– Это вроде танца на вулкане! – заметил Жоливаль. – Остров слишком заманчив для других, чтобы быть таким счастливым, как он выглядит. Но я охотно признаю, что это место, созданное для любви!

Он сделал солидную понюшку табака, затем добавил намеренно небрежным тоном:

– Это ведь здесь некогда Язон… аргонавт, женился на Медее, которую он похитил у ее отца Эета, царя Колхиды, одновременно со сказочным Золотым руном?

Такая хитрая ссылка на греческую мифологию стоила ему мрачного взгляда Язона-американца и сухого предупреждения:

– Оставьте ваши мифологические намеки, Жоливаль! Я люблю те легенды, которые хорошо кончаются! Медея же – ужасный персонаж! Женщина, убившая собственных детей в пароксизме любовного исступления!

Не смущаясь резким тоном корсара, виконт изящным пощелкиванием струсил табачные крошки с лацканов своего светло-коричневого сюртука, затем рассмеялся.

– Ба! Кто знает, до чего может довести любовное исступление! Разве не сказал святой Августин: «Мера любви – это любить без меры…»? Великие слова!.. И как справедливы! Что касается легенд, то всегда есть средство уладить с ними дело! Чтобы они хорошо кончались, достаточно захотеть этого и… изменить в них несколько строчек!

Едва причалив, бриг был залит пестрой шумливой толпой, жадной увидеть поближе мореплавателей, появившихся с другого конца мира. Американский флаг достаточно редко появлялся на востоке Средиземного моря. К тому же все знали, что на корабле находится знатная придворная дама, и каждый хотел увидеть ее поближе. Язону пришлось поставить Калеба и двух особенно сильных матросов у лестницы на полуют, чтобы избавить Марианну от слишком бурных выражений восторга.

Тем не менее он позволил подняться одному мужчине, элегантно одетому в небесно-синий сюртук и панталоны орехового цвета, которого капитан Монфор кое-как протащил через толпу и чей великолепный шелковый галстук хоть и сбился назад, но остался на его шее. За ними следовал, как украшенная султаном тень, полковник 6-го пехотного полка.

Стараясь перекричать невозможный шум, Монфор сумел представить прибывшим полковника Понса, пришедшего поздравить всех от имени генерал-губернатора Донцелота с благополучным прибытием, и сенатора Аламано, одного из главных нотаблей острова, у которого была заготовлена приветственная речь. В цветистых выражениях, много потерявших из-за окружавшего их гама, сенатор пригласил Марианну «и ее свиту» сойти на землю и согласиться на гостеприимство в его доме на то время, пока «Волшебница» будет исправлять в порту свои повреждения.

– Я смею утверждать, что ваша светлость найдет там бесконечно лучшие условия, чем на корабле, как бы он ни был хорош, и особенно избавится от назойливости любопытных. Если она останется здесь, ей не будет ни сна, ни отдыха… и графиня Аламано, моя жена, придет в отчаяние, ибо для нее величайшая радость принять вашу светлость!

– Если мне позволят присоединить свой голос к голосу сенатора, – вмешался полковник Понс, – я скажу госпоже княгине, что губернатор изъявил желание принять ее в крепости, но его убедили, что жилище сенатора, безусловно, более приятное для такой молодой и прелестной дамы…

Марианна в нерешительности не знала, что делать. У нее не было никакого желания покинуть корабль, потому что это одновременно значило покинуть Язона… и как раз в тот момент, когда он как будто начал смягчаться. Но, с другой стороны, не хотелось разочаровывать этих людей, которые так тепло приняли ее… Сенатор был кругленький, улыбающийся, и даже гордо закрученные длинные черные усы не могли сделать грозным его добродушное лицо.

Когда она взглядом спросила Язона, она впервые за долгое время увидела его улыбку.

– Я сожалею, что разлучаюсь с вами, сударыня, но… эти господа, безусловно, правы. На протяжении нескольких дней… трех или четырех, я думаю… пока мы будем ремонтироваться, ваша жизнь на борту станет, откровенно говоря, довольно неприятной, не забудьте и о навязчивости любопытных. Там же вы хорошо отдохнете в спокойной обстановке.

– А вы придете меня проведать?

Его улыбка стала более явственной, приподняв в знакомой ей насмешливой манере угол рта, а взгляд, который он не отводил от глаз молодой женщины, обрел почти прежнюю нежность. Он взял руку Марианны и быстро поцеловал ее.

– Конечно! Если только сенатор не покажет мне на дверь.

– Я? Сладчайший Иисус!.. Но, капитан, мой дом, моя семья, мое добро – все к вашим услугам! Вы можете расположиться у меня со всем вашим экипажем и на любое время, если пожелаете. Я буду самым счастливым человеком…

– Похоже, что у вас громадные владения, сударь, – рассмеялся Язон. – Но я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. Спускайтесь, сударыня, я сейчас пришлю вашу горничную, и вам доставят багаж, который вы укажете! До скорого свидания!

Короткая команда, несколько свистков – и экипаж освободил палубу, чтобы Марианна и ее эскорт смогли сойти.

Молодая женщина взяла предложенную сенатором руку и, сопровождаемая Аркадиусом и Агатой, счастливой возможностью оказаться на твердой земле, направилась к выходу и вступила на мостки, соединявшие корабль с набережной, в то время как сенатор вел ее с гордостью короля Марка, представляющего Изель своим народам.

Марианна непринужденно спустилась к аплодировавшей толпе, покоренной ее улыбкой и красотой. Она была счастлива. Она чувствовала себя красивой, восхищающей и удивительно молодой, особенно от того, что ей не было нужды оборачиваться, чтобы ощутить на себе взгляд, которого она недавно уже отчаялась добиться.

И это произошло, когда ее обутая в желтый шелк нога ступила на теплый камень набережной… точно так же, как однажды вечером в Тюильри, немногим больше года назад! Это было в кабинете Императора, после концерта, где она дала волю своему гневу, покинув сцену на полуслове, без всяких объяснений… после ужасной сцены, которую ей устроил властелин Европы! Внезапно белый город, синее море, зеленые деревья и пестрая толпа смешались в безумном калейдоскопе. Дневной свет померк, тогда как приступ стал выворачивать ей желудок наизнанку.

Прежде чем упасть без сознания на грудь сенатору, который как раз успел раскрыть объятия, ее молнией пронзила мысль, что птица-счастье снова ускользает из ее рук, а венецианский кошмар имеет продолжение…

Белый дом сенатора Аламано, стоявший рядом с деревней Потамос и в трех четвертях лье от города, был вместительный и простой, а окружавший его сад с первого взгляда производил впечатление земного рая. Небольшой парк, в котором почти одна природа играла роль садовника. Посаженные без особого порядка лимоны, апельсины, цедраты и гранаты, усыпанные одновременно и цветами и плодами, вперемешку с увитыми виноградом арками спустились к самому морю. Аромат цветов встречался со снежим дыханием фонтана, бившего из покрытых мхом скал и давшего жизнь шаловливому ручейку, чьи прозрачные струи играли в прятки по всему саду с миртами и гигантскими смоковницами, покривившимися от старости. Сад и дом прикорнули в небольшой долине, склоны которой серебрились сотнями оливковых деревьев.

Маленькая проворная женщина, живая и веселая, царствовала над этим эдемом в миниатюре и над сенатором. Значительно моложе своего супруга, которому было под пятьдесят, графиня Маддалена Аламано отличалась пышной прической по-венециански и скороговоркой, мягкой и сюсюкающей, которую без привычки было довольно трудно понять. Скорей хорошенькая, чем красивая, с чертами мелкими, тонкими и нежными, с задорным, как у Роксоланы, миниатюрным носиком, с искрящимися лукавством глазами и самыми изящными в мире руками. Со всем этим, добрая, щедрая и приветливая, она, однако, владела острым языком, способным за несколько минут выложить невероятное количество сплетен.

Реверанс, которым она встретила Марианну на террасе украшенного гирляндами жасмина дома, удовлетворил бы своей торжественностью церемониймейстера испанского двора, но сейчас же после этого она бросилась ей на шею, чтобы расцеловать с чисто итальянской непосредственностью.