. И все ее слушаются. Даже Саша Рубинин, заядлый курильщик, гасит папиросу, прежде чем зайти к инструкторам.

В комнате на тумбочке — макет боевого корабля, подарок подшефной части. На стенах висят плакаты, диаграммы. Но в глаза прежде всего бросается кра* сочная надпись: «Не курить! Смертельно», и черная стрелка от нее указывает на Анин стол: опасность грозит прежде всего оттада. Это тем более понятно, что за остальными тремя столами — трое ребят, двоим из них все равно, а третий, Толя Кузнецов, главный страдалец, единственный «безнадежно отравленный никотином», как его называет все та же Аня.

В комнате у каждого из четырех столиков всегда толпится народ, и часто серьезные разговоры, горячие споры вдруг прерываются заливистым, веселым смехом. Тогда все головы немедленно поворачиваются к одному из углов, и разговор становится общим.

Весело в райкоме, хорошо, приятно, хоть далеко не всегда ведутся здесь приятные разговоры. Бывает… впрочем, чего тут только не бывает!

Но сейчас в комнате инструкторов настал тот редкий момент, когда почти нет народу, если не считать троих девушек из текстильного техникума у столика Володи Коваленко и вихрастого паренька в полосатой тельняшке — члена портового комитета комсомола.

От Ани только что ушли ребята с судостроительного, горластые, задиристые, и у нее еще до сих пор шумело в ушах от их возгласов и споров. Поэтому, когда Толя Кузнецов заговорил с вошедшим Сашей Рубининым, Аня, облегченно вздохнув, торопливо запрятала в стол последние бумаги и сняла со спинки стула свой жакет, собираясь уходить.

Но почти сразу за Рубининым в комнате появилось четверо ребят из университета во главе с Андреем Роговым, и завязался такой интересный разговор, что Аня невольно задержалась.

— Пора принимать решительные меры! — горячо говорил Андрюша Рогов. — Это совершенно чуждые нам люди! Они используют газету как трибуну для пропаганды вреднейших идей.

— А вы с ними пробовали беседовать? — подчеркнуто спокойно сказал Саша Рубинин.

Он обладал удивительнейшим свойством. Если собеседник горячился, Саша становился спокойным и неторопливым, но если собеседник был хладнокровным или равнодушным, то Саша вспыхивал, как смоляной факел. Но сейчас горячился Андрюша Рогов.

— Или не пробовали! Нет, хватит цацкаться! Сейчас нужны меры организационные.

— Снимать, к чертовой бабушке, — пробасил один из студентов.

Саша покачал головой.

— Надо подумать.

— Чего думать?! — вскипел Андрюша. — Они отрицают социалистический реализм, пропагандируют буржуазные течения в искусстве. Например, сюрреализм, абстракционизм, модернизм…

Паренек в тельняшке ошеломленно посмотрел на Андрюшу, потом со всего размаха стукнул кулаком по столу.

— Ах, мать честная! Вот гады!.. Да таких в открытом море топить надо, чтобы территориальные воды не заражать.

— Но, но, Галушко, — строго сказал Саша Рубинин. — Не заносись, пожалуйста. Это тебе не девятнадцатый год и не Врангель какой-нибудь. Ничего себе рецепт для решения идеологических споров!

— Зато на комитет вынести и по выговору вкатить — самый раз! — сердито буркнул Андрюша Рогов. — Мы так считаем.

Но тут вмешался Толя Кузнецов.

— А мы не так считаем! Такие вопросы оргвыводами не решаются. Это, знаете, легче всего. Вот в последнем номере «Коммуниста» другой метод рекомендуют.