Онегин отправляется в вояж только по России: в Нижний Новгород и к югу. Старые впечатления автора об Одессе нашли место в романе. Есть свидетельство Павла Катенина, упрекнувшего Пушкина в чрезмерной близости «Онегина» байроновскому «Паломничеству Чайльд-Гарольда». Катенину Пушкин объяснял, что выкинул из окончательного текста романа главу про путешествие героя из-за описаний военных поселений, ибо без них Глава становилась куцей. Конечно, описание военных городков опубликовать бы не разрешили. Но есть и другое мнение, высказанное В.Набоковым. Ему, эмигранту, понять это было важно.

Чацкий у Грибоедова три года путешествовал за границей. «Онегинское путешествие, – пишет Набоков, – с момента отъезда из Петербурга до возвращения в августе 1824-го, тоже продолжается три года. Но был ли он за рубежом между отъездом из поместья и отъездом из Петербурга в турне по России? Писатели идеологической школы, такие, как Достоевский, были уверены, что Онегин ездил за границу не потому, что они тщательно изучали текст, но потому, что они знали его смутно и смешивали Онегина с Чацким. Факт, что Пушкин мог задумать послать своего героя за границу, предполагается нами на основе двух доказательств».

Набоков отмечает, что онегинское имение было на расстоянии 650 километров от германской границы. Он ссылается на черновик Пушкина:

И наш Онегин поскакал

Искать отраду жизни скучной

По отдаленным сторонам,

Куда не зная точно сам. (Б.Ак.6.442)

Не близко, а стало быть, не в России, по мнению Набокова, была та отдаленная сторона, где не скучно. В другой выброшенной поэтом из «Путешествия Онегина» строфе говорится столь же ясно, что Онегин вернулся из Западной Европы, – с чего бы иначе бредить Россией:

Наскуча слыть или Мельмотом,

Иль маской щеголять иной,

Проснулся раз он Патриотом

В HoteldeLondres, что в Морской.

Россия мирная мгновенно

Ему понравилась отменно,

И решено – уж он влюблен,

Россией только бредит он.

Уж он Европу ненавидит

С ее политикой сухой,

С ее развратной суетой.

Онегин едет, он увидит

Святую Русь, ее поля,

Селенья, грады и моря. (Б.Ак.6.476)

Нагулявшись в Европе, Онегин – о чем Пушкин говорит с иронией – соскучился по России и хвалит ее, а Европу, которая ему надоела, ругает на чем свет стоит. Ю.Лотман в комментарии к роману, подробно пересказав рассуждения Набокова о заграничном вояже Онегина, в конце упрекает Набокова: «Предположения о том, что патриотические настроения Онегина – реакция на предшествовавшее путешествие по Западной Европе… малоубедительны». На наш же взгляд, именно Набоков вполне логичен. Пушкин откровенно издевается над толпой российских обывателей. Для него несносно

… вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей. (V.146)

Патриотизм как смена декораций вполне логичен. Почему же Пушкин, которого не выпускали за границу, в конечном счете передумал и не выпускает за границу своего героя? из подобия себе? из ревности? А может, это намек на то, что не один Пушкин томился, поскольку ему разрешали путешествовать только по пыльным ухабам российского бездорожья из одного захудалого провинциального города в другой?

Однако ж, если говорить об оставленных Пушкиным текстах, видна неувязка: Онегин путешествовал только внутри империи, и его путь от Петербурга до Крыма продолжался более двух лет, а все путешествие три года, что при постоянной охоте Онегина «к перемене мест» почти немыслимо. Сперва «Путешествия Онегина» поэт назвал «Странствие Онегина». Однако заглавие «Странствие», содержащее смысл «путешествия по странам» (у скитальца Байрона pilgrimage Чайльд-Гарольда, по-русски пилигримство) за отсутствием личного опыта автора, а стало быть, вторичности написанного, пришлось отменить. В результате пять лет писал поэт главу о путешествиях героя, а в окончательном варианте романа изъял вообще.

У Пушкина могло быть и еще одно соображение: пусти он Онегина за границу, развязка повторила бы «Горе от ума», а поэта и без того немало упрекали в заимствованиях. Остается размышлять о том, какими сочными вышли бы «Странствия Онегина» из-под пера создателя, побывай автор в Западной Европе.

Впрочем, основная, как нам кажется, причина того, почему Пушкин отказался включать «Странствие Онегина» в роман, была простой и отнюдь не творческой. Поэт передал две главы («Странствие» и «Большой свет») на прочтение императору, – стало быть, безусловно хотел публиковать. Царь забраковал главу о путешествиях, разрешив печатать лишь мелкие отрывки из нее. Нам остается догадываться, что именно показалось Николаю Павловичу непечатным. Может быть, пыль и грязь в Одессе? Или следующая деталь: в черновиках Пушкин вдруг склонился к упоминанию слуха об Онегине:

Замечен он. Об нем толкует

Разноречивая молва.

Им занимается Москва,

Его Шпионом именует… (V.468)

Притом, как видим, Шпион – с большой буквы. Возможно, тут намек на куперовского «Шпиона», еще в 1825 году переведенного на русский. А все же более вероятна аналогия со слухом о самом поэте. Двусмысленным оставалось положение его после аудиенции с царем в 1826 году: обещанная свобода и реальная тайная слежка. А слух разнесся, что поэт завербован Третьим отделением. Он перенес слухи на своего двойника, а именитому цензору это не понравилось.

Пушкин пытается выбраться из Болдина через холерные карантины, но возвращается обратно. Он не знает, что 17 ноября 1830 года в Варшаве началось восстание против русских. В России власти в панике, все держится в секрете, но в Москве и Петербурге польские события ни для кого не тайна. Полякам надоело быть придатком Российской империи. Едва русский холод побеждает холеру, поэт является из Болдина в Москву. Он жаждет узнать, что творится на Западе, прежде всего во Франции и Польше. Новости поступают медленно.

Известие о польском восстании его «совершенно потрясло». Пушкин сообщает Вяземскому: «Лиза голенькая пишет мне отчаянное политическое письмо» (Х.257). О чем? Письмо не сохранилось, и можно только предположить, что оно о Польше. Усилия покойного царя Александра придать отношениям с Польшей более цивилизованный характер сведены, по мнению Пушкина, Николаем на нет. Это возмущает поэта, так как «ничто не основано на действительных интересах России и опирается лишь на соображения личного тщеславия, театрального эффекта и т.д.» (Х.650). Может, Пушкин сочувствует варшавянам? «Любовь к отечеству в душе поляка всегда была чувством безнадежно мрачным», – пишет он. Не таким ли является его собственное чувство по отношению к России?

Польша бродила, русская власть в ней шаталась. Наступающая война всегда связана у Пушкина с возможностью побега. Так было в Кишиневской ссылке, в Москве, когда он просился в действующую армию. Так и теперь: когда назревает польское восстание за независимость, у него возникает желание очутиться в Польше.

По предложению Сергея Киселева накануне нового 1831 года Пушкин пишет письмо в Бухарест своему кишиневскому знакомому Николаю Алексееву, возобновляя старую дружбу, слегка покрывшуюся пылью. В письме, приложенном Киселевым, видимо, уже без Пушкина, прибавлен комментарий к состоянию поэта: «Пушкин женится на Гончаровой; между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат!». Впрочем, нам сдается, Пушкин это прочитал.

Расторгнуть брачный договор и свободным ехать в Польшу, как Байрон ехал в Грецию, – не такая ли мысль на уме у поэта? Подробности остались тайной, но факт, что, вопреки логике предстоящей женитьбы, а может, именно из-за нее, Пушкин обговаривает с близкими друзьями этот вариант. Он учится польскому языку, для чего приобрел две польских грамматики и словарь. «Пушкин, измученный проволочками со свадьбой, – отмечает исследователь, – строит планы об отъезде в Польшу».