Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтический побег.
Ты ждал, ты звал… я был окован;
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я. (II.180-181)
Итак, не любовь к родине, а любовь к женщине удержала поэта от побега. Трудно найти русского писателя, для которого женщины вообще и каждая из них в данный момент значили бы так много, как для Пушкина. Женщины всегда оказывались у его жизненного руля, и, наконец, причиной смерти его стала женщина. На весах его судьбы всегда стояла с одной стороны женщина, с другой – весь остальной свет, включая Россию.
Официальный миф всегда подменял одну любовь поэта другой. «Поэт слишком любил свою страну, чтобы оставить ее даже при таких тяжелых обстоятельствах своей жизни». И еще: «Возможно ли усомниться в том, что «могучая страсть», о которой говорит Пушкин, – это, в сущности, его страстная любовь к России, без которой он не может быть понят?». И.Фейнберг писал, что мечты о побеге у Пушкина были юношеским заблуждением. Море интересовало поэта лишь постольку, поскольку Пушкин говорит о победной борьбе Петра за выходы России к морю. Между тем Пушкин в стихотворении «Желание славы» опять пишет, что в жертву памяти любимой он принес все, в том числе и «мрак изгнанья», ибо если бы не она, он был бы уже далеко и свободен.
Очевидец свидетельствовал о романе Пушкина с Воронцовой: «…с врожденным легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в этом не успевал». Она стремилась продлить очарование влюбленности и инстинктивно, а может, и сознавая это, помогала ему бежать, но помогала так, чтобы побег сорвался. Если она, участвуя в организации побега, обещала одно, а делала обратное, то что двигало ею – одна ли любовь? Ведь уже было известно, что его с нею не будет…
Воронцова и до этого показала, что при всей преданности святому делу любви она думает о чести и интересах мужа. И то, что ему представлялось самозабвенной страстью, могло быть и расчетом с ее стороны. Бегство опального чиновника за границу навлекало неприятности на ее мужа. Да ее собственная репутация (то есть положение ее семьи и престиж ее в качестве леди ?1 Новороссийского края) могла, стань что-либо известно, оказаться замаранной. Одно дело почетный и вполне принятый тогда флирт, другое – участие в антигосударственном мероприятии.
Итак, помогала Воронцова или мешала? М.Цявловский считал, что обе возлюбленные Пушкина, Вяземская и Воронцова, включенные поэтом в Донжуанский список, подготовляли «побег его за границу морем». Что Воронцова говорила и что скрывала от Пушкина? Какие факты обсуждались в ее письмах поэту? В последующей переписке она тщательно скрывалась под псевдонимом. Перед уходом из жизни – а умерла она восьмидесяти семи лет, на четверть века пережив мужа и похоронив всех любовников, – Воронцова уничтожила свой эпистолярный архив, включавший письма поэта. Что там было о ее помощи или помехах, чинимых Пушкину в бегстве за границу, можно лишь гадать.
Точности ради заметим, что те же самые мотивы могли заставить действовать княгиню Вяземскую: помогать своему другу так, чтобы не помочь. Но применительно к Вяземской, эта гипотеза не кажется правдоподобной. Она получила Пушкина на время – в связи с отсутствием мужа и Воронцовой. Похоже, она всерьез способствовала его побегу.
Анализируя поступки двух женщин, отметим еще одно обстоятельство. Известно, что фантастически богатая мать графини Воронцовой, которая имела 120 тысяч крепостных, была также фантастически скупа. Княгиня Вера неоднократно снабжала Пушкина деньгами, несмотря на относительную ограниченность своих средств. А Воронцова, хотя для нее сумма, нужная Пушкину, была мелочью, ни разу не предложила ему помощь.
Могли быть и другие причины, по которым бегство не состоялось. Например, разбушевавшаяся морская стихия, помешавшая шлюпке с гребцами пристать к скалистому берегу. Нехватка у Пушкина денег, которые он в этих обстоятельствах от щедрости души пустил на прощальный товарищеский ужин и раздал цыганам. Может быть, контрабандисты и поэт неточно договорились. Или моряки не явились в условленное место. Или, наконец, Пушкин в последний момент почувствовал опасность и сам отказался от рискованного мероприятия.
Наши претензии понятны: нам хочется, чтобы исторические личности были более отважны и бескомпромиссны, чем мы сами. Но обвинять поэта в слабохарактерности, требовать решительности немного поздно. Возможно, Пушкин, с его потрясающей способностью предчувствовать, видел ситуацию на ход или на два дальше своего окружения и поэтому мог раньше остановиться, не дать себя втянуть в беду.
Именно в последний час стало ясно, что степень риска слишком велика. Его развитое поэтическое воображение рисовало предстоящую ситуацию не застывшим диапозитивом, но в живом движении. Просмотрев эпизод до конца, он, возможно, убедился в том, что следует отказаться от задуманного либо потому, что это чревато плохими последствиями, либо – что это скучно, так как… уже прожито. Он как бы уже эмигрировал в душе, лишь бренное тело еще не перенеслось через границу.
Марина Цветаева размышляла на эту тему в записках «Мой Пушкин», которые она сочиняла в эмиграции, скучая по России и томясь неведением о происходящем там. Цветаева дает свою трактовку строкам Пушкина, нами уже цитированным: «Ты ждал, ты звал. Я был окован. Вотще рвалась душа моя. Могучей страстью очарован, У берегов остался я». «Вотще – это туда, – пишет Цветаева, – а могучей страстью – к морю, конечно. Получалось, что именно из-за такого желания туда Пушкин и остался у берегов. Почему же он не поехал? Да потому, что могучей страстью очарован, так хочет – что прирос!.. И со всем весом судьбы и отказа: «У берегов остался я».
Никакой любовной страсти, как видим, Цветаева у Пушкина не отмечает. Не Воронцова, а море, берег, место, где он стоит, загипнотизировало его. Словно боясь быть непонятой, Цветаева тут же поясняет: «…то есть полный физический столбняк». Негативная часть концепции Цветаевой понятна: никакой задержки из-за любви и в помине не было. Гипноз кажется достаточно аргументированным, хотя в нем преобладает лично цветаевское, а не пушкинское эмоциональное начало. Стало быть, тем паче следует в нем разобраться. Рискнем понять с позиции Цветаевой Пушкина, у которого после эмоцио, подкрепляя или подавляя первое, наступало рацио.
Сомнение заложено в природу человека. Не сомнение ли было частью могучей страсти, очаровавшей Пушкина, частью того, что Цветаева назвала «полным физическим столбняком»? В столбняке, овладевшем поэтом, Цветаева разглядела современное субъективное постэмигрантское ностальгическое состояние и вложила его в тогдашнее состояние Пушкина. Чем окончилось для Цветаевой разрешение от бремени ностальгии, то есть освобождение от «полного физического столбняка», известно. «Полный физический столбняк» – традиционная российская неспособность действовать. Но мы не уверены, что это правомочно перенести на Пушкина.
Поэт остался, и его роман с Воронцовой энергично продолжался по переписке, как бы доказывая, что любовь была первопричиной, а героизм самопожертвования – ее следствием. Мотивировка укрепляла любовь. Причина звучала убедительно и требовала ответной жертвы в будущем. Об этом свидетельствует, например, стихотворение «Все в жертву памяти твоей», которое при жизни Пушкина не печаталось. Поэт заявляет, что в жертву было принесено все, включая «мрак изгнанья» (II.252).
В связи с запутанными обстоятельствами побега возникает вопрос, от ответа на который зависит объяснение ситуации. Знали ли власти о планах Пушкина бежать за границу; учитывалось ли его намерение нелегально покинуть империю при решении о высылке поэта в Псковскую губернию?
Как уже говорилось, причин для новой ссылки было много, но именно эта причина в прямом виде не упоминается вообще ни в деле № 144 о высылке из Одессы в Псковскую губернию коллежского секретаря А.С.Пушкина, ни в обширной мемуарной литературе. Разумеется, не упоминает эту причину и сам Пушкин, когда излагает в «Воображаемом разговоре с Александром I» все мотивы в совокупности, как они виделись ему после. Осторожным намеком связывает побег и высылку М.Алексеев: «тревожные планы побега, закончившиеся внезапным и поспешным отъездом…».
