– Здравствуй. – Он улыбнулся самой обаятельной своей улыбкой и протянул цветы.

Тэсс кивнула, молча взяла лилии у него из рук и скрылась в глубине квартиры, радуясь возможности хоть немного побыть одной и отдалиться от этого человека, такого чужого, такого непонятного… Что за маскарад, в конце концов?!

Когда она вышла в гостиную, Джон уже сидел в кресле и рассматривал какой-то журнал, попавшийся под руку, с видом человека, пришедшего нанести самый безобидный светский визит.

– Чай?

– Да, пожалуйста.

Снова – в спасительное укрытие кухни. Механически достала любимый заварочный чайник, мамин подарок на какой-то из дней рождения. Электрический чайник услужливо щелкнул. За знакомыми действиями – приготовлением чая, – выполняемыми почти автоматически, можно спрятаться, как за ширмой. Не дрожат ли руки? Нет, кажется, все в порядке. Вот только мужчина, ждущий в гостиной, опасен и пришел при параде вовсе неспроста. Чего он хочет? Тэсс не знала. Ей было очень тревожно. Она вздрогнула от звука шагов позади себя.

– Тебе помочь?

– Ну что ты, я и сама прекрасно справляюсь, ты же знаешь, что я делаю любимое дело…

– Да, знаю. – Джон будто гипнотизировал ее мягким, понимающим взглядом. – Давай будем пить чай здесь – как раньше. – Он уверенным движением подвинул табурет, сел и стал пристально, жадно следить за каждым движением Тэсс.

Ей становилось очень не по себе от этого не отпускающего ни на миг взгляда. Ей хотелось бы показать, что она чувствует себя непринужденно, что его визит не выбил ее из колеи, доказать ему, что она сильная, но сделать этого Тэсс не могла. Она напряженно вглядывалась в темную поверхность чая в своей чашке, делала глоток за глотком, не замечая, что жидкость обжигающе горячая, и думала о том, что рядом с ней сидит человек, с которым она была вместе почти четыре года, за которого собиралась замуж, которому изменила и не испытывает ни малейших угрызений совести по этому поводу…

Как странно. Неужели любовь настолько сильное и безрассудное чувство, что снимает действие всех моральных установок человека? И нравственное чувство – это никакое не чувство, а привычка разума, стереотипы: так – правильно, хорошо, а вот так поступать нельзя? Хотя… Наверное, для моего нравственного чувства слишком важным оказалось то, что он меня не любит.

В этой не-любви Джона Тэсс была так же уверена, как если бы могла воспринимать ее объективно, каким-нибудь органом чувств. Наверное, слишком велика была разница между любовью Грегори, истинной, пылкой, всеобъемлющей, и отношением к ней Джона – тем, что когда-то по незнанию можно было принимать за любовь. Когда-то, но не теперь.

Оба молчали. Вряд ли Джон был в состоянии догадаться, какие мысли посещают Тэсс, проницательности для этого ему явно не хватало. Но нужно же было что-то говорить!

– У тебя очень вкусный чай…

Тэсс подняла на него глаза. Во взгляде мелькнуло странное выражение, что-то среднее между тревогой, пренебрежением и жалостью.

– Обычный.

Джон испытующе смотрел на нее.

– Так ты совсем не рада меня видеть?

Тэсс только пожала плечами. Спросила устало:

– Джон, ты же пришел не просто так?

– Вот именно! – Джон откинулся, чтобы ощутить спиной шероховатую прохладную поверхность стены. – У меня к тебе очень серьезный разговор.

– Слушаю тебя. – Тэсс задумчиво провела пальцем по горячей гладкой чашке.

– Ты выглядишь не очень-то веселой. Я слышал, что у тебя проблемы с так полюбившейся тебе фермой.

Тэсс очень старалась, чтобы ее лицо не выдало того, какие у нее большие проблемы и как полюбилась ей «ферма».

– Тебя не обманули.

– Знаешь, солнышко, вместе мы могли бы попытаться решить эту проблему. – Теплая жесткая ладонь Джона накрыла руку Тэсс.

– О чем ты говоришь? – В голосе Тэсс звучало недоверие.

– Ну, я думаю, мы могли бы найти деньги и выкупить «Белую долину» у ее нынешней владелицы. Я рассчитываю на скорое повышение. Кое-что мне удалось скопить, да и дом родителей в Глостере мне не очень-то нужен. Так что при большом желании… – Джон сделал выразительный жест рукой.

В глазах Тэсс загорелся огонек надежды. Джон, милый, какой он добрый! Наверное, он по-своему любит меня или хотя бы любил! Я причинила ему столько зла, а он согласен помочь мне! Джон…

– О, я… я не знаю даже, что сказать! – Тэсс положила вторую руку на ладонь Джона и радостно рассмеялась. – Джон! Как я тебе благодарна! Верь мне, я очень быстро отдам этот долг, мы поднимем дело, и, когда появятся деньги, ты сразу получишь свое…

Джон сидел с видом человека, которому есть что сказать, но перебивать собеседника он не хочет. Когда Тэсс наконец перевела дыхание, он ласково улыбнулся ей и провел пальцами по ее щеке, отводя в сторону прядь непослушных черных волос.

– Тэсс, ты меня не поняла. Никакого долга не будет.

Ее глаза расширились: в такое великодушие Джона не могла поверить даже она. Что-то здесь не так. Значит, поставит еще какие-то условия.

– Чего же ты тогда хочешь?

– А ты не знаешь? – игриво поинтересовался Джон.

Тэсс задумчиво покачала головой.

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы мы жили долго и счастливо и – как там дальше? – умерли в один день, – улыбнулся Джон. Он торжествовал. А она считала меня предсказуемым и упрекала в этом. Нет, дело определенно стоило того, чтобы увидеть это вот выражение на ее лице!

Тэсс так резко поставила чашку на стол, что та жалобно и растерянно звякнула о блюдце. Ей показалось, что пол под ногами покачнулся, стал вращаться и самым предательским образом норовит увернуться куда-то в сторону. Слова Джона прозвучали внезапно, ошеломляюще, пугающе и в то же время нелепо. Нечто подобное Тэсс ощутила бы, если бы где-то на вечеринке вдруг услышала треск разрываемой ткани и поняла, что это ее платье рвется, быстро, неизбежно, снизу доверху, и сделать ничего нельзя. Невозможно! Это просто невозможно!

Мысли беспорядочно метались в голове. Тэсс лихорадило от отчаяния. Это было отчаяние человека, которому вдруг милосердно указали выход из лабиринта, где он блуждал в абсолютной темноте, и тут – злая шутка судьбы! – стена лабиринта рушится и выход, тот самый, что еще минуту назад был виден, откуда сочился свет и тек свежий воздух, превращается в тупик. И нет большей безнадежности, чем та, что возникает, когда угасает ярко вспыхнувшая на миг последняя надежда.

Быть не может такого! Чего же ты хочешь от меня на самом деле, Джон?! Грегори, где ты, черт тебя подери, я же с ума сойду без тебя!

Тэсс сначала долго всматривалась в доброжелательное лицо Джона – доброжелательное в той манере, какая бывает у людей, уверенных в своем успехе и наслаждающихся им. Не смогла вынести – отвернулась. Не понимаю, не понимаю, не понимаю!

Набрала воздуху в легкие. Нет, не знаю я, что говорить, как отреагировать. Господи, что происходит?! Не хватало дыхания. Не хватало мыслей. Тэсс вскочила и встала у окна. Плотный белый туман наполнял город. Он был настолько густым, что казалось, будто реален и на самом деле существует лишь большой старый клен прямо под окном, а все остальное – какие-то намеки, смутные силуэты. Вот, например, то высокое дерево на углу, которое материально не больше, чем тень на белом бумажном листе. Прохожие – а что они? Всего-то-навсего шорох шагов, приближающийся, материализующийся в тусклую фигурку под окном и снова растворяющийся в холодной молочной пене, разлитой по всему городу. Машины – точно такое же шуршание шин и изредка пронзительные сигналы. Все в этом городе скрыто от человека: дома, деревья, автомобили, другие люди… И поэтому нарастает ощущение тревоги, ведь неизвестно, что может скрываться за непрозрачной липкой пеленой. Что может таиться в твоей душе, Джон? Неужели любовь?

Джон подошел неслышно, встал сзади. Обнял за плечи – крепко, как раньше. Теплые руки легли будто даже требовательно. Пальцы слегка дрожали. Черт подери, и что в этой худой черноволосой женщине такого, что сводит меня с ума?! Почему я всегда хочу ее, стоит только к ней приблизиться? Джон не говорил ничего. Но он давил – взглядом, который Тэсс почти физически ощущала на своей щеке и шее, прикосновением – совсем таким, как в те годы, когда они были любовниками. Человек, которого ты хочешь вычеркнуть из жизни, не должен так прикасаться. Иначе ничего у тебя не получится.