— Возьми меня, а Брента пощади!

Что-то неладно с управлением, и мысль принести себя в жертву быстро выветрилась из головы. Мертвый ни за кого не сможет отомстить. Педаль идет туго; машину неумолимо относит влево. Поврежденная обшивка «царапает» воздух и ухудшает аэродинамику. Йоси видел главный лонжерон, обнаженную гидравлику, провода. Почти автоматически он сбавил обороты до 1700 и отрегулировал шаг винта. Глянул через плечо на Йорка, споро поспевающего за ним. «Сифайр» цел и невредим, если не считать нескольких дырок в фюзеляже и хвосте. Молодчина кокни!

Англичанин, как бы в ответ, прибавил газу и стал с ним вровень. Полоснул пальцем по горлу — жест, хорошо понятный каждому пилоту и означающий предельный уровень горючего. Йоси понимающе кивнул. Видно, у Йорка и рация вышла из строя. Он удостоверился в этом, трижды окликнув: «Эдо Третий!» Шипенье несущей волны стало ответом на его позывные, а ведомый, поняв, что командир проводит радиопроверку, беспомощно поднял вверх обе руки. Тогда Йоси указал пальцем на север и беззвучно пошевелил губами: «Домой! Домой!» Йорк улыбнулся и закивал.

Подполковник Мацухара аккуратно выполнил вираж, компенсируя торможение за счет правого элерона и руля высоты. Гнев и отчаяние разъедали ему душу, словно серная кислота. Розенкранц погубил несколько самолетов и опять улизнул от него. Теперь небось ликует. Еще бы, полсотни тысяч за каждый сбитый самолет! Сто пятьдесят тысяч за один день — недурная выручка!.. Новая мысль встревожила Йоси: у арабов на Марианах гораздо более мощная авиабаза, чем он предполагал. Включая бомбардировщики, в воздухе нынче побывало никак не меньше семидесяти вражеских машин.

Мацухара до боли стиснул зубы. «Йонага» и вся Япония как на ладони для самолетов дальнего действия. Он перевел дух, пытаясь отделаться от навязчивого образа мертвого Сигамицу и страшного напряжения, превращающего мускулы в сталь, кровь — в лед. Расслабил мышцы спины и шеи, но не рук и ног. Горизонт медленно проплывал под кожухом. Сверившись с магнитным компасом, Йоси перевел глаза на привязанную к колену карту, определяя координаты «Йонаги».

Ноль-четыре-ноль, таков будет наш курс, сказал он себе и откинулся в кресле. Надо экономить горючее. Обеднил смесь, довел показания тахометра до 1350 оборотов. На индикаторе скорости сто сорок узлов. Сойдет. Йорк усердно следовал за ним. Последний взгляд к юго-западному горизонту — Розенкранц и Ватц исчезли.

Два истребителя медленно потянулись навстречу клубящимся на севере ледяным туманам.

Сидя в офицерской кают-компании, Брент неловкими пальцами вертел кружку с кофе. Ум его оцепенел точно так же, как руки. В ушах все еще грохотала стрельба, а шея отзывалась тупой болью. Он медленно растер стальные мышцы предплечий. Только что они похоронили старшину-артиллериста Фила Робинсона, а по окончании обряда капитан произнес короткую поминальную речь по двум впередсмотрящим — Максу Орлину и Бобу Такеру. Все трое теперь прокладывают путь в вечность на шести тысячах морских саженей Марианского желоба. Брента передернуло. Там так темно и холодно. Он поднял глаза от кофе, словно знакомые переборки могли отвлечь его от невеселых мыслей, вытравить из памяти лица покойников, кровь, заливающую мостик, желчь на каске, спасательном жилете, бинокле, которые он смывал с ожесточением человека, пытающегося отрешиться от бренности существования. Самое грустное в похоронах — напоминание о том, что твои еще впереди.

Скудная обстановка маленькой кают-компании не принесла ему утешения. Но будь он в роскошной, переполненной народом зале, еще острее почувствовал бы свое одиночество. Глаза беспокойно блуждали по встроенному стальному холодильнику, буфетным полкам, принайтованному к палубе столику с замусоленными журналами и романами в бумажных обложках — все это втиснуто в микроскопическое пространство, шутливо именуемое офицерами «зоной отдыха».

Брент брезгливо наморщил нос и пробормотал:

— Ну и вонь!

Несмотря на ремонт поврежденных участков аккумуляторной батареи и запущенную на всю мощь вентиляционную систему, Брент ощущал резкий запах. И это не единственная рана лодки. Отсюда ему не слышно, как работают два насоса — их заглушает рокот дизелей и гул вентиляторов, — но он знает про поврежденный клапан в балластной цистерне и не может не думать о нем. Как у всех, кто подолгу бывает в плавании, у Брента возникло нечто вроде шестого чувства. Он не просто хорошо изучил судно, он стал его частицей, одним из кровяных телец. Подлодка проникла ему в душу, и ни одна женщина не сможет в этом с нею соперничать.

Брент знал немало женщин со всеми тайнами души и тела, умел довести их до исступления самыми интимными ласками. Памела Уорд, Сара Арансон, Миюмэ, Кэтрин Судзуки, Дэйл Макинтайр — он настраивал их, как музыкант свою скрипку, выжимал из них до капли всю страсть. Но ни одной не удалось стать частью его существа даже в самые кульминационные моменты плотской любви.

Иное дело «Блэкфин». Старая лодка оказалась опытной соблазнительницей, властной тираншей. Ни с кем он не ощущал такой тесной связи, и машина в его сознании превратилась в одушевленное существо. Он улыбнулся своим странным мыслям, однако же это правда. Недаром «подлодка» женского рода. По малейшим изменениям в пульсации четырех главных дизелей он мог безошибочно определить скорость. Причем изменения в ритме движущихся механизмов тревожили, настораживали его, как никогда не тревожила смена женских настроений. Он цепенел и напряженно вслушивался, пока не убеждался, что опасности нет. Да, он неотделим от «старушки» — и с этим не поспоришь.

Все подводники таят в душе атавистический ужас погрузиться и не всплыть. Даже над водой лодка неизменно подвергается риску остаться с отрицательной плавучестью. При погружении она остается наедине с жестоким, неумолимым морем. Глубинная бомба, разорвавшаяся в четырнадцати футах, может расколоть корпус, как яичную скорлупу. И тогда тебя настигает особая смерть — утонуть по сравнению с которой даже приятно. Давление внутри лодки мгновенно вырастает до невероятного количества атмосфер, а воздух накаляется до сотен градусов. Переборки трещат и лопаются под многотонным напором морской воды. Стальные обломки свистят подобно пулям или шрапнели. Летящая сталь кромсает тела, легкие поджариваются заживо — спасения нет.

Усилием воли лейтенант заставил себя отрешиться от мыслей о смерти. Он хорошо показал себя в бою, сбил все «Юнкерсы» в своем створе. Зенитчики на «Эрликонах» тоже не оплошали. Лучшие из лучших, отборные снайперы. И все же настроение вновь упало. Йоси Мацухара опять встретился с Розенкранцем. Издали он видел отблески их упорной схватки. Как теперь узнаешь, жив его лучший друг или нет? Может, через врата Нептуна он уже вошел в храм Ясукуни? Метафора, заимствованная из двух разных мифологий, ничуть не смутила его усталый ум. Он сам принадлежит двум мирам, к тому же его не оставляет мысль о смерти.

Нынче он видел смерть многих летчиков. К Максу Орлину и Бобу Такеру присоединились десятки сыновей неба. И все они упали в волны, чтобы стать добычей подводных стервятников. Все, кроме Фила Робинсона. Завернутый в брезент, утяжеленный двумя пятидюймовыми гильзами, старшина благополучно лежит на дне. Там любители мертвечины его не достанут — или, во всяком случае, не сразу, а лишь тогда, когда им нечем будет поживиться, кроме костей. Великое утешение! — с горечью подумал Брент.

Черт бы побрал этого Уильямса. Пленников надо было расстрелять. И араб, и немец кровожадны не хуже дерущихся петухов. Как ни странно, в своей неудаче они винят друг друга. Немец — единственный бомбардировщик не арабского происхождения — высок, грузен и слишком стар для авиатора.

— Hauptmann Conrad Schachter, Sechste Bombardement Geschwader![8] — с гордостью объявил он, когда его, промокшего насквозь, вытащили на мостик. А потом, испепелив взглядом араба, выплюнул на довольно приличном английском: — А этот Dummcopf,[9] козопас — мой бортстрелок. Пригоршней козьего говна в мечеть не попадет, иначе не был бы здесь.